Читать книгу Фаворит Марии Медичи - Татьяна Александровна Яшина, Татьяна Яшина - Страница 14

Дебурне пополнил бюджет еще десятью пистолями, на протяжении трех недель курсируя между улицами Сент-Андре и Сен-Северин.

Арману удалось навестить мадам Бурже еще три раза – днем, сразу после того, как доктор отбывал к очередному пациенту.

Инес ласкала его с каким-то неистовством – трогать, гладить и целовать его тело словно приносило ей удовольствием большее, чем сам процесс соития. Арман старался, увеличивая количество – однажды, наевшись петушиных гребешков, укрепляющих мужскую силу, – до трех раз за встречу. Но Инес не выглядела менее нервной и так же плакала при расставании, как будто он сделал бы ее счастливой, оставшись.

Кроме ленты, она подарила ему перстень с изумрудом – дымчатый кабошон вызвал у Дебурне пароксизм восторга, и он долго выспрашивал хозяина о состоянии здоровья господина Бурже.

– Ты меня сватаешь, что ли? – хмыкнул Арман, так и сяк поворачивая перстень – надев сначала на руку, а потом, расширив незамкнутую оправу – на перчатку.

– Пути Господни неисповедимы, сударь, – обтекаемо ответил Дебурне, ушел к камину сушить сапоги, но вполголоса продолжил, словно бы про себя: – Женщина она молодая, красивая и наследство, небось, получит приличное – у доктора ведь нет детей?

– Все от чумы умерли – и дети, и первая жена.

– Да… – торопливо перекрестился Дебурне. – Никого эта зараза не щадит… Сколько, вы говорите, стоит чин полковника?

– Молчи. Она еще не овдовела, а я еще не закончил Академию. И вообще – Дебурне, ты согласен, чтобы дю Плесси женился на вдове неблагородного сословия?

– А на вдову благородного происхождения может рассчитывать разве что ваш старший брат, – отрезал слуга. – И то постараться надо. Дворян, сударь, сейчас хоть пруд пруди, а с приданым туго.

На следующий день Арман торопил Дебурне с чисткой плаща, боясь опоздать на свидание. В воротник зашит кусочек полотна, пропитанный розовым маслом, ботфорты сверкают, сверкает изумруд – Арман готов выскочить на улицу без плаща – так велико его нетерпение.

– Дзинь, – донеслось от окна. Арман обернулся и заметил, как камушек опять звякнул в стекло, а с улицы донесся свист. Отворив раму, он увидел на противоположном тротуаре знакомый шаперон: маленький слуга докторши улыбнулся, увидев его, и отправил в полет камешек побольше, угодив прямо в грудь адресату. Удостоверившись, что послание доставлено, мальчик дал стрекача, скрывшись среди прохожих.

– Мальчишка на редкость хорошо свистит и кидает камни. Я поражен. С виду такой ангелочек, – Арман дернул за ленточку, которой к камню привязана узкая бумажная полоска.

«Любовь моя! Роковое событие не даст нам сегодня соединиться. Я не могу принять вас у себя, но должна вам сообщить нечто необыкновенно важное! Встретимся в полдень под вязом у церкви Сен-Жерве. Ваша навеки Инес».

– Я же не успею! – Арман взялся за голову.

– Мосты забиты, берите лодку, – Дебурне протянул ему половину наличествующей казны, даже взглядом не выразив осуждения за расточительность. Через миг Арман уже летел к Сене, на ходу поправляя плащ, спущенный по моде с одного плеча.

Сегодня же праздник!

Все стремились на правый берег: в полдень перед ратушей провезут ковчег с мощами Святой Женевьевы – покровительницы Парижа!

Горожане с раннего утра занимали места на Гревской площади, и чтобы пробиться к Сен-Жерве, где Инес назначила встречу, придется поработать локтями.

На мосту Сен-Мишель он сейчас точно застрянет! К тому же, после того как Арман заколол там человека, он избегал этого места – лучше пройти выше по течению и взять лодку напротив острова Сен-Луи.

Не он один торопился, в толпе то и дело вспыхивали ссоры, слышалась брань, а когда, наконец, Арман перешагнул через качающийся борт – пять денье, сударь, и вы уж на месте! – на оставленном берегу сталь застучала о сталь: двое дворян не поделили последнюю лодку.

– И что так серчать, не Варфоломеевская ночь… – подмигнул Арману седобородый лодочник. – Тогда почитай все лодки да паромы с правого берега отогнали – чтоб ни один гугенот по воде не улизнул. А сейчас одна ушла – две придут, зачем смертоубийство затевать?

– Я еще не родился тогда, – пробормотал Арман, с интересом разглядывая старика. – А ты как же спасся?

– А я, сударь, из Ла-Рошели, с океана – плавать обучен. В ту ночь все поплыли – и кто умел, и кто не умел. Тысячи, тысячи мертвецов покрыли Сену, вода черна была и солона, точно морская – от крови…

Опустив глаза, Арман перекрестился, беззвучно шепча молитву, слушая скрип уключин и плеск воды.

– Так-то, сударь, храни Господь нашего короля! – налегая на весла, кивнул лодочник. – Хуже нет, когда брат на брата идет… И вас храни Господь, сударь! – поймал он монету.

Она увидела его издалека и выбежала навстречу, заливаясь слезами.

– Что случилось, моя дорогая? – он виновато поцеловал ей руку. – Я опоздал, мне нет прощенья.

– Арман… – от ее взгляда ему стало не по себе. Втолкнув его под вяз, кое-где хранивший остатки побуревшей листвы, не могущие служить прикрытием от любопытных глаз, Инес принялась расстегивать ему дублет. Расправившись с десятком пуговиц, она распустила ворот его сорочки и провела рукой по груди.

– Что случилось? – от прикосновения ледяной ладони к разгоряченной коже его пробила дрожь – крупно сотрясая плечи, спустилась вниз, добралась до паха и там свернулась в сладостный узел. – Я так скучал…

– Арман! – она почти кричала. – Вы целы?

– Да, со мной все благополучно, – заверил он, опять припадая губами к ее тонкому запястью.

– Арман… Вы снились мне… Вы снились мне с ножом в сердце! – выпалив это, она вырвала руку и вновь принялась водить ладонями по его груди, старательно проверяя, нет ли на нем ран, рубцов или швов. Соски от ледяного прикосновения затвердели, в голове помутилось от желания.

– Моя дорогая, – осмелился он пошутить. – А с ножом в паху я вам не снился?

Она молниеносно отвесила ему пощечину – но и это было приятно. Он перехватил вновь занесенную руку, прижал Инес к себе и принялся целовать – не стесняясь ни прохожих, ни Амели, боязливо высунувшейся из-за вяза.

По лицу Инес струились слезы, но уста отвечали с невиданным пылом. Прижатая к нему, она едва заметно терлась о его возбужденное естество, и он ощутил в себе желание задрать ей юбки, опереть о дерево и овладеть – наплевав на Амели и на сотню прохожих. Ее лоно, как ему казалось, приняло бы его с готовностью и охотой – большей, чем когда-либо. Сквозь все слои одежды – его и ее – он чувствовал, какая она горячая и как подается навстречу, поймав еле уловимый ритм. Была не была – он закрыл их полой плаща – с другой стороны их заслонял вяз – и провел рукой меж их стиснутых тел, гладя ее лобок и забираясь в промежность – насколько позволяли юбки. Его длинные сильные пальцы фехтовальщика вновь и вновь повторяли одно и то же движение, а губы продолжали целовать – у него заболела шея от разницы в росте, но несмотря ни на что он чувствовал острое, невиданное блаженство. Инес вскрикнула ему в губы, тело ее струной напряглось под его пальцами, а потом обмякло. Он держал крепко. Когда она вскинула глаза, то предельно расширенные зрачки, румянец, заливший ее от пробора до бурно вздымающегося декольте – подтвердили его правоту.

– Арман, что вы со мной делаете? – еле слышно прошептала она.

– Всё, – отрезал он, взял ее руку и положил себе на пах. – Вверх-вниз, дорогая.

Он не проронил ни звука, лишь оперся о бугристую кору вяза – на миг, пока колени не перестали дрожать. Проверил, не выступило ли спереди на штанах сырое пятно – нет, ничего не видно, впрочем, все можно прикрыть плащом.

– Скорей на Гревскую! – мимо пронеслась ватага школяров с чернильницами на боку.

– Да не успеем!

– Успеем, я тебе говорю! Перед мостом Нотр-Дам под ноги королю кинулась какая-то баба с кучей сопляков! Пока он разбирался, то да се – только двинулись, побежим – успеем!

На бегу один из мальчишек похлопывал себя по колену дохлой кошкой – окоченевшей, плоской и твердой, чему Арман только порадовался – не пришлось зажимать нос.

– Нам только ратушу обогнуть, – шепнул Арман, и, взявшись за руки, они припустили за школярами.

Инес огорчилась – хотя прекрасные латинские хоралы достигли ее ушей, видела она только чужие спины – народу собралась уйма. Арман, как нарочно, тащил ее не вперед, к центру площади, а к стене ратуши. Пробившись сквозь гущу народа, он с облегчением улыбнулся, вытягивая шею – такому рослому всегда все хорошо видно – а потом обхватил Инес за талию, поднял и усадил себе на плечо.

Вцепившись одной рукой в его руку, а другой опираясь на стену ратуши, Инес испуганно и восхищенно глядела на процессию, торжественно вступавшую на Гревскую площадь.

Она не замечала ни стройного хора мужских и детских голосов, ни самого архиепископа Парижского, ни свиты из клириков в парадных одеждах – она глядела только на мощи Святой Женевьевы. Серебряный ковчег, в котором покоились останки святой, медленно плыл над головами духовенства. Крупные самоцветы переливались в лучах скупого зимнего солнца.

Голова у нее кружилась. Торопливо перекрестившись, Инес взмолилась: не о любви – ей было совестно обращаться к святой по столь безнравственному поводу, и не о собственном благополучии – по той же самой причине. Она молилась за Армана. Чтобы ее сегодняшний сон, где она с пугающей четкостью видела треугольные раны с черной запекшейся кровью на его бледной безволосой груди  – оказался лишь сном.

«Святая Женевьева, заступница! Смилуйся! Смилуйся над ним, отведи от него клинки вражеские! Как отвела ты гуннов от Парижа, отведи сталь от его груди!  Нет мне, грешной, прощения, а его пощади, заступница, Святая Женевьева, смилуйся!»

Словно в каком-то тумане она произносила слова короткой мольбы, не замечая ничего вокруг и ничего не слыша.

Когда сильный аромат ладана из кадила архиепископа, густые запахи примолкшей толпы, ангельские голоса певчих вновь вернулись, она едва не упала, потеряв равновесие. Арман быстро глянул на нее и обхватил за талию. Глядеть в его встревоженные, нежные глаза почему-то не было сил.

Она зажмурилась, не чувствуя слез, брызнувших из-под век, и лишь раздосадованно мотнула головой, когда влага на ресницах помешала ей как следует разглядеть небольшую сухощавую фигуру короля.

Его величество с непокрытой головой шел за ковчегом, кивая в такт пению и осеняя себя крестным знамением. Опустив руку, он оглядел площадь – взглядом совершенно особенным, как отметила Инес. Дыхание перехватило – взор Генриха упал на нее.