Читать книгу Фаворит Марии Медичи - Татьяна Александровна Яшина, Татьяна Яшина - Страница 12

Смущенный столь неизящным появлением, Арман закрывает окно, с усилием сдерживая дрожь в руках. Инес сидит на кровати, закутанная в покрывало, и смотрит на него столь же испуганно, сколь и он – на нее. Слабый свет углей в камине позволяет разглядеть лишь тяжелые складки полога над высокой кроватью, ковер и часть стены, обтянутой золотистой саржей.

Хромая, Арман сделал пару шагов по направлению к кровати.

– Сударыня, я счастлив вновь видеть вас… – он начал приличествующую, по его мнению, речь, но тут же оказался перебит восклицанием:

– Арман! – женщина на кровати резко отбросила одеяло и протянула руки. – Я так вас ждала! Я так боюсь…

Арман испытывает то же чувство, но не отваживается об этом сказать: мизансцена требует от него совсем других действий, и он старается изо всех сил. Сняв шпагу и вынув из-за пояса кинжал, он кладет оружие рядом с кроватью, прежде чем упасть на постель. Он дарит Инес продолжительный поцелуй, в течение которого едва не задыхается. Губы у нее мягкие, покорные, а сердце так и колотится под его рукой – как у птички.

Долгие поцелуи привели маркиза в совершенно определенное состояние, мысль о том, что надо раздеться, перестала пугать, и он торопливо разоблачился, лишившись пары пуговиц и завязки правого чулка. Оставшись в одной рубашке, он присоединился к Инес, тут же рывком натянувшей на них покрывало.

Несколько минут прошли в затяжных поцелуях, после чего Арман решил приступить к основной цели свидания – собственно соитию. Оторвавшись от губ Инес, он задрал ее сорочку и несколько раз поцеловал небольшие нежные грудки с острыми сосцами – отметив отсутствие у себя сильного интереса, хотя женские перси, как считается, должны ввергать любовника в исступление.

Возлюбленная не протестует, лишь зажмуривается, когда он раздвигает ее согнутые в коленях ноги и пробует проникнуть в лоно. Вскрикнув, она пытается отодвинуться и хватает его за готовое к бою орудие. Это вызывает у нее столь заметное потрясение, что Арман чувствует себя небывало польщенным, даже несмотря на остановку.

– Вы так прекрасны, – маркиз целует ей руку – не ту, что упирается ему в пах. – Я поражен вашей красотой до глубины души. Я так жаждал нашей встречи – не мог ни есть, ни спать. Думал о вас все время, как впервые увидел – и не искал иного жребия, кроме как любить вас и быть любимым.

– Любить вас нетрудно, – горячо шепчет она. – Гораздо труднее было бы не любить!

Ему больше не препятствуют, и вскоре, попав туда, куда надо, он начинает двигаться. Ее лоно почти не увлажено, она молчит, но лицо с зажмуренными глазами и стиснутыми зубами свидетельствует о чем угодно, только не об удовольствии.

Он останавливается. Укладывается рядом.

Она удивленно распахивает глаза, и Арман мысленно дает себе по шее – длинные ее ресницы слиплись в иголочки, по щеке ползет слеза.

– О, мне нет прощения! – он виновато припадает к ее руке. – Я сделал вам больно!

– О Арман, простите, простите меня! – она покрывает его лицо пылкими поцелуями, а он размышляет: как странно, что подлинное чувство отнюдь не гарантирует женщине плотского наслаждения, в то время как равнодушные куртизанки достигают этого с легкостью. Да и сам он хорош – накинулся, как одержимый.

Но играть на лютне, вести галантные разговоры при встречах, танцевать вольту и паванну, сближаясь постепенно – это все не для скромной докторши. Вот Арман, как истинный военный, и начал со штурма, чтобы не терять драгоценный случай.

Уложив ее головку себе на плечо, он начинает неспешный разговор:

– Я так мало о вас знаю… Не из Пуату ли вы родом? От вас пахнет цветами, что усеивают наши поля по весне – такие синие колокольчики, которые кивают головками, когда в них устраивается пчела или шмель…

– О нет, шевалье. Я из Дри, это под Орлеаном.

– Я помню этот городок, я проезжал его по пути из Блуа в Париж! – обрадовался Арман. – Когда я ехал в Наваррский коллеж, мы там ночевали и ужинали превосходными бараньими ребрышками с розмарином.

– А сколько вам было лет?

Он рассказывает об учебе в коллеже, она – о годах в монастыре. Спать не хочется ни ей, ни ему. Постепенно разговоры, нежные объятия, прикосновения губ к ее теплому пробору, касания ног приводят к закономерному результату – она сама приникает к нему в безмолвной просьбе попробовать опять. Во второй раз, осторожно, медленно и бережно, ему удается начать, продолжить и завершить соитие, не вызвав у нее боли.

С блаженной улыбкой он валится на спину – небрежно ласкаемая его рукой, она затихает, легко водя пальцами по его груди в вырезе рубахи:

– Какая нежная у вас кожа, Арман… Гладкая, словно мрамор…

Он считает удары колокола церкви Сен-Северин: раз, два, три… Пять!

– Ах, Арман, вам пора уходить, – огорченно выдыхает Инес ему в ключицу. Она первой вылезает из-под покрывала, высекает огонь и зажигает свечу – в теплом свете ее глаза, темные и загадочные, словно вынимают из него душу. Он отчаянно не хочет натягивать одежду, лезть в окно и брести по холодному темному городу. Остаться бы в этой мягкой нагретой постели, уткнуться в ее пышные волнистые волосы, пахнущие сухими цветами…

– Когда мы увидимся вновь? – опустившись на колено, он смотрит на нее снизу вверх так взволнованно, что она чувствует себя счастливой как никогда.

– Мой муж почти все время отсутствует – у него обширная практика… Даже спит у себя в кабинете – я его, случается, целыми днями не вижу. Приходите в пятницу, после полудня, как пациент.

– А почему не завтра? – в этот миг он чувствует искреннее отчаяние.

– После консилиума мэтр обычно целый день делает записи – сочиняет трактат о сердечных болезнях, – поясняет она виновато, но в душе ликует – так нравится ей его огорчение, увлажнившиеся глаза, драматически заломленные брови – он кажется ей еще более красивым, чем когда появился на пороге ее дома в первый раз.

У нее что-то сжимается в груди, трудно дышать, и мадам Бурже не удивляется, ощутив на щеках слезы – такие же быстрые и нежданные, как ночью, когда он сделал ей больно, тараня ее лоно. Теперь страдает ее душа, и боль не идет ни в какое сравнение с телесной.

– Вы можете мне писать! Пусть ваш слуга отдает записки Амели, она моя молочная сестра, вместе со мной приехала из Дри, – вспоминает Инес о насущном. – Если что-то изменится, она предупредит.

Инес два раза повторяет его адрес, не решаясь доверить бумаге. Награжденный длительным прощальным поцелуем, Арман, в сопровождении заспанной Амели в расплющенном ночном чепце, спускается вниз и вскоре уже направляется прочь от улицы Сен-Северин.

Луны уже нет, темно и холодно, но город просыпается: стучат ставни, пахнет углем и хлебом. Слышится звон колокольчика – приближается тележка золотаря. Не желая видеть, как вся улица опорожняет в тележку ночные горшки, Арман ускоряет шаг.