Читать книгу Рута Майя 2012, или Конец света отменяется - Тамара Вепрецкая - Страница 15

Марина стояла на плато Монте-Альбана. Древнее городище во всей красе за спиной. А перед ней обширная долина, защищенная со всех сторон высокими холмами, приютила и укрыла от внешнего мира огромный город – чудесную Оахаку. Девушка подошла к краю плато, привлеченная буйным сиреневым цветением красивого дерева хакаранда. И только отсюда, с высоты Монте-Альбана, на двести метров воспарившего над городом, можно было осознать его великолепие.

Отдав дань красоте Оахаки, Марина с полным правом могла посвятить себя общению с его древним собратом. Здесь все оказалось так знакомо, настолько пристально и досконально она изучила его перед поездкой. И «сам себе экскурсовод», она мысленно рассказывала себе обо всем, что видела теперь воочию в этом городище. Вот одно из древнейших полей для игры в мяч. В далекие времена, говорят, их в Монте-Альбане насчитывалось целых пять. Между Северной и Южной платформами раскинулась центральная ритуальная площадь.

Южная платформа считалась самой высокой, до сорока метров, и Томина радостно вскарабкалась на ее вершину. Отсюда открывался прекрасный вид на главную площадь Монте-Альбана. Культовые пирамидальные сооружения в центре казались огромным крейсером. Самое загадочное – Здание J – именовалось в путеводителях Обсерваторией. Неправильно ориентированное, оно смотрело на юго-запад, будто кто-то надломил носовую часть крейсера и поменял его курс.

Прогулявшись по Южной платформе, девушка с восхищением лично познакомилась со своим любимым видом Монте-Альбана. Отсюда просматривался весь западный комплекс зданий: Здание М с внутренним двориком, пирамидой и руинами храма наверху, Дворец танцоров и завершавшее эту линию Здание Четыре, близнец Здания М.

Потихоньку спускаясь по крутой лестнице, Марина глазела на восточный комплекс сооружений. В ряд, как на параде, выстроились: нераскопанная пирамидка, дворец с частично сохранившимися жилыми помещениями, а поодаль – оставшаяся единственная площадка для игры в мяч. На секунду девушка застыла, еще шаг вниз, занесла ногу для следующего шага и… уперлась во что-то мягкое. Опустила глаза. Прямо под ней на корточках сидел мужчина и фотографировал ступеньки.

– ¡Perdón![19] – пробормотала она по-испански.

Не отрываясь от фотоаппарата, он проговорил:

– ¡Perdón! – И поднял голову.

– Ой, привет!

– Привет!

Это оказался вчерашний молодой человек из хостела.

Он привстал и, улыбнувшись, спросил:

– Мы с вами из одного отеля?

Она кивнула.

«Где же я видела его раньше?» – мелькнуло в голове, но вслух она произнесла:

– А что вы снимаете на лестнице? Букашек? Мох?

Он засмеялся. Открытая улыбка осветила обаянием его небритое загорелое лицо.

«Где же я все-таки его уже видела? Эта улыбка!» – опять подумала Марина.

– Нет, – ответил он, – ни насекомые, ни растения не моя стихия. Здесь на некоторых ступеньках мне попались рисунки.

– Рисунки? Неужели?

Девушка склонилась над каменным блоком, куда указывал парень, и различила на его поверхности какие-то значки.

– Как интересно! – И она схватилась за свой фотоаппарат.

Засняв надпись на камне, снова подняла глаза на нового знакомого. Тот переводил взгляд с нее на лестницу, явно продолжая выискивать возможные рисунки.

Марина же все недоумевала, откуда ей знакомо лицо этого парня. И он вдруг пришел ей на помощь:

– Вы из Мехико?

– Я? С чего вы взяли? – удивилась она.

– У вас же столичные номера на «додже». Я думал, вы chilanga[20].

– Что? Кто? – не поняла девушка.

– Chilanga – столичная штучка!

– Откуда вы знаете мою машину?

– Как откуда? Вы не узнали меня? Вчера днем. Развилка на касете де кобро Оахака – Коиштлауака. Одинокий путник с чемоданом в надежде, что его кто-нибудь подбросит до Оахаки. Белый «додж» с очаровательной мексиканочкой за рулем. Счастье одинокого путника, в одночасье превратившееся в глубокое разочарование. Ну, узнали? Я и есть тот, кого вы могли бы осчастливить, но у кого вы всего-навсего спросили, как проехать.

Он говорил все это так забавно, сопровождая слова соответствующей мимикой.

Марина живо представила себе эту картину и рассмеялась:

– Да-да, теперь помню. Правда, я не только не столичная штучка, но и не мексиканка вовсе. Хотя нет, в какой-то мере я, конечно, столичная штучка, только это столица совсе-ем другой страны.

Он окинул ее внимательным взором:

– Правда? У вас превосходный испанский.

– Спасибо! И вы чудесно владеете этим языком. Вы ведь тоже не мексиканец?

– Но и не гринго, – заверил он. – Давайте знакомиться, раз уж мы оказались в одном хостеле, в одном городище, на одной платформе и на одной ступеньке. Я Саша!

Томина слегка ахнула и воскликнула уже по-русски:

– Саша! Беловежский? Ну, конечно, Коиштлауака! Как же я не догадалась?

Он замер в полном изумлении. Секунду молчал.

– Вы русская? Вы знаете меня?

– Заочно, – произнесла Марина. – Я слежу за вашими новостями во «ВКонтакте».

– А-а, – усмехнулся он. – Слух обо мне пройдет по всей Руси великой!

– Да-да, мы с вами не только из одного хостела и прочее вплоть до ступеньки, мы еще и с одного факультета. Я на два курса моложе. Я Марина, Марина Томина.

– Вот это да! Значит, мы с вами из одного курятника?

– Давай на «ты», раз уж нас так много связывает? – предложила девушка.

Они спустились с Южной платформы и, оживленно беседуя, шагали по Монте-Альбану. Когда первое изумление от встречи немного выветрилось и были выявлены какие-то общие знакомые, они спустились с эмгэушных небес на землю древнего сапотекского городища.

– Ты понимаешь, я в Монте-Альбане уже третий раз, но только сегодня заметил, что здесь полно сапотекских надписей, – рассказывал Беловежский, пытаясь дать разумное объяснение своему ползанию по ступенькам.

Он то и дело кидался фотографировать камни, мимо которых они проходили, и продолжал сканировать их взглядом.

– Значит, и сапотеки имели письменность? Здорово! – восхитилась Марина.

– Я и сам это только недавно осознал. Вообще-то я занимаюсь майя, но любые древние письмена вызывают мой живейший интерес. – И, словно в подтверждение своих слов, он опять нырнул к камням с фотоаппаратом наперевес.

Они подошли к Дворцу танцоров. Подобное название это сооружение получило из-за выстроенной возле него в ряд галереи каменных плит с изображениями людей в странных, неестественных, «танцующих» позах.

– «Танцоры», – обратил Саша внимание девушки на эти плиты. – Кстати, говорят, эти изображения очень древние, чуть ли не четвертый век до новой эры.

Они переходили от одной «танцующей» фигуры к другой. Марина сосредоточенно разглядывала эти странные силуэты и вдруг хрипло произнесла:

– На самом деле здесь запечатлены страдания пленников.

Саша кивнул, но отвлекся, дернувшись фотографировать блок самого «дворца».

Я внезапно ощутила головокружение. Стелы с «танцорами» стали таять, а на их месте возникала вереница людей с искаженными от боли лицами, слышались их вздохи, всхлипы и стоны.

– Марина! Марина! Что с тобой? Тебе плохо? Тепловой удар?

Беловежский держал ее за плечи, слегка встряхивая. Зажмурившись, она спиной прислонилась к стене. Очнувшись, Марина открыла глаза:

– Нет, все в порядке. Пойдем отсюда. Здесь больно!..

Он странно посмотрел на нее, но промолчал.

Когда они подошли к Зданию J, она нарушила неловкое молчание:

– Как ты думаешь, это действительно обсерватория?

– Не знаю. Здесь в объяснении значится, что наблюдение за звездами играло большую роль в культуре Мезоамерики. Но мне кажется, никто не в курсе, какое именно здание служило для этих целей. И если обсерваторией назначили Здание J, то только потому, что оно так необычно сориентировано и отличается своим положением от остальных своих собратьев. – Саша помолчал и неожиданно решительно двинулся к стене Обсерватории. – А вот это уже поинтереснее будет! Смотри!

Большие плиты, составлявшие стену этого строения, были просто испещрены рисунками в геометрическом стиле.

Азарт Беловежского заразил Марину. Ей было с ним очень интересно. «Заочно», как она ему сказала, она действительно была уже знакома и с его юмором, и с самоиронией, и с беззаветной преданностью мезоамериканским древностям.

– А ведь надписи могут быть на любых камнях, – отметила она. – Вон тех, например.

– Точняк! – И беспорядочно раскиданные вокруг Обсерватории каменные глыбы стали следующим объектом пристального осмотра Александра.

На камнях удобно устроилось и явно отдыхало целое мексиканское семейство: мама, папа и трое детей женского пола от подросткового до юношеского возраста. Непонятное, странное поведение молодого человека, методично ползающего вокруг каждой глыбы, привлекло их внимание.

– А что вы ищите? Что-то потеряли? – участливо спросила женщина на испанском языке.

Мужчина перевел ее вопрос на английский, очевидно заподозрив в Беловежском американца.

– На камнях могут быть надписи, – ответил Саша по-испански.

– Надписи? – не поняла женщина. – Какие?

– Древние! Миштекские, сапотекские.

– А зачем они вам?

И Беловежский рассказал, что занимается изучением языка майя.

– А при чем тут эти камни? – спросила старшая из дочерей.

Тема захватила всю семью. Все оживились.

– Для эпиграфиста любая надпись интересна, особенно если письмо не дешифровано. Для расшифровки любой системы письма прежде всего необходимо обладать достаточным количеством текстов. Чем больше надписей будет найдено и привлечено к изучению, тем больше вероятности их расшифровать. Правда, для этого еще понадобится ключ, благодаря которому эти надписи наконец заговорят. – И Саша привел в пример Шампольона и его дешифровку египетских иероглифов.

Мексиканцы слушали его с возрастающим интересом. Розеттский камень и Шампольон ни о чем им не говорили, и они с радостью восприняли новые знания.

– А о письменности майя можете рассказать? – включился в беседу отец семейства.

Марина с удовольствием отметила, что Беловежский не просто знал, о чем рассказывал, но и умел преподнести это так, что захватывал внимание аудитории. Она заслушалась и одновременно залюбовалась своим соотечественником, чьи опусы, по сути дела, привели ее сюда, в вожделенную страну и в вожделенный Монте-Альбан. Ее, конечно, несколько смущала его диковатая внешность: обросший, с небрежной растрепанностью, небритый, практически бородатый. Она предпочитала опрятных, гладко выбритых, ухоженных мужчин в костюмах, белых рубашках и с галстуками. И в то же время Александр Беловежский в этой своей небрежности обладал несомненным шармом. Небольшая светлая бородка, точеный нос и прямой взгляд серо-зеленых глаз придавали ему некий давно утраченный аристократизм былинных героев, делали его похожим на древнерусского князя. Так она внимала его лекции, одновременно разбираясь в своих впечатлениях, как внезапно что-то в его словах заставило ее насторожиться.

– Так что и в письменности майя еще далеко не все разгадано, – вещал Александр.

Он уже поведал мексиканцам, как постепенно историческая наука знакомилась с иероглифами этих мезоамериканских племен: о Томпсоне, о Татьяне Проскурякофф, о Кнорозове[21], о том, что каждый из них внес свой неоценимый вклад в расшифровку иероглифического письма майя. И сказал, что тем не менее до сих пор восприятие этой письменности разное.

Он задумался, подыскивая иллюстрацию для своей мысли, и продолжил:

– Вот недавний пример. Не столь давно науке стал известен так называемый «сосуд Ветрова».

Тут Марина вздрогнула и обратилась в слух.

– На нем имеется рисунок, изображение некоего божества, а на венчике, обрамлении верхней части сосуда, ряд иероглифов. Это, как правило, владельческая надпись, сообщающая нам имя и титул того, кто данным сосудом обладал. Некоторые, правда, считают, что иероглифы должны нести некий религиозный смысл, связанный с иконографией сосуда. На самом же деле иероглифы в большинстве своем с рисунком не связаны.

«Сосуд Ветрова» оказался интересен не только Марине.

– Как занимательно! – воскликнул мексиканец. – И что же?

– К сожалению, нет возможности рассмотреть эту реликвию внимательнее. Сосуд утрачен. Вот я и говорю, что разгадать, что именно изображено на сосуде, теперь можно будет, только если либо обнаружится какая-то находка того же времени и из той же местности, с подобными иероглифами, либо если «сосуд Ветрова» все-таки будет снова найден.

– А почему сосуд утрачен? – полюбопытствовала женщина.

– Я даже не знаю. Если честно, мне только недавно стало известно, что человек, которому принадлежал этот сосуд, собственно, Ветров, русский, кстати, был убит в Мексике много лет назад.

– Какой ужас! – вскричали мексиканские девочки хором.

Саша начал было прощаться. Но потрясенные слушатели лекции о собственной истории не захотели его отпускать и засыпали его разными вопросами об истории, об археологической экспедиции, о его планах. Он вдруг подмигнул Марине и сказал:

– А сейчас мы направляемся в зону майя.

– Искать «сосуд Ветрова»? – наивно спросила самая младшая из девочек.

Беловежский засмеялся, на секунду задумался и дерзко вскинул голову:

– А почему бы и нет!

Марина подыграла ему, отреагировав на его подмигивание:

– Да, конечно, мы едем искать этот сосуд. И мы его обязательно найдем!

Через час, осмотрев северную часть Монте-Альбана, побывав на Северной платформе, погрузившись в Утонувшее Патио, полюбовавшись Зданием А в теотиуаканском архитектурном стиле талуд-таблеро[22] и прогулявшись по лабиринтам строений на дальних рубежах городища, они устроились в кафе, чтобы перевести дух, и в молчании потягивали холодную, освежающую кока-колу.

– Саша, – прервала молчание Томина и взяла инициативу в свои руки. – Мы все равно едем в один и тот же хостел. И я хочу тебе предложить местечко в моей машине.

– Мм… заманчиво! В таком случае у меня есть встречное предложение. А не выпить ли нам по пивку в Эль-Туле?

– По пивку? – растерянно уточнила Марина.

– Шутка! Хотя почему бы и нет? Но для начала пообедаем в Эль-Туле, а затем могу стать твоим гидом по Оахаке.

– Эль-Туле? Это где огромное дерево?

– Именно.

– Принимается! – И Марина кокетливо тряхнула черными волосами.