Читать книгу Фаворит Марии Медичи - Татьяна Александровна Яшина, Татьяна Яшина - Страница 13

Запах хлеба заставил Армана осознать, как страшно он голоден. Спешить к себе на Сент-Андре, когда можно заскочить к Клоду в Сорбонну? Не колеблясь, он повернул направо и вскоре, миновав знакомого привратника, уже стучал в дверь Бутийе.

Клод, уже облачившийся в мантию, отложил перо и обнял друга.

– Откуда ты в такую рань? – удивился Бутийе, аккуратно отмечая закладкой место в ордонансе Франциска I.

– Отгадай.

– О! – восторгается Клод, пожирая глазами Армана и отмечая расстегнутый ворот дублета, сползший чулок, припухшие губы и общее выражение томности во взоре.

– Я страшно голоден, – жалуется Арман, с размаху усаживаясь на кровать. – Как волк.

– Пойдем в «Фому Аквинского» или пусть Гийом принесет завтрак сюда? – Клоду не терпится узнать все подробности.

– Сюда, – решает Арман. – И я бы не отказался заодно и пообедать.

– Ты слышал, Гийом? – кричит Клод в соседнюю комнату, где слуга уже надел шапку, чтобы поспешить в ближайшую приличную харчевню. – Маркиз Шийу изволили проголодаться!

– А когда-то было по-другому? – бормочет парень, выкатываясь наружу.

Вскоре он возвращается, ловко балансируя судками с похлебкой, ковригой хлеба и пирогом размером с тележное колесо.

– С чем пирог? – осведомляется Клод, доставая из сундука бутылку вина.

– С сыром и пастернаком, – ответствует слуга, а затем, подмигнув, вынимает из-под полы длинную кровяную колбасу. – Селестина дала.

– Так ведь пост, скотина! – негодует Клод, отбирая колбасу. – А ты мало того что скоромное жрешь, еще и блудодействуешь со своей Селестиной!

– Кто бы говорил, – тихо, но явственно бурчит Гийом, раскладывая салфетки – Клод крайне чистоплотен и трапезы обставляет, как архиепископ Парижский.

– Давай позовем Альфонса, он нам эту колбасу окрестит и наречет Форелией или Макрелией, – предлагает Арман, расправившись с похлебкой. – Сможешь съесть безмятежно. А лучше всего – отдай нам с Гийомом, мы не привередливые.

– Я заметил, – Клод достает стилет и мстительно рубит колбасу на две части – себе и Арману, сразу откусывая половину от своего куска.

– Сгинь! – прогоняет он Гийома и хватает друга за руку: – С кем ты был?

– Ее зовут Инес, – мечтательно произносит Арман. – Это жена доктора Бурже, который подлатал Анри Ногаре.

– Это по ней ты сох целый месяц? Ну и как… это все у вас развивалось?

– Пришел к ней под видом больного. Благородный дон поражен в сердце. Спасите.

– Спасла?

– Я похож на умирающего? – игриво поднимает бровь Арман.

– Ты похож на лиса в винограднике, – припечатывает Клод. – И это в Адвент!

– Честное слово, тебе следовало пойти по духовной части, – поддразнивает его друг. – Альфонс писал мне, какого жару ты задал самому Эдмону Рише на диспуте о вольностях галликанской церкви.

Клод польщен, он и в самом деле долго готовился к этому диспуту и счел награду вполне заслуженной – вдвойне ему приятно, что его достижение заметил Альфонс дю Плесси и даже написал об этом брату.

– С Альфонсом мы вместе обедали в прошлый четверг – он разъяснял мне особенности монетарной политики ордонанса Франциска Первого и его отличия от ордонанса Блуа.

Арман ощущает легкую зависть к Клоду – с его кодексами, словарями, остро очиненными перьями и дорогой бумагой – к атмосфере диспутов, коллоквиумов, изучения Аристотеля и кодексов почивших королей. Арман был в этом хорош. Очень хорош, это хором признавали все профессора Наварры. Он покинул коллеж с блестящей латынью, отличным испанским, приличным итальянским, наизусть затверженной античной классикой…

А теперь его учеба – это манеж и фехтовальный зал. Запахи навоза, сбруи и пота – человеческого и конского. Сегодня отработка приемов кавалерийского фехтования… Садись на обтянутое кожей бревно, долженствующее изображать коня, и маши шпагой под возгласы синьоре Умберто: «Спина прямая! Ноги вытянуть! Пятки вывернуть наружу!»

– Не пойду я в манеж, вот что, – решает он, проглатывая последний кусок пирога. – Я у тебя спать останусь.

– Конечно, спи. Проснешься – пошли этого бездельника за обедом. Куда в сапогах на постель?!

Последнее, что чувствует Арман, перед тем как провалиться в сон – как с него осторожно снимают ботфорты.

Проснулся он, когда короткий декабрьский день уже заканчивался. Гийом чистил башмаки и явно не желал отрываться от своего занятия, чтобы бежать в трактир.

– Сударь, хотите колбасы? – он кивает на стол, где, прикрытая салфеткой, лежит нетронутая колбаса.

– Селестина дала тебе две палки?

– Ага, сударь, мы обменялись, – ухмыляется слуга.

Он ровесник Клода и похож на него фигурой – такой же бочонок. Но если Клод лицом напоминает раздобревшего херувима, то физиономия Гийома точно топором рублена, и глаза как укропное семя – маленькие и косые. Впрочем, он разделяет манию хозяина насчет чистоты и не ворчит целыми днями, как старик Дебурне. С Клодом они живут душа в душу.

Закусив хлебом с колбасой, Арман думает, не зайти ли к Альфонсу. Он хочет увидеть брата, но тот, скорее всего, на лекциях.

Арман наконец-то идет домой, где встречает камердинера в крайне взволнованном состоянии духа.

– Сударь… – восклицает Дебурне, падая на скамью – надо же, ноги его не держат. – Вы целы?

– Да, со мной все в порядке, – уверяет Арман, предчувствуя недоброе. – Что стряслось? Наш добрый король опять сменил веру*?

– Только что ушел герцог Анри, – не обращая внимания на попытки хозяина шутить, причитает слуга. – Чуть-чуть вы с ним разминулись. Он сказал, что барона Аржана убили сегодня на рассвете. Закололи, как собаку, со спины. Говорят, он возвращался со свидания с дамой, муж которой очень уж рассерчал, что обзавелся рогами.

Сначала Арман не понимает, каким образом это касается его – доктор Бурже не выглядит грозным противником ни в каком приближении. Убитого Аржана он видел в первый и, выходит, в последний раз в жизни. Кузен однокашника, один раз вместе пили. И шутили. И гадали.

Вот оно! Его словно громом поражает – гадание! Смуглая красавица сказала, что барона убьет ревнивый муж – как же они веселились…

Что ж, его, Армана, смерть и того неприглядней – пойдет на корм рыбам. Правда, нескоро – и на том спасибо.

Но меланхолия наваливается на него грозно и неотвратимо – некстати до мельчайших подробностей вспомнился провансальский акцент и улыбка покойника, затем Лансак, давным-давно утонувший в колодце – теперь обстоятельства его смерти вызывают у Армана сочувствие. Потом перед внутренним взором предстает Альбер – темные глаза, смущенный румянец…

Только не Манон, только не Манон! Арман со стоном хватается за виски, словно угрожая раздавить ладонями череп – вместилище призраков. Угроза действует: мертвецы оставляют его в покое.

Странно, что убитый им у моста Сен-Мишель его не тревожит – впрочем, он запомнил только запах чеснока – остальное память милосердно скрыла. А заслуживает ли он милосердия? Убил мужчину, которого не успел разглядеть, переспал с женщиной, которую не успел узнать…

Но обретенное душевное равновесие слишком ценно, чтобы размышлять о собственных грехах – подождут до исповеди. Чтобы окончательно прогнать тени, Арман берет лист бумаги и быстро пишет.

«Инес! Любимая! Не сочтите за дерзость, что я вновь надоедаю вам изъявлениями своих чувств, но видит Бог, я не в силах выносить столь долгую разлуку! Сердце мое обливается кровью при мысли, что я не увижу вас сегодня, и ничто не может спасти меня от пучины отчаяния. Молю – позвольте вашему верному рыцарю носить ваши цвета – пусть весь мир видит, что мое сердце отныне и вовеки веков занято самой прекрасной, самой благородной и восхитительной дамой во всем подлунном мире! Передайте моему слуге какой-нибудь ваш платок или ленту, которую я мог бы носить в знак преданности и служения вам! Ваш навеки Арман».

– Отнеси это на улицу Сен-Северин, в дом доктора Бурже. Передай хозяйке или ее горничной Амели.

Дебурне охотно соглашается – снедаемый стремлением узнать, в чьи сети попал его драгоценный хозяин.

Возвратился он очень довольным: мадам Инес не только приветливо с ним побеседовала, не только выбрала самую лучшую шелковую ленту, но и снабдила двумя пистолями – расплатиться с квартальным сторожем, если не успеет обратно до закрытия ворот. На эти деньги можно опаздывать целый год.

Кто бы знал, насколько кстати эти два пистоля!

«Мой возлюбленный сын!

Как учит нас Всевышний, терпение – это добродетель. Только этим и утешаю я себя, сын мой, и только это могу сказать вам в качестве поддержки.

Ибо денежные дела нашей семьи не только не наладились, но и значительно ухудшились. На приданое вашей сестры Франсуазы ушли все деньги покойной мадам Рошешуар – Анри великодушно уступил наследство сестре. Она велит вам кланяться, равно как и ее жених – Рене де Виньеро, сеньор Понкурлэ. Он желает употребить приданое вашей сестры на починку подъемного моста в своем замке Гленэ.

Ваша кормилица просит кланяться и надеется, что этот брак принесет вам много радости.

Но алчность каноников Люсона омрачила это прекрасное событие. Как вы знаете, его величество Генрих IV закрепил место епископа за нашей семьей, и вплоть до вчерашнего дня я ждала, когда Альфонс закончит учиться и возглавит епархию. До той поры я смирялась, позволяя каноникам, ныне осуществляющим управление Люсоном, не в полном объеме предоставлять епископальные доходы.

Я смирилась с тем, что вместо 18 тысяч ливров мы уже много лет получаем не более трети. Все должно измениться, когда Альфонс станет епископом, осталось еще три года.

Но каноники начали тяжбу против нашей семьи! Теперь они и вовсе оспаривают закрепление места за Альфонсом или кем бы то ни было из дю Плесси! На этом основании я не получила ни денье из пребенды, и мне нечего послать ни вам, ни Анри.

Как быть вам, мой дорогой сын, я ума не приложу. Посылаю вам десять пистолей – все, что у меня есть.

Надеюсь, мы с управляющим Илером и Дени Бутийе выиграем эту тяжбу, но один Бог ведает, сколько это все продлится, если его величество не заступится за нашу семью!

Ваша преданная и покорная слуга,

Сюзанна дю Плесси де Ришелье.

Пуату, замок Ришелье, 10 декабря 1602 года».

Десять пистолей! Арман покачал головой. В успех тяжбы каноников Люсона он не верил, но то, что пока суд да дело, пребенды матушке не видать – это как раз было очень вероятно. Надо платить за комнату, платить за Демона в конюшню, платить оружейнику за новую шпагу… Хорошо, хоть в Академию он попал благодаря заслугам отца и избавлен от платы размером в тысячу экю в год.

– Плохие новости? – осведомился Дебурне, озабоченный выражением лица хозяина.

– Готовят свадьбу, – улыбнулся Арман. – На приданое хотят починить подъемный мост в замке Гленэ.

– Слава Создателю! – перекрестился Дебурне. – Если б мост работал – замок бы не сожгли в девяностом! А сколько денег-то прислали?

– Десять пистолей, – ответил Арман. – Минимум миниморум. Каноники Люсона начали тяжбу за пребенду.

– Вот знал я, что этим все и кончится! – выругался Дебурне. – Бесчестные люди, сударь, бесчестные. Как же вы распорядитесь этой суммой?

– Внесу плату за Демона.

– А жить на что?

– Будешь почаще носить любовные послания к мадам Бурже – что еще остается? – пожал плечами маркиз.

*Король Франции Генрих IV несколько раз менял веру. Будучи рожден и воспитан в протестантизме, в Варфоломеевскую ночь он перешел в католицизм, чтобы сохранить себе жизнь. Сбежав из Парижа и Екатерины Медичи в родную Наварру, он вновь вернулся в протестантскую веру.

В конце концов, оставшись единственным наследником престола, он, чтобы получить корону, вновь торжественно перешел в католичество – согласно чаяниям и аристократии, и народа. «Париж стоит мессы», – решение Генриха IV положило конец Религиозным войнам во Франции. Протестантов он умилостивил, издав Нантский эдикт (1598), уравнявший в правах католиков и гугенотов.