Читать книгу Кобзар. Вперше зі щоденником автора - Тарас Шевченко - Страница 26

Душе с прекрасным назначеньем

Должно любить, терпеть, страдать;

И дар Господний, вдохновенье,

Должно слезами поливать.

Для вас понятно это слово!..

Для вас я радостно сложил

Свои житейские оковы,

Свяшеннодействовал я снова

И слезы в звуки перелил.

Ваш добрый ангел осенил

Меня бессмертными крылами

И тихостройными речами

Мечты о рае пробудил.

Двенадцать приборов на круглом столе,

Двенадцать бокалов высоких стоят;

И час уж проходит,

Никто не приходит;

Должно быть, друзьями

Забыты оне.

Они не забыты – в урочную пору,

Обет исполняя, друзья собрались,

И вечную память пропели собором,

Отправили тризну – и все розошлись.

Двенадцать их было; все молоды были,

Прекрасны и сильны; в прошедшем году

Найлучшаго друга они схоронили

И другу поминки в тот день учредили,

Пока на свиданье к нему не сойдут.

«Счастливое братство! Единство любови

Почтили вы свято на грешной земли;

Сходитеся, други, как ныне сошлись,

Сходитеся долго и песнею новой

Воспойте свободу на рабской земли!»

Благословен твой малый путь,

Пришлец убогий, неизвестный!

Ты силой Господа чудесной

Возмог в сердца людей вдохнуть

Огонь любви, огонь небесный.

Благословен! Ты Божью волю

Короткой жизнью освятил;

В юдоли рабства радость воли

Безмолвно ты провозгласил.

Когда брат брата алчет крови —

Ты сочетал любовь в чужих:

Свободу людям – в братстве их

Ты проявил великим словом:

Ты миру мир благовестил;

И, отходя, благословил

Свободу мысли, дух любови!

Душа избранная, зачем

Ты мало так у нас гостила?

Тебе здесь тесно, трудно было!

Но ты любила здешний плен,

Ты, непорочная, взирала,

Скорбя, на суетных людей.

Но ангела недоставало

У Вечного Царя царей;

И ты на небе в вечной славе

У трона Божия стоишь,

На мир наш, темный и лукавый,

С тоской невинною глядишь.

Благоговею пред тобою,

В безмолвном трепете дивлюсь;

Молюсь тоскующей душою,

Как перед ангелом молюсь!

Сниди, пошли мне исцеленье!

Внуши, навей на хладный ум

Хоть мало светлых, чистых дум;

Хоть на единое мгновенье

Темницу сердца озари

И мрак строптивых помышлений

И разгони, и усмири.

Правдиво, тихими речами,

Ты расскажи мне все свое

Земное благо-житие

И научи владеть сердцами

Людей кичливых и своим,

Уже растленным, уже злым…

Скажи мне тайное ученье

Любить гордящихся людей

И речью кроткой и смиреньем

Смягчать народных палачей,

Да провещаю гимн пророчий,

И долу правду низведу,

И погасающие очи

Без страха к небу возведу.

И в этот час последней муки

Пошли мне истинных друзей

Сложить хладеющие руки

И бескорыстия елей

Пролить из дружеских очей.

Благословлю мои страданья,

Отрадно смерти улыбнусь

И к вечной жизни с упованьем

К тебе на небо вознесусь.

Благословен твой малый путь,

Пришлец неславленный, чудесный!

В семье убогой, неизвестной

Он вырастал; и жизни труд,

Как сирота, он встретил рано;

Упреки злые встретил он

За хлеб насущный… В сердце рану

Змея прогрызла… Детский сон

Исчез, как голубь боязливый;

Тоска, как вор, нетерпеливо,

В разбитом сердце притаясь,

Губами жадными впилась

И кровь невинную сосала…

Душа рвалась, душа рыдала,

Просила воли… ум горел,

В крови гордыня клокотала…

Он трепетал… он цепенел…

Рука, сжимаяся, дрожала…

О, если б мог он шар земной

Схватить озлобленной рукой

Со всеми гадами земными;

Схватить, измять и бросить в ад!..

Он был бы счастлив, был бы рад.

Он хохотал, как демон лютый,

И длилась страшная минута,

И мир пылал со всех сторон;

Рыдал, немел он в исступленьи,

Душа терзалась страшным сном;

Душа мертвела, а кругом

Земля, Господнее творенье,

В зеленой ризе и цветах,

Весну встречая, ликовала.

Душа отрадно пробуждалась

И пробудилась… Он в слезах

Упал и землю лобызает,

Как перси матери родной!..

Он снова чистый ангел рая,

И на земле он всем чужой.

Взглянул на небо: «О, как ясно,

Как упоительно-прекрасно!

О, как там вольно будет мне!..»

И очи в чудном полусне

На свод небесный устремляет

И в беспредельной глубине

Душой невинной утопает.

По высоте святой, широкой

Платочком белым, одинока,

Прозрачна тучка в даль плывет.

«Ах, тучка, тучка, кто несет

Тебя так плавно, так высоко?

Ты что такое? И зачем

Так пышно, мило нарядилась?

Куда ты послана и кем?..»

И тучка тихо растопилась

На небе светлом. Взор унылый

Он опустил на темный лес…

«А где край света, край небес,

Концы земли?..» И вздох глубокий,

Недетский вздох, он испустил;

Как будто в сердце одиноком

Надежду он похоронил.

В ком веры нет – надежды нет!

Надежда – Бог, а вера – свет.

«Не погасай, мое Светило!

Туман душевный разгоняй,

Живи меня Твоею силой

И путь тернистый, путь унылый

Небесным светом озаряй.

Пошли на ум Твою святыню,

Святым наитием напой,

Да провещаю благостыню,

Что заповедана Тобой!..»

Надежды он не схоронил,

Воспрянул дух, как голубь горний,

И мрак сердечный, мрак юдольный

Небесным светом озарил;

Пошел искать он жизни, доли,

Уже прошел родное поле,

Уже скрывалося село…

Чего-то жаль внезапно стало,

Слеза ресницы пробивала,

Сжималось сердце и рвалось.

Чего-то жаль нам в прошлом нашем,

И что-то есть в земле родной…

Но он, бедняк, он всем не свой

И тут и там. Планета наша,

Прекрасный мир наш, рай земной,

Во всех концах ему чужой.

Припал он молча к персти милой

И, как родную, лобызал,

Рыдая, тихо и уныло

На путь молитву прочитал…

И твердой, вольною стопою

Пошел… И скрылся за горою.

За рубежом родной земли

Скитаясь нищим, сиротою,

Какие слезы не лились!

Какой ужасною ценою

Уму познания купил

И девство сердца сохранил.

Без малодушной укоризны

Пройти мытарства трудной жизни,

Измерять пропасти страстей,

Понять на деле жизнь людей,

Прочесть все черные страницы,

Все беззаконные дела…

И сохранить полет орла

И сердце чистой голубицы!

Се человек!.. Без крова жить

(Сирот и солнышко не греет),

Людей изведать – и любить!

Незлобным сердцем сожалея

О недостойных их делах

И не кощунствуя впотьмах,

Как царь ума. Убогим, нищим,

Из-за куска насущной пищи

Глупцу могучему годить,

И мыслить, чувствовать и жить!..

Вот драма страшная, святая!..

И он прошел ее, рыдая,

Ее он строго разыграл

Без слова; он не толковал

Своих вседневных приключений,

Как назидательный роман;

Не раскрывал сердечных ран,

И тьму различных сновидений,

И байронический туман

Он не пускал; толпой ничтожной

Своих друзей не поносил;

Чинов и власти не казнил,

Как N, глашатай осторожный,

И тот, кто мыслит без конца

О мыслях Канта, Галилея,

Космополита-мудреца,

И судит люди, не жалея

Родного брата и отца;

Тот лжепророк! Его сужденья —

Полуидеи, полувздор!..

Провидя жизни назначенье,

Великий Божий приговор,

В самопытливом размышленьи

Он подымал слезящий взор

На красоты святой природы.

«Как все согласно!» – он шептал

И край родной воспоминал;

У Бога правды и свободы

Всему живущему молил,

И кроткой мыслию следил

Дела минувшие народов,

Дела страны своей родной

И горько плакал… «О святая!

Святая родина моя!

Чем помогу тебе, рыдая?

И ты закована, и я.

Великим словом Божью волю

Сказать тиранам – не поймут!

И на родном прекрасном поле

Пророка каменьем побьют!

Сотрут высокие могилы

И понесут их словом зла!

Тебя убили, раздавили;

И славословить запретили

Твои великие дела!

О Боже! Сильный и правдивый,

Тебе возможны чудеса.

Исполни славой небеса

И сотвори святое диво:

Воспрянуть мертвым повели,

Благослови всесильным словом

На подвиг новый и суровый,

На искупление земли,

Земли поруганной, забытой,

Чистейшей кровию политой,

Когда-то счастливой земли».

Как тучи, мысли расходились,

И слезы капали, как дождь!..

Блажен тот на свете, кто малую долю,

Кроху от трапезы волен уделить

Голодному брату и злобного волю

Хоть властью суровой возмог укротить!

Блажен и свободен!.. Но тот, кто не оком,

А смотрит душою на козни людей

И может лишь плакать в тоске одинокой —

О Боже правдивый, лиши Ты очей!..

Твои горы, Твое море,

Все красы природы

Не искупят его горя,

Не дадут свободы.

И он, страдалец жизни краткой,

Все видел, чувствовал и жил,

Людей, изведавши, любил

И тосковал о них украдкой.

Его и люди полюбили[22],

И он их братиями звал;

Нашел друзей и тайной силой

К себе друзей причаровал;

Между друзьями молодыми,

Порой задумчивый… порой

Как волхв, вещатель молодой,

Речами звучными, живыми

Друзей внезапно изумлял,

И силу дружбы между ними,

Благословляя, укреплял.

Он говорил, что обще благо

Должно любовию купить

И с благородною отвагой

Стать за народ и зло казнить.

Он говорил, что праздник жизни,

Великий праздник, Божий дар,

Должно пожертвовать отчизне,

Должно поставить под удар.

Он говорил о страсти нежной;

Он тихо, грустно говорил

И умолкал!.. В тоске мятежной

Из-за стола он выходил

И горько плакал. Грусти тайной,

Тоски глубокой, не случайной

Ни с кем страдалец не делил.

Друзья любили всей душою

Его, как кровного; но он

Непостижимою тоскою

Был постоянно удручен,

И между ними вольной речью

Он пламенел. Но меж гостей,

Когда при тысяче огней

Мелькали мраморные плечи,

О чем-то тяжко он вздыхал

И думой мрачною летал

В стране родной, в стране прекрасной,

Там, где никто его не ждал,

Никто об нем не вспоминал,

Ни о судьбе его неясной.

И думал он: «Зачем я тут?

И что мне делать между ними?

Они все пляшут и поют,

Они родня между родными,

Они все равны меж собой;

А я!..» И тихо он выходит,

Идет, задумавшись, домой;

Никто из дому не выходит

Его встречать; никто не ждет,

Везде один… Тоска, томленье!..

И светлый праздник Воскресенья

Тоску сторичную несет.

И вянет он, вянет, как в поле былина,

Тоскою томимый в чужой стороне;

И вянет он молча… Какая кручина

Запала в сердечной его глубине?

«О горе мне, горе! Зачем я покинул

Невинности счастье, родную страну?

Зачем я скитался, чего я достигнул?

Утехи познаний?.. Кляну их, кляну!

Они-то мне, черви, мой ум источили,

С моим тихим счастьем они разлучили!

Кому я тоску и любовь расскажу?

Кому сердца раны в слезах покажу?

Здесь нету мне пары, я нищий меж ними,

Я бедный поденщик, работник простой;

Что дам я подруге моими мечтами?

Любовь… Ах, любови, любови одной!

С нее на три века, на вечность бы стало!

В своих бы объятьях ее растопил!

О, как бы я нежно, как нежно любил!»

И крупные слезы, как искры, низались,

И бледные щеки, и слабую грудь

Росили и сохли. «О дайте вздохнуть,

Разбейте мне череп и грудь разорвите, —

Там черви, там змеи, – на волю пустите!

О дайте мне тихо, навеки заснуть!»

Страдал несчастный сирота

Вдали от родины счастливой

И ждал конца нетерпеливо.

Его любимая мечта —

Полезным быть родному краю, —

Как цвет, с ним вместе увядает!

Страдал он. Жизни пустота

Пред ним могилой раскрывалась:

Приязни братской было мало,

Не грела теплота друзей —

Небесных солнечных лучей

Душа парящая алкала.

Огня любви, что Бог зажег

В стыдливом сердце голубином

Невинной женщины, где б мог

Полет превыспренный, орлиный

Остановить и съединить

Пожар любви, любви невинной;

Кого бы мог он приютить

В светлице сердца и рассудка,

Как беззащитную голубку

От жизни горестей укрыть;

И к персям юным, изнывая.

Главой усталою прильнуть;

И, цепенея и рыдая,

На лоне жизни, лоне рая

Хотя минуту отдохнуть.

В ее очах, в ее томленьи

И ум, и душу утопить,

И сердце в сердце растопить,

И утонуть в самозабвеньи.

Но было некого любить;

Сочетаваться не с кем было;

А сердце плакало, и ныло,

И замирало в пустоте.

Его тоскующей мечте

В грядущем что-то открывалось,

И в беспредельной высоте

Святое небо улыбалось.

Как воску ярого свеча,

Он таял тихо, молчаливо,

И на задумчивых очах

Туман ложился. Взор стыдливый

На нем красавица порой

Покоя, тайно волновалась

И симпатической красой

Украдкой долго любовалась.

И, может, многие грустили

Сердца девичие о нем,

Но тайной волей, высшей силой

Путь одинокий до могилы

На камнях острых проведен.

Изнемогал он, грудь болела,

Темнели очи, за крестом

Граница вечности чернела

В пространстве мрачном и пустом.

Уже в постели предмогильной

Лежит он тих, и гаснет свет.

Друзей тоскующий совет

Тревожит дух его бессильный.

Поочередно ночевали

У друга верные друзья;

И всякий вечер собиралась

Его прекрасная семья.

В последний вечер собралися

Вокруг предсмертного одра

И просидели до утра.

Уже рассвет смыкал ресницы,

Друзей унылых сон клонил,

И он внезапно оживил

Их грустный сон огнем бывалым

Последних пламенных речей;

И други друга утешали,

Что через семь иль восемь дней

Он будет петь между друзей.

«Не пропою вам песни новой

О славе родины моей.

Сложите вы псалом суровый

Про сонм народных палачей;

И вольным гимном помяните

Предтечу, друга своего.

И за грехи… грехи его

Усердно Богу помолитесь…

И Со святыми упокой

Пропойте, други, надо мной!»

Друзья вокруг его стояли,

Он отходил, они рыдали,

Как дети… Тихо он вздыхал,

Вздохнул, вздохнул… Его не стало!

И мир пророка потерял,

И слава сына потеряла.

Печально други понесли

Наутро в церковь гроб дубовый,

Рыдая, предали земли

Останки друга; и лавровый

Венок зеленый, молодой,

Слезами дружбы оросили

И на могиле положили;

И Со святыми упокой

Запели тихо и уныло.

В трактире за круглым, за братским столом

Уж под вечер други сидели кругом;

Печально и тихо двенадцать сидело:

Их сердце одною тоскою болело.

Печальная тризна, печальны друзья!..

Ах, тризну такую отправил и я.

Согласьем общим положили,

Чтоб каждый год был стол накрыт

В день смерти друга; чтоб забыт

Не мог быть друг их за могилой.

И всякой год они сходились

В день смерти друга поминать.

Уж многих стало не видать:

Приборы каждый год пустели,

Друзья все больше сиротели —

И вот один, уж сколько лет,

К пустым приборам на обед

Старик печальный приезжает;

Печаль и радость юных лет

Один, грустя, воспоминает.

Сидит он долго, мрачен, тих,

И поджидает: нет ли брата

Хоть одного еще в живых?

И одинокий в путь обратный

Идет он молча… И теперь,

Где круглый стол стоит накрытый,

Тихонько отворилась дверь,

И брат, что временем забытый,

Вошел согбенный!.. Грустно он

Окинул стол потухшим взором

И молвил с дружеским укором:

«Лентяи! Видишь, как закон

Священный братский исполняют!

Вот и сегодня не пришли,

Как будто за море ушли! —

И слезы молча утирает,

Садясь за братский круглый стол. —

Хоть бы один тебе пришел!»

Старик сидит и поджидает…

Проходит час, прошел другой,

Уж старику пора домой.

Старик встает: «Да, изменили!

Послушай, выпей, брат, вино, —

Сказал слуге он, – все равно,

Я не могу; прошло, что было, —

Да поминай за упокой;

А мне пора уже домой!»

И слезы снова покатились.

Слуга вино, дивяся, выпил.

«Дай шляпу мне… Какая лень

Идти домой!..» – и тихо вышел.

И через год в урочный день

Двенадцать приборов на круглом столе,

Двенадцать бокалов высоких стоят,

И день уж проходит,

Никто не приходит,

Навеки, навеки забыты оне.