Читать книгу Рута Майя 2012, или Конец света отменяется - Тамара Вепрецкая - Страница 19

Помаячив за Сашиной спиной, Марина вернулась на площадку над Ягулом. Ее с самого начала манил вид сверху на удивительные окрестности. С небольшого пятачка, как со смотровой площадки, являла себя глазу обширная долина, отороченная разномастными выпуклостями. На горизонте, слегка затемняя небесную лазурь, едва угадывались очертания гор, отливая приглушенным рериховским фиолетом. Будто на подносе, лежали руины поселения, серыми развалинами разбросавшись по высохшей желтой траве.

Лабиринт Дворца шести двориков, который недавно поглотил девушку и мороком бросал от стены к стене, пока не замуровал в кроваво-красной комнатенке, отсюда виделся уравновешенным, упорядоченным сооружением. Осмотревшись, Томина заприметила две громоздкие глыбы в отдалении. Скрытые кустарником, они несуразно топорщились в стороне от горы, как будто даже парили без опоры, несмотря на свой многотонный вес.

Любопытство влекло Марину к этому странному объекту. Приблизившись, она осознала, что два грандиозных обломка скалы крепятся к узкой, едва заметной каменной кладке. Спотыкаясь о торчащие повсюду каменюки, она ринулась к этим «парящим» утесам, окрестив их для себя словом «донжон». С трепетом и предвкушением чего-то невероятного ступила она на неширокую перемычку между твердой надежной почвой и «донжоном». В самом узком месте ей пришлось разминуться с возбужденной гурьбой возвращавшихся с «донжона» туристов. Они восторженно поприветствовали друг друга. Это место никого не оставляло равнодушным.

Правый обломок скалы возвышался несгибаемым стражем. Вечность его, безусловно, потрепала, но он не сдался. Более жестоко она обошлась с левым утесом, превратив его в тяжеловесную груду беспорядочно наваленных массивных глыб.

Вот Марина уже трогает изъеденную временем жесткую поверхность скалы. Темно-серую с белесыми залысинами, ржавыми подпалинами, едко-желтыми подтеками и зеленоватыми мшинками, будто здесь природа тренировалась на этих глыбах, подбирала краски и примеряла кисти для своей более значимой картины шедеврального уровня, картины, которая открывалась взору окрест из этой уникальной крепости. И Томина залюбовалась этим шедевром.

– Добрый день!

Я вздрогнула. Откуда-то из-за скалы показалась красивая женщина в национальном одеянии – уипиле[32]. Ее иссиня-черные волосы отливали на солнце, свет непостижимо отражался от скалы, и вся ее фигура словно озарялась ореолом, что придавало ей нереальность и ощущение невесомости. Я воззрилась на непонятно откуда материализовавшуюся на утесе незнакомку с восхищением, граничащим со страхом.

– Не пугайся, дитя мое! Это мой сын Уицилопочтли[33] развлекается со своим огненным оружием.

Женщина ласковым, едва ощутимым жестом придвинула меня к скале, поставив в более безопасное место.

– Сын? Уицилопочтли? – пролепетала я.

Женщина звонко засмеялась. Нежным переливом колокольчиков прозвучал ее смех.

– У меня много детей. – Веселые искорки заплясали в ее бездонных черных глазах. Она светло, по-доброму улыбнулась в ответ на мое недоумение и представилась: – Я Тонанцин, богиня, великая мать. Люди верят, что я олицетворяю женскую природу, плодородие и щедрость земли.

– Богиня? – прошептала я.

– Я женщина. Все мы женщины – матери.

– Ах, ну да, конечно, – обрадовалась я, принимая образную игру мексиканки. – А я Марина, будущая великая мать, в смысле, потенциальная.

Тонанцин рассмеялась. И голос ее снова засеребрился колокольчиками. Что-то изменилось в ее облике. Я вперила взор в ее одеяние, не веря глазам своим. Вместо разноцветных лент на юбке уипиля шевелились, сплетались и расплетались змеи. В медленном танце две змеи поднялись с двух сторон своеобразным нимбом к голове женщины. На груди ее блеснула внушительных размеров брошь в виде черепа в окружении раскрытых в дарующем жесте ладошек. Неожиданно землю накрыла тьма. Я закрыла глаза, руками нашарила шершавую поверхность утеса как опору, чувствуя, что теряю ощущение реальности.

– Я – Коатликуэ, Мать Земля, «змеиное платье», – журчал голос моей собеседницы где-то внутри моего существа. – Природа наделила меня множеством имен и подарила мне несметное количество божественных детей. Мне ведомо прошлое и мне ведомо будущее. Будущее в прошлом, а прошлое в будущем. Мне ведомо все в этом мире. Отверзь очи свои и воздень к небесам взор свой!

Будто под гипнозом, я повиновалась. Иссиня-черная под цвет волос Тонанцин распахнулась глубокая небесная бездна, и яркими блестками брызнули мне в глаза бесчисленные звезды.

– Это мои сыновья – четыреста звезд. А была у меня и непокорная дочь Койолшауки.

– Была? – тихо охнула я.

– Однажды я наткнулась на клубок драгоценных перьев колибри. Я запрятала их в фалдах одежды, чтобы не утратить. Однако перья исчезли, словно испарились, а я непорочно зачала. Койолшауки всегда отличалась недобрым нравом. Силу свою природную готова была обратить во зло. Она рассвирепела, узнав мою новость. Не то зависть, не то ревность свою она прикрыла словами о моем позоре. И стала подговаривать братьев убить меня. – И Тонанцин изящным движением руки обвела искрящийся звездами небосвод. Светящиеся точки потускнели. – Стыдно им теперь. Ничего, дело прошлое, да и заплачено сполна…

И звезды вспыхнули с новой силой.

– Во чреве своем, однако, носила я верного и храброго своего защитника. Он появился на свет во всеоружии, во всем своем боевом облачении и воинствующем величии и с огненным оружием Шиукоатлем, «бирюзовым змеем». Гнев свой он первым делом обрушил на предательницу Койолшауки и разрубил ее на части своим огненным мечом.

Богиня замолчала, точно паузой закрепляла произведенное впечатление. Мне тут же вспомнилась огромная круглая плита со странным барельефом изломанной женщины. Я видела ее в Музее Темпло Майор в Мехико и долго разглядывала со всех ракурсов, пытаясь вникнуть в суть этого насыщенного деталями неестественного изображения. И только теперь его смысл приоткрылся мне. Четвертованная и обезглавленная Койолшауки, уложенная в окружность каменной плиты и с такой издевательской тщательностью высеченная ее создателем, явственно всплыла в моей памяти.

– Голова побежденной негодницы скатилась со «змеиной» горы Коатепек, служившей нам домашним очагом. Никто не обнаружил ее потом, сколько ни искал. Мой храбрый воитель Уицилопочтли закинул голову сестры на небо, там она и до сих пор.

Она вздохнула и подняла глаза к небу. Черная бездна просветлела. И светлый диск луны выплыл и обосновался на небосклоне.

– Расправился он и со многими неверными братьями. И они теперь мигают в ночи, устыдившись своего бесчестного порыва против матери.

И снова Тонанцин махнула рукой на небо и этим жестом, смахнув луну и звезды, словно включила свет.

Я от неожиданности зажмурилась, когда яркое солнце в полном сиянии проступило в небесной бирюзе.

– Вот он, мой возлюбленный сын Уицилопочтли, играется своим жарким Шиукоатлем, освещая и согревая все вокруг, – с гордостью завершила рассказ мексиканка.

Глаза мои пропитались лучами солнца. Я проморгалась, все еще глядя наверх. Но оторвала взор от небесной сферы и обернулась к новой знакомой. Уипиль то развевался на ветру, то облегал ее женственные формы. Змеи исчезли. Колыхалась длинная легкая светлая накидка, покрывавшая ее голову. Я не заметила раньше этой детали ее одежды. Игра света и теней создавала иллюзию грота наподобие ракушки вокруг Тонанцин. Лучи так преломлялись, что вся ее фигура буквально утонула в ореоле, отливающем перламутром. Я чуть слышно ахнула, узнав образ Девы Гваделупской[34].

– Марина! – Знакомый голос отвлек ее от загадочной собеседницы.

Она обернулась и радостно замахала Беловежскому, чтобы он присоединился.

– Тебя интересует эта местность, – проговорила Тонанцин, оторвавшись от скалы. – Давай присядем на тот удобный выступ внизу.

Марина кивнула, с удивлением окинув мексиканку взором. Куда-то исчезла накидка, видимо, это все же развевались фалды уипиля на ветру. Красота ее казалась более земной, исчезло свечение вокруг. Девушка успокоилась, легко спрыгнула на маленький выступ, словно на ступеньку на нижнем уровне груды каменных обломков, и покорно уселась рядом с мексиканкой на этой природной грубой скамейке.

Истошный крик Александра, звавший ее по имени, заставил ее вскочить от неожиданности. Она испугалась, что он оступился на узком перешейке, ведущем к «донжону», и рисовала себе страшные картины падающего с высоты и бьющегося о скалы молодого человека. Какая-то сила вытолкнула ее на поверхность утеса, словно пробку из бутылки, и она почти столкнулась с Александром. Они поддержали друг друга за локти, сохраняя равновесие. Саша тяжело дышал.

Марина какое-то время слушала свое неистово колотившееся сердце, но вспомнила о своей собеседнице и хотела что-то сказать Саше, но тот накинулся на нее:

– Куда ты ушла? Я испугался за тебя. Здесь же опасно!

И тут он увидел мексиканку в расшитом уипиле и замолк.

– Это Тонанцин, мать богов науа. А это Алехандро. Мы путешествуем вместе, – сказала Марина.

Беловежский пробормотал что-то про приятность знакомства.

– Тонанцин поведала мне много интересного, – продолжила девушка.

– Да, я с удовольствием делюсь тем, что мне ведомо, – скромно подтвердила женщина.

Александр вдруг оживился:

– Вам известно что-нибудь про рисунки на том скалистом массиве? Они древние?

– Кабальито Бланко?[35] Конечно, они очень древние. Неужели вы сомневаетесь? – удивилась женщина. – Они созданы охотниками и собирателями, заселявшими эти места, по подсчетам некоторых ученых, в период между десятым и четвертым тысячелетиями до рождения Христа, согласно вашему летоисчислению.

– Десятое тысячелетие? – обалдела Марина, а Саша спросил:

– Нашему? У вас иное летоисчисление? Ацтекское, сапотекское, майя?

– Я воспринимаю время иначе, – уклонилась от ответа мексиканка.

Марина наблюдала за Сашиным выражением лица.

– Однако эти рисунки находятся на такой невероятной высоте! Невозможно себе представить, как древний человек мог именно на том месте что-то накалякать, – выразил свое сомнение Александр, воздержавшись от дальнейших расспросов о восприятии времени и посчитав это заявление чудачеством. – Впрочем, и современный человек тоже испытал бы трудности, если б вздумал создать свой живописный шедевр в том месте и на такой высоте…

– Что лишний раз доказывает древность рисунков, – подхватила мексиканка.

– Как это? – хором спросили Саша и Марина.

– Окиньте взором эту долину, – призвала Тонанцин.

Долина распростерлась, словно лоскутное одеяло, сотканное из зеленовато-пепельного мохера, песочно-бежевой замши, серой мешковины, светло-коричневого твида, нефритовой шерсти, сочного изумрудного бархата. То тут, то там топорщились беспорядочно пришитые помпоны разного размера и фасона темно- и светло-зеленых крон деревьев и кустов, тянулись пристроченные извилистые серебристо-серые ленты дорог. Это одеяло было выкроено точь-в-точь, чтобы уложиться между холмами и цепью утесов, тех самых, с наскальным творчеством древних. За ними туманилась неясными цветами узкая равнинная полоска, на нее наползали тяжелой непрозрачной взвесью горные кряжи на горизонте. Там, на границе с небосводом, их сиреневато-темный абрис казался невесомым и нереальным.

Я добралась взглядом до этого предела, грани неба и горной линии, и начала возвращаться пядь за пядью к ближним отрогам. Спустившись со скалистой поверхности, взор мой внезапно ослепила водная гладь, стальным блеском отливая под солнечным светом.

Мексиканка говорила:

– Обширную часть долины Тлаколула, которую ты видишь перед собой, в далекой древности занимало озеро. За тысячи лет рельеф местности изменился.

– И эта горная гряда, напоминающая плато, могла быть пригодна для жилья, утесы ее доступны для людского творчества, – подхватил Саша. – Конечно! Как я сразу не догадался.

– Я помню, что люди здесь, на берегу озера, обитали с незапамятных времен, – подтвердила мексиканка.

Марина покосилась на Сашу, среагировав на слова Тонанцин «я помню». И спросила:

– А Ягул?

– Озеро уже отступало и расчищало для людей жизненное пространство. Мы наблюдали первые поселения на месте Ягула примерно с третьего тысячелетия до Рождества Христова, по вашему летоисчислению.

Александр задумался, вперив взор в скальное плато.

Я развернулась к Ягулу и краем глаза захватила водное пространство вместо парковки, а на его дальнем берегу внезапно во всей древней красе возник культовый центр сапотекского поселения.

Легкое шуршание вывело обоих из оцепенения. Они глянули друг на друга и обернулись к собеседнице. Но Тонанцин исчезла.

– Где же она? – удивилась Марина.

– Ушла, – пожал плечами Саша.

– Ничего не сказав? Не попрощавшись?

– У богов свои причуды. Тонанцин же богиня! – И Саша пристально посмотрел на свою попутчицу. Марина внутренне съежилась от этого взгляда. И дурашливо вскричал: – А я бог!

– Скорее бес! – съязвила Марина.

– Ты зря. Здесь красиво. Смотри, какой вычурный орнамент и такой разный!

Томина зашла в очередное помещение дворца археологического комплекса Митлы. Стены его покрывала мозаичная каменная резьба. Разнообразие узоров изумляло, казалось, они не повторяются.

– По мне, так здесь как-то слишком прилизано, – критиковал Беловежский.

– Миштекское барокко, – пояснила Марина.

– Откуда ты знаешь?

– Я умею читать.

– К тому же на языке науа Митла – «место смерти», – мрачно констатировал Александр. – И миштеки их в этом поддержали.

– Мне больше импонирует сапотекское «место отдыха».

Из дворца они спустились на залитую полуденным зноем и туристами площадь Митлы.

– Людно, – заметила Марина.

– Это важная археологическая зона. Ламбитьеко и Ягул – мелочи, – начал рассказывать Саша. – После Монте-Альбана Митла приняла на себя фактически роль сапотекской столицы. С 1000 года здесь хозяйничали уже миштеки, превратив ее в культовый центр.

– Сапотеки, миштеки, науа… можно запутаться в этих племенах. Но круто! – Марина кивнула на дворец и вдруг радостно вскрикнула: – Ой, пес!

Откуда-то из-за развалин появилась собака и, следуя какой-то ей одной ведомой цели, уверенно зашагала через всю площадь.

– Такой деловой! – не сдержал улыбку Саша.

Пес перебрался на другую сторону площади, вскарабкался по насыпи из камней к руинам другого сооружения, уже наверху окинул победным взором не то всю вселенную, не то следивших за ним ребят и устроился в тени под стенами развалин. Цель была достигнута.

– Знал, куда шел, – усмехнулся Саша.

– И все-таки Митла – место отдыха!