Читать книгу Этюды о конце света. Как умирала империя и рождалась Европа - Татьяна Борисовна Альбрехт - Страница 8

15 июня 313 года римский император Константин I издал Медиоланский (Миланский) эдикт, который объявлял христианство легальным и возвращал христианам конфискованную у них собственность.

Вот его текст, сохраненный Лактанцием и Евсевием Кесарийским:

«Император Цезарь Галерий Валерий Максимиан, непобедимый, август, великий понтифик, великий Германский, великий Египетский, великий Фиваидский, великий Сарматский пятикратно, великий Персидский двукратно, великий Карпский шестикратно, великий Армянский, великий Мидийский, великий Адиабенский, с трибунскими полномочиями в 20-й раз, император в 19-й, консул в 8-й, отец отечества, проконсул; и император Цезарь Флавий Валерий Константин, благочестивый, счастливый, непобедимый, август, великий понтифик, с трибунскими полномочиями и император в 5-й раз, консул, отец отечества, проконсул; и император Цезарь Валерий Лициниан Лициний, благочестивый, счастливый, непобедимый, август, великий понтифик, трибун в 4-й раз, император в 3-й, консул, отец отечества, проконсул – своим провинциалам [желают] здравия.

Среди прочих постановлений наших на благо и пользу государства первым пожелали мы исправить все дела римлян в соответствии с древними законами и общественным порядком и позаботиться о том, дабы и христиане, которые оставили учение собственных прародителей, пришли бы к здравомыслию. Поскольку по какой-то причине сих христиан обуяло такое своеволие и охватило такое неразумие, что они не следуют тем установлениям древних, которые прежде установили, быть может, сами их отцы, но по своему усмотрению и своевольно сами себе создавали законы для соблюдения и с противными намерениями собирали разные толпы. Затем, когда последовало это наше повеление, чтобы они вернулись к установлениям предков, многие под угрозой покорились, а многие подверглись смятению, казненные различными способами.

Но поскольку многие остаются в этом безрассудстве и мы увидели, что они ни богам небесным не воздают надлежащего почитания, ни к Богу христиан не обращаются, мы, следуя нашему снисходительнейшему милосердию и неизменной привычке даровать всем людям прощение, решили незамедлительно распространить и на них наше снисхождение, дабы они снова были христианами и составляли свои собрания, так, чтобы не совершать ничего против порядка; в другом послании судьям мы разъясним, что они обязаны соблюдать.

Посему, в соответствии с этим дозволением, они должны будут молиться своему Богу о здравии как нашем и государства, так и своем собственном, дабы и государство ни в каком отношении не терпело вреда, и они могли беззаботно жить на своих местах».

Предыстория этого важнейшего для христианской церкви документа длинна, драматична и чрезвычайно интересна.

Император Диоклетиан разделил империю сначала на две, потом на 4 части, чтобы легче было управлять столь обширной разноликой территорией. Но, прежде чем делить государство, принцепс сумел его собрать и навести в нем хоть какой-то порядок после хаоса и анархии III века.

Правда, это была уже совсем не та блестящая империя, которую творили Октавиан Август, Флавии, Марк Аврелий. Глобальный кризис III века – экономический, военный, политический, чреда бесконечных мятежей, узурпаций, солдатских императоров, ни один из которых, как бы хорош он ни был, не удержался на троне более пяти лет (а в среднем два года) навсегда изменили лицо Рима, который чудом не рухнул и не канул в небытие.

То, что в этих обстоятельствах государственные структуры, хотя бы видимо, сохранялись в неприкосновенности, внешние враги не захватили территории, говорит лишь об огромном моторесурсе великого государства, чья машина могла долго работать на холостом ходу, а также о слабости и неорганизованности врагов, которые еще не умели объединяться для решающего наступления. Хотя готы изрядно погуляли по Греции и Малой Азии, умудрились убить одного императора вместе с немалым войском, персы пленили другого и провели его в цепях пред всем честным народом, словно в насмешку повторив атрибутику римских триумфов.

И вот Диоклетиан за двадцать лет правления сумел пересобрать Рим заново из остатков, из того, что еще имело жизнеспособность и потенциал.

Как я уже сказала, это был совсем другой Рим, мало похожий на старый. Но все-таки Рим. У него по-прежнему было огромное количество проблем и врагов, все чаще из невнимательных «учеников» делавшихся выучениками (чего империя, особенно на Западе, очень долго не видела в упор) и оставалось все меньше того, что они могли предложить своим уже не гражданам, а подданным (о любых демократических структурах в Риме, начиная с эпохи домината можно забыть), дабы те терпели и поддерживали хиреющего великана.

На фоне всего этого в империи продолжала нелегально, но весьма успешно и динамично развиваться христианская церковь. Это были уже не отдельные общины верующих, каждая из которых жила по собственным законам, а четкая структура, вросшая в империю, проникшая в самые дальние ее уголки.

Первые церковные должности появились в районе 100 года. Особенно преуспела в этом Антиохия, где развитие церковной организации достигло небывалых успехов. Следом подтянулась остальная христианская Азия, а около 200 года церковная организация существовала практически повсеместно.

Управление общиной было отдано епископам, при которых состояли коллегии пресвитеров с совещательным голосом и которых поддерживали и замещали по необходимости диаконы. Все без исключения клирики должны были служить пожизненно, об их содержании заботилась община, которой принадлежало право выбора и епископа, но не смещения его. Посвящение в должность происходило посредством сакраментального акта, имеющего значение, примерно аналогичное с крещением. Епископа рукополагали один или несколько епископов, других клириков – только епископ их общины.

Так достигли завершенности организации общин, каждая из которых была устроена по монархическому принципу, ибо в собственных пределах епископ обладал почти неограниченной властью, а сопротивление ему приравнивалось к сопротивлению апостольскому авторитету и самому Богу.

Высшим требованием к епископу было наблюдение за сохранением апостольского предания в общине, началась консервация учения. Встречаются упоминания о епископах-еретиках, но они редки. В основном главы общин блестяще оправдали оказанное им доверие.

Чтобы епископам было легче исполнять свои главные обязанности, обмениваться мыслями, следить за единообразием обрядов и текстов, примерно в середине II века возникла традиция регулярных епископских съездов, сначала в пределах одной провинции. Уже около 175 года свидетельства о таковых съездах встречаются неоднократно. На них обсуждались и решались наиболее сомнительные вопросы. По мере укрепления этого института идеал единой церкви становился все ближе, т. к. решения, принятые собором какой-либо провинции, немедленно сообщались всем соседним (если конечно они касались общих интересов) с уверенностью, что они будут признаны правовой нормой. Прямым следствием этого стало то, что митрополит – епископ главного города провинции, стал председательствовать на соборах и вести от их лица внешние переговоры. Вслед за этим митрополиты потребовали себе прерогативы рукоположения епископов своей провинции, что являлось признаком высшей власти, особенно понятным для мирян. Пирамида продолжала заостряться, ибо уже в 300 году митрополиты эфесский, александрийский, римский имели большее значение, чем анкирский и тарсский, а патриархат, объединяющий большие комплексы провинций, стал образовываться еще до разделения Диоклетианом государства на 4 префектуры. Вопрос об особом почетном статусе Рима уже около 300 года никем не оспаривался.

Помимо всего прочего, незаметно произошла еще одна трансформация. После эдикта Каракалы 212 года, когда едва ли не половина жителей ойкумены вдруг стала римлянами, христианская церковь из института, антагонистичного Риму, стала институтом внутренним, потому что большая часть ее членов внезапно обрела римское гражданство. Конечно, дело было не в формальном акте, а именно в изменении статуса, основания религии, которая, даже еще находясь на нелегальном положении, чувствовала себя законно и прочно привязанной к великой империи, пусть и переживающей не лучшие времена.

Таково было положение дел до и во время правления Диоклетиана. Затем ситуация изменилась, прежде всего, политическая. Ну а вскоре борьба за власть привела лидера гонки претендентов на императорский пурпур к неожиданному, но вполне логичному и судьбоносному для христианства решению.

Итак.

Диоклетиан с самого начала делил власть с Максимианом. Они вдвоем наводили в империи подобие порядка. Правда, Максимиан больше занимался военными проблемами – умиротворял бунтующую Галлию, отражал набеги прирейнских германских племен, дрался с узурпатором в Британии,

Диоклетиан же занимался реформами – внутренним переустройством государства и армии. И весьма неплохо, надо сказать.

Потом дуэт правителей выбрал себе помощников, так как дел было слишком много – Констанция Хлора и Галерия.

Сначала четыре тетрарха действительно трудились на благо государства – забот было столько, что не до грызни. Каждый из них еще слишком хорошо помнил хаос эпохи солдатских императоров и не хотел повторения.

Но это было слишком хорошо, чтобы продолжаться долго. Власть – великое искушение.

Еще до ухода Диоклетиана в отставку Галерий ополчился на сына Констанция Хлора – способного и амбициозного юношу, который начиная с 290-х годов находился при отце, обучаясь искусству управления. За что тетрарх так возненавидел Константина – трудно сказать.

Все христианские писатели рисуют мрачный портрет Галерия – жестокий тиран, ненавидимый солдатами, не знающий жалости, получающий радость от страданий людей. Удивительно, но языческие авторы вторят им и тоже говорят о тетрархе, как о человеке грубом и до крайности жестоком. Впрочем, его военные кампании, не раз омрачавшиеся массовой резней всех без разбора, не противоречат такому портрету. Да и «великое гонение» на христиан 303-311 годов было спровоцировано именно Галерием. Не просто так: церковь, которая по-прежнему провозглашала себя независимой от Рима, к тому времени имела немалый авторитет и влияние, епископы подчас были местными серыми кардиналами при имперских чиновниках; то есть, это уже сильно походило на двоевластие.

Как бы там ни было, сын Констанция Хлора был для Галерия, как красная тряпка для быка. Константин, естественно, тоже не питал к врагу теплых чувств, но терпел, ожидая скорого введения во власть и возможности отыграться.

И тут – великий облом…

В конце 303 года Диоклетиан тяжело заболел и вынуждено отстранился от правления, чем и воспользовался Галерий.

Явившись в декабре 304 года ко двору слабого и находящегося буквально в изоляции императора, тетрарх потребовал от него назначения следующих правителей и фактически отречения. Чем Галерий грозил Диоклетиану и как добивался назначения нужных ему людей, можно только догадываться, но результат налицо. Максимиан уходил в отставку вместе с Диоклетианом, августами становились Констанций и Галерий, а цезарями… племянник и зять Галерия Максимин Даза и некий Флавий Север, его давний собутыльник. А Константин в пролете…

Так началась новая эпоха борьбы за власть. Еще не гражданская война, поскольку у империи хватало разборок с внешними врагами. Но четыре правителя больше не были союзниками и не доверяли друг другу.

Сначала Галерий попытался убить Константина, однако тот успел сбежать к отцу, находящемуся в Галлии. Там юноша мог не опасаться врага, поскольку популярность Констанция Хлора в этой провинции была столь велика, что солдаты и местные чиновники признавали только его власть.

Отец и сын вместе отплыли в Британию, где в 306 году Констанций умер от болезни на руках Константина. Перед смертью он успел «рекомендовать» подчиненным легионам сына в качестве императора. Впрочем, Константин и сам по себе был очень популярен в армии – умелый полководец, бесстрашный воин, он пользовался любовью и уважением солдат, с которыми честно делил битвы и опасности.

После смерти отца Константин написал Галерию вежливый ультиматум, смысл которого был примерно таким: «У меня есть право стать преемником отца, и армия поддержала это право».

Галерий пришел в ярость, но признал нахального юношу цезарем (он–то любовью военных из-за своей жестокости не пользовался и не был уверен, на чью сторону встанут войска в случае войны). Правда в ответ тут же назначил августом Флавия Севера, отдав ему Италию и африканские провинции.

В это же время Максенций, сын Максимиана, соправителя Диоклетиана, поднял мятеж в Риме и заявил о своих правах. Константин понимал, что у мятежника ровно столько же прав, сколько у него. Они взаимно признали друг друга.

Таким образом, в 307 году в империи получилось семь правителей – два августа и пять цезарей (пятым стал Лициний – еще один друг Галерия, весьма богатый и влиятельный в восточных провинциях человек).

Ненормальность ситуации понимали все.

Максимиан решил хоть как-то уладить ее. Сначала он породнился с Константином – отдал ему в жены дочь Фавсту, затем они с Галерием попытались уговорить Диоклетиана вернуться к власти и навести порядок. Тот, естественно, не стал влезать в их разборки. Его хрестоматийный ответ про капусту известен.

Потом Максимиан смог «нейтрализовать» Флавия Севера – заманил его в ловушку и заставил совершить самоубийство.

Затем он стал делать совершенно нелогичные вещи: сначала заключил с Константином союз и провозгласил того августом, потом явился в Арелат, когда зять воевал на рейнской границе с бруктерами, и объявил войскам о его гибели. Солдаты старику не поверили, и ему пришлось бежать в Массилию, где его и настиг вернувшийся с победой Константин. Жители города без колебаний открыли ворота любимцу армии. Август пощадил тестя, но заставил снова сделаться частным лицом. Старый интриган на этом не успокоился и попытался подбить дочь к заговору против мужа. Но Фавста все открыла Константину. Тот инсценировал свое убийство, чтобы поймать Максимиана на месте преступления (у того хватило глупости самому взяться за дело). После такого позора старику ничего не оставалось, кроме как выбрать способ самоубийства.

Впрочем, этот анекдот известен только со слов Лактанция, собирателя слухов, истового христианина и верного поклонника «первого христианского императора». Возможно, Максимиана просто тихо убили с согласия или даже по приказу Константина. В любом случае, к 309 году из гонки претендентов на пурпур выбыли уже двое.

В начале мая 311 года умер Галерий, за неделю до этого отменив все свои жестокие указы о христианах и прекратив гонения (как оказалось, навсегда). Причиной этой неожиданной милости, видимо, было то, что август умирал от страшного недуга (судя по описаниям, от рака) и надеялся, что христианский бог исцелит его, раз это не смогли сделать другие.

Итак, остался август Константин и цезари Максенций, Максимин Даза и Лициний.

В 312 году началась война между Максенцием и Константином, венцом которой стала знаменитая битва у Мульвийского моста и победа августа над узурпатором.

Осталось трое. Ненадолго.

Лициний в 313 году женился на сестре Константина, затем разгромил войско Максимина Дазы (сам Максимин вскоре умер от болезни) и после смерти Диоклетиана приказал обезглавить его жену и дочь.

Теперь империей снова правили двое, словно в «золотые» времена Диоклетиана и Максимиана. То, что они передерутся, понимали все. Но это будет потом.

Пока у Константина более насущные заботы. С триумфом войдя в Рим в ноябре 312 года, он стал наводить там свои порядки. Прежде всего, распустил преторианскую гвардию – это давний рассадник смут, заговоров и мятежей. Затем стал устранять последствия недолгого, но безалаберного правления двух узурпаторов.

Ну а 15 июня 313 года издал тот самый эдикт, текст которого я привела в начале.

Несмотря на восторженную истерику христианских писателей, уверения панегиристов и авторов житий, Константин издал указ не потому, что признал несомненную истинность христианской веры.

Этот обаятельный и жесткий прагматик, кажется, в принципе, был безбожником. Его решение о легализации христианства было политическим: если движение нельзя подавить, его следует возглавить. Свою стойкость и влиятельность церковь доказала, значит, императоры могут иметь с ней дело и обязаны сделать ее союзником государства.

Ведь до сих пор точно не установлено, был ли Константин крещен. В любом случае, эдикт он издавал, будучи некрещеным, на Первом Вселенском соборе председательствовал, не приняв таинство, и радел там не о тонкостях догмы, а о единстве церкви и о том, чтобы иерархи не забывали, кому они обязаны выходом из подполья, богатством и привилегиями.

Всячески покровительствуя церкви, отдавая ей языческие храмы (многие из которых к тому времени были в запустении и тихо растаскивались местными жителями, так что насильственного захвата практически не было) и позволяя строить новые, Константин думал о благе и единстве империи, которая нуждалась в новой объединяющей идее. Pax Romana давно перестал быть привлекательным со своими бешеными налогами, чудовищной коррупцией и произволом чиновников, насильственным прикреплением к земле и родовой профессии, инфляцией, бесконечными гражданскими войнами, нападениями варваров и остальными «прелестями».

Кроме того, узаконенное ограбление языческих храмов давало Константину деньги на продолжение реформ Диоклетиана, реорганизацию армии, строительство новой столицы. Именно опустошению языческих сокровищниц Европа обязана появлением золотого солида, на несколько веков ставшего основой ее денежной системы.

Разумный прагматизм Константина служил интересам государства, которому необходим и выгоден был союз с мощной организацией, объединявшей едва ли не больше половины его подданных.

Но ни личные качества императора, ни его расчетливая жестокость к врагам, ни его поведение в частной жизни не позволяют нам «заподозрить» Константина в принятии христианских идей душой и сердцем. Издавая свой эдикт о веротерпимости, великий правитель, думаю, понимал, что меняет ход истории. Но делал он это ради не Царствия Небесного, а царства земного, которое нужно было не только завоевать, но еще и удержать и привести в порядок. Что вполне ему удалось.

Медиоланский эдикт Константина был звеном в цепочке масштабных мероприятий по спасению того, что еще можно было спасти. И выбора у него особенно не было – все остальные религии империи имели четкие национальные признаки либо не подходили для основы государственной идеологии (например, гностические течения, митраизм или герметизм).

Но деваться некуда было и христианству. Выйдя однажды на государственный уровень, оно уже не могло вернуться обратно и вынужденно превращалось в светскую религию, идеологическую основу государства. Начался обратный процесс: сначала христианская община уподоблялась государству, теперь государство (затем государства) начали уподобляться христианской общине. С прекращением антагонизма между государством и церковью началось их постепенное соединение.