Читать книгу Загадки Красного сфинкса - Татьяна Александровна Яшина, Татьяна Яшина - Страница 22

Не знаю, зачем я опять пошел к бастиону Форт-Луи. Захотелось побыть одному. Я не сказал Виньи, что ухожу на прогулку, потому что и сам не знал, что пойду к морю. Вообще-то я шел к лакею маршала Бассомпьера – он обещал научить меня выводить пятна от порохового дыма с белых страусовых перьев.

Но я повернул к берегу.

Всю ночь штормило, а утром целый час стеной шел снег – внезапный майский снег, что случается раз в сто лет – из последних сил сохранявший белизну под сильным весенним солнцем, готовый вот-вот посереть и потечь, но пока не сдавшийся, пока искрящийся, укрывший пристойным покровом неприглядный театр военных действий.

Вот из снега торчит ручка корзины – граница нейтральной полосы, укрепленная, чтобы не снесло ветром, кучей земли и гранитным валуном, похожим на плаху.

Только этот валун темнел на белоснежном пространстве, расстилающемся до крепостных стен, походивших на снежные башни, да чернели невдалеке развалины двух лодочных сараев, сожженные артиллерийским огнем еще в начале осады.

Сегодня здесь не было маленькой горожанки с детьми, но меня как будто царапало чьим-то взглядом – я чувствовал, что не один. Не хотелось думать, что в меня сейчас со стены целится из пищали какой-нибудь гугенот – я был вне досягаемости выстрела, но моя вера в это не была такой уж несокрушимой.

Я услышал шаги.

Кто-то ступил на рыхлый снег.

Лохматый черный кот с лаково-красным ободранным боком показался из развалин, повел головой, увидел меня и замер, прижав уши.

Затем, глядя мне в лицо желтыми выпученными глазами с черными точками зрачков, направился ко мне, медленными скачками – на трех ногах, поджав заднюю.

– Вот он!

– Тише ты, тише, – раздался звонкий детский голос, и из сарая, что ближе к городу, выскочили четверо мальчишек – худые, бледные, с обведенными синевой глазами. Младшие побежали к коту, тяжело запинаясь о снег, а старший нагнулся, цапнул худой костлявой рукой камень и запустил в кота.

Кот шарахнулся и ускорил ход.

Один из малышей упал, на него повалились остальные.

Старший откинул длинные черные волосы с глаз, взял камень побольше, задержал дыхание, прицелился, кинул – и попал коту в заднюю лапу.

Я услышал тихий хруст, с каким сломалась кость.

Кот вскрикнул, дернулся, низко завыл и пополз, глубоко зарываясь в снег передними лапами.

Мальчик держался за грудь, не отрывая застывшего горячечного взора от раненого зверя. Кот полз.

Мальчишки догоняли.

Я шагнул за границу нейтральной полосы.

До кота был десяток шагов, на ходу я стянул с себя куртку и набросил на него, чтобы не браться руками за его искалеченное тело – особенно меня пугал бок, пачкавший снег кровью и сукровицей.

Наклонился – услышал, как пуля щелкнула о камень – тот, что перебил коту лапу. От выстрела камень дернулся, словно его тоже ранили.

Кот молчал и не шевелился – ни когда я поднимал его, ни когда нес обратно на границу.

Еще два выстрела раздались, когда мы уже поравнялись с корзиной-ориентиром.

– Мсье, это наш кот! – раздался жалобный крик мне в спину.

– Мы его давно караулим!

– Мсье, отдайте, отдайте! – ребенок закашлялся. Я повернулся и увидел, как мальчик стоит в снегу на коленях и бьется в тяжелом лающем кашле. Тень, отбрасываемая крепостной стеной, сделала его лицо серым, неживым.

Старший мальчишка ненавидяще глядел на меня, сжимая в руке камень. Потом глаза его устало закрылись, рука разжалась. Он вытер нос кулаком и тихо, обреченно сказал:

– Айда, ребята. Охота не удалась.

Кот был совсем невесомый, словно я нес пустую куртку – но разве куртка может так мурлыкать и так греть? Я подумал, что совсем уж не жилец не мог бы так бурно радоваться спасению – на носу у него висела капля, глаза тоже заволокло мутной пленкой, но передние лапы месили сукно, как повар Бернар – тесто для бриошей, а тарахтел он, как часы Монсеньера флорентийской работы.

«Отнесу мэтру Шико, – решил я. – Переломы и раны – его епархия».

И чуть не уткнулся кому-то в лиловую грудь.

Разумеется, это был Рошфор. Интересно, как ему удалось укрыться в чистом поле, да еще вместе с конем – заставил Идальго залечь в сугроб? А теперь солнышко припекло, сугроб растаял, граф демаскирован?

– Скажи мне, милый друг, – граф взял меня за подбородок, – доколе я буду свидетелем твоих безумств?

– Можете стать соучастником, – предложил я.

– Во всяком случае, лишать голодных детей добычи – более безопасно, чем убивать мушкетеров его величества.

– Не спорю. Видите – я исправился.

Он отпустил меня и тихо сказал:

– Люсьен, я погорячился тогда. Надо ж было тебя как-то остудить.

– Да ладно. Показали мне, кто я есть.

– Я тоже был не в себе. Страшнее, чем потерять друга – только тут же потерять второго друга.

Я вовсе не обиделся на вчерашний разговор, просто было горько.

Вчера Монсеньер был крайне раздосадован. Меня поразила его реакция – он был не разгневан, не огорчен, не опечален – он выглядел как человек, испытывающий досаду на помеху своим планам.

– Поосторожнее, Рошфор, пока с вами не случилось то же, что с миледи.

– А что случилось с миледи? – мурлыкнул граф. Мы ждали ее, как жители Ветилуи ждали Юдифь, – Бэкингем был мертв. Причем убит он был своим же собственным офицером Джоном Фельтоном, протестантом и дворянином.

– Вот это работа! Это перл! Бриллиант! Фреска Буонаротти! – восхищался Рошфор, услышав благую весть, и кардинал, казалось, разделял его восторги.

– Ей отсекли голову, – проинформировал Монсеньер, насладился быстрой сменой выражения на лице Рошфора и удалился, никак более не комментируя.

Рошфор обвел нас безумным взглядом и шагнул вслед за кардиналом. Мэтр Шико, Жюссак и я молчали, подавленные ужасным известием.

Граф, конечно, быстро все разузнал.

– Смерть миледи связана с тремя мушкетерами – Атосом, Портосом и Арамисом и гвардейцем роты господина дэз Эссара Д’Артаньяном. Миледи убрала Констанцию Бонасье, камеристку королевы и возлюбленную Д’Артаньяна, и он отомстил.

– Ну а те трое?

– Его друзья.

– Он любит Констанцию Бонасье – погодите, какую Констанцию? Жену галантерейщика Бонасье с улицы Сервандони?

– Ты что, ее знаешь?

– Я знаю галантерейщика Бонасье. Он продал Шарпантье воротник.

– Да, кажется, это его жена. Была.

– Он любит Констанцию, миледи ее убивает, друзья любят Д’Артаньяна, все вместе убивают миледи. А у миледи что – нет друзей?

– Не кричи, Люсьен, криком ты ничего не исправишь.

Я обвел глазами хмурые лица людей, которых я считал командой, друзьями – своими и миледи. Рошфор придал лицу выражение тонкой грусти, Жюссак хмуро кусал свой пшеничный ус, мэтр Шико прикрыл глаза и, казалось, молился.

– И все? Ничего не будет? Никакой никому Бастилии, никакой плахи?

– Не горячись ты так, по-твоему, его высокопреосвященство может открыто заявить, что убийство первого министра Англии – дело особы, приближенной к первому министру Франции?

– Я не силен во всем этом, но так неправильно!

– Не гони волну. Это дело государственное, не простое. Монсеньер лучше знает, как и что. Скажет – я с этого Д’Артаньяна шкуру спущу, ленточками. Не скажет – ну, значит вот так вот, – подытожил Жюссак.

Я понял, что все так и будет. Рошфор тем временем откупорил бутылку и раздал всем чашки – бокалы были в сундучке под кроватью Монсеньера, и никто не горел желанием туда идти. Так что миледи мы помянули из фарфоровых чайных чашек мэтра Шико. Наверное, ей бы понравилось – она всегда любила нарушать правила.

Монсеньер ушел на военный совет, я собирал в стопки книги, сворачивал карты и составлял в серебряный стакан перья – все это валялось по всему полу – когда взгляд мой упал на рукоять пистолета, чуть высунувшуюся из-под подушки Монсеньера.

Я могу убить ее убийцу.

Что мне удастся справиться с гвардейцем, я даже не мечтал, но пистолет… Для того чтобы попасть – надо выстрелить. Вряд ли кто-то может защититься от пули с трех шагов. В спину. Даже кираса не спасет на таком расстоянии.

Я взял пистолет в руку – тяжелый. «Рука у тебя твердая, но если можно стрелять с опоры – стреляй с опоры. Пистолет не шпага, натиск не нужен, нужен холодный прицел», – ведь это миледи меня учила! И научила. Она все, за что бралась, делала превосходно.

Я подумал, что гвардейцы из полка дэз Эссара – завсегдатаи трактира «Нечестивец», и незаметно узнать, кто из них Д’Артаньян, не составит большого труда. Путь в харчевню проходит мимо множества руин – что может быть лучше для засады? Я проверил, заряжен ли пистолет – хотя что проверять, зачем Монсеньеру под подушкой незаряженный – и сунул за пояс, прикрыв плащом.

Вошел Рошфор, ядовито улыбаясь.

– Что задумал?

– Ничего.

– А тут у нас что? – спросил Рошфор, откидывая плащ. – Ого! Не такой уж ты олух – я боялся, что ты изберешь орудием мести шпагу. Как ты собрался его убить?

– Выстрелить в спину. Когда из «Нечестивца» пойдет обратно в лагерь.

– Очень хорошо. А теперь смотри сюда! – тон его изменился, он подволок меня к столу, к шахматной доске с незаконченной партией. – Смотри! Что это за фигура? – он показал мне коня.

– Конь.

– А это?

– Король?

– А это?

– Пешка…

– А это?

– Я не знаю.

– Это ферзь. Он ходит как хочет и куда хочет. И ест всех. Кого захочет.

Я молчал, догадываясь, куда он клонит.

– А ты, мой друг, думаешь, что ты пешка? Пешка, которая, пройдя все поле, может стать кем-то более сильным? Так вот, ты – не пешка! – глаза его сверкнули непонятной мне яростью. – Ты, – он взял ферзя и надорвал суконный кружочек, приклеенный к основанию. – Ты – вот что!

Он оторвал сукно и выбросил в жаровню. Кругляшок вспыхнул не сразу – за время долгой службы он пропитался воском, которым я натирал шахматную доску, но наконец занялся и сгорел, оставив сильный запах паленой шерсти.

Я молча забрал у графа обездоленного ферзя и вернул на доску. Фигурка стукнула деревом о дерево, а мсье Арман любит играть в тишине – я решил, что приделаю новый кругляшок, только где взять клей? Схожу к полковому сапожнику, заодно заберу серые ботфорты Монсеньера – отворот зацепило осколком, и сапожник уверял, что залатает совсем незаметно.

– Я все понял. Я не буду пытаться кого-то убить из-за миледи.

Пока я вспоминал вчерашние события, мы почти пришли. Рошфор со мной еще не закончил, оказывается. Опять про давешние дела:

– Люсьен, когда Монсеньер рассказывает его величеству Людовику, как он возьмет Ла-Рошель, демонстрирует гениальный замысел, достойный Александра Македонского, а потом пушка стреляет где-то у бастиона Сен-Жерве, и у Монсеньера так набухают жилы на висках, что того гляди лопнут – я невольно задаюсь вопросом: что, тысяча чертей, происходит?

– Вас там не было! Откуда вы это все взяли?

– Начальник личной охраны присутствует на всех совещаниях Монсеньера.

– Жюссак все придумал.

– Жюссак? Придумал?

– Ну да, это вряд ли. Но вам-то что?

Я смотрел на Рошфора, такого красивого, такого ловкого, умного, верного, увидел, как бьется в его глазах вопрос – другой, не тот, который он задал – и ответил:

– Я не знаю, почему я. Я не знаю, почему не вы…