Читать книгу Лук на подоконнике и верба под столом - Татьяна Анатольевна Минченко - Страница 3

Ничего восхитительней описания бани Петровым-Водкиным я не встречала. Его мемуары и без того выбивают из колеи, а тут ещё эротический запретный мир глазами ребёнка – мальчика, попавшего в стихию первородного Эдема. Маленького Кузьму, как водится, брали на женскую половину, что до какого-то возраста считалось абсолютно нормальным. Мне так не повезло. В баню я ходила с мамой. Понятно, что ничего выдающегося, кроме варварской романтики первобытного обряда очищения, мне не пришлось лицезреть. Не знаю уж, хорошо это или не очень, но даже силясь вообразить себя шестилетней в мужском отделении, я теряю нить Ариадны на подступах к раздевалке.

Мы ходили в баню не потому, что у нас не было ванны и горячей воды, а потому что в коммунальной квартире ванна была общей для всех соседей. Заставить себя принять ванну в квартире было невозможно, для этого мы были слишком привередами. Поэтому над ванной мылись лишь отдельные части тела. Вдобавок горячая вода возникала не сразу. Чтобы её добыть, надо было раздухарить огромную старинную чугунную колонку толщиной с бочку и высотой до потолка, стоящую около ванны на коротких львиных лапах. Внизу имелась дверца, куда подносилась спичка и поджигала газ. Чтобы пошла горячая, ждать надо было с полчаса.

Поход в баню обставлялся обыденно. Тогда для нас это была утилитарная необходимость, а не современный СПА-ритуал с многочисленными телесными утехами. Ближайшими банями – десять минут ходьбы от дома – были Сандуны. В моих детских глазах баня была похожа на какое-то странное святилище с идолопоклонниками. В предбаннике – крикливо и суетно. А в помывочной – тихо и торжественно. Свет проникал откуда-то сверху и мерцал сквозь пар, как нестойкое пламя. Он высвечивал и окутывал полупрозрачным облаком отдельных действующих лиц, даже как будто замедляя их движения и придавая им особый статус. Эхо от сказанных слов улетало вверх, в пустоту, и возвращалось оттуда каплями конденсата, звонко и торжественно плюхающимися в шайки с водой. Перекличка капель походила на игру органа в подводном царстве.

Ещё в бане появлялось четвёртое измерение – голое. Оно было так насыщено, что заслоняло собой все остальные, а его визуальная выпуклость оттенялась звуковым минимализмом. Коллективное голое было особенно неприятно. Оно вершило над собой какие-то противные моему взору действия. Дамы совершали их так старательно и методично, с такой внутренней сосредоточенностью и важностью, будто после этого надо было отчитаться перед невидимым местным волхвом.

Смотреть на голых тёток мне вовсе не нравилось. Детский взор смущала откровенность представленных на обзор телес. Поэтому походами в баню мы не злоупотребляли, особенно после того, как моя мама грохнулась там в обморок. Сдуру она сходила в парилку, давно пугавшую меня, как врата ада с клубами пара и жаром, предостерегающе вырывавшимися наружу. Мне казалось, что там мистерия омовения из простой устоявшейся нормы превращалась в самоистязание.

Выйдя из преисподней, мама решила взвеситься и встала на весы. Тут-то её и догнало наказание за сошествие в Тартар в виде сосудистого спазма, и она в мгновение ока на моих глазах рухнула на пол как подкошенная и долго не шевелилась. Сила моего потрясения была такова, что я навеки прокляла этот храм чистоты с его коллективным церемониалом и, как оказалось, с жертвоприношениями.

С баней было покончено, во всяком случае до моих очень взрослых лет. Тем более что бабушка с дедушкой аккурат вскоре после этого случая получили квартиру с уютной сидячей ванной, где я и нашла своё личное голое измерение.