Читать книгу Пока вода не станет прозрачной - Татьяна Бурдакова - Страница 6

В субботу мы однокурсниками, в очередной раз сбежав с лекций по экономике, отмечали день рождения одного из ребят в уютной кофейне на Мясницкой. Я потихоньку клевала носом: последние несколько ночей мне отчего-то не спалось, а вставать приходилось как всегда рано: дорога до университета отнимала у меня около двух часов. Вообще-то, я люблю ранние подъёмы: полусонные сборы, обрывки бледных утренних лиц в спящих зеркалах, пустые дороги, редкие машины, несущиеся в занимающийся на горизонте туманный рассвет, и солнце, величаво поднимающееся откуда-то из-за невидимой грани между днём и ночью… Такое начало дня всегда задаёт правильный ритм на грядущие сутки: всё по-особенному ярко и в то же время размеренно; и вот теперь, стараясь не растерять это ощущение, я рассеянно улыбалась своим мыслям, водя указательным пальцем по краю высокого, узкого бокала с шампанским и одновременно мечтая о том, чтобы прямо сейчас оказаться дома и рухнуть спать.

На столе вдруг завибрировал мой телефон. Оказалось – пришло сообщение.

Я вдруг поняла, как сильно я ждала, что этот странный, несуразно одетый Антон мне напишет. И мне внезапно стало жутко от мысли: ведь именно из-за этого я почти потеряла сон.

«Привет. Вера, это ты?»

Да, конечно, я. А кто это?

«Да вот парень в плаще кожаном. Не помнишь?»

Ты знаешь, я помню всё.

Антон спросил, как у меня дела, предложил встретиться в понедельник после занятий и написал, что сейчас он тоже в кафе недалеко от «Чистых прудов»: они обмывают только что купленную его другом новую бас-гитару. Я улыбнулась – потому что сама была в двух шагах от Чистопрудного бульвара. Мелкие, милые совпадения…

Некоторое время спустя он говорил, что в тот день познакомился с другой девушкой – так же, как и с нами, на улице. Познакомился просто так, от нечего делать – ещё не знал, кто ему нужен… Но потом остался со мной, потому что, по его собственному выражению, я затмила другие кандидатуры.

Та девушка была очень красива – длинные, густые тёмные волосы, большие карие глаза. Однажды, несколькими годами позже, когда мы с Антоном были у него дома, с утра меня разбудили звонком – нужно было срочно записать какую-то информацию. Он остался спать, пробормотав сквозь сон, чтобы я не уходила; я шепнула, что скоро вернусь, вышла в коридор, зашла в его комнату, бездумно открыла верхний ящик письменного стола – подумала, что там наверняка есть ручка или какой-нибудь карандаш, – и наткнулась взглядом на лежащую сверху красивую открытку. Не знаю, зачем я взяла её в руки… Потому что, пробежав глазами текст, написанный витиеватым почерком поверх напечатанных на обычной бумаге чёрно-белых фотографий кареглазой барышни, отшвырнула открытку прочь, будто это была ядовитая, ледяная змея. Сердце, как говорят обычно в таких случаях, подскочило к горлу: в тот момент я поняла, что это означает. До рези в глазах больно было читать, что они, оказывается, когда-то засыпали вместе и он обнимал её перед сном, что танцевали в каком-то ресторане и она бывала у него дома… Мне оставалось только гадать, когда всё это могло быть: ведь с ней он был знаком столько же, сколько со мной. Я разорвала открытку в клочья и вернулась в комнату, где он спал – всё так же безмятежно, время от времени шаря рукой по простыни в надежде найти меня рядом. Сев на краешек кровати, я долго вглядывалась в его лицо – и не могла понять, что же на самом деле чувствую. Люблю я его или нет? Хочу ли дальше быть вместе? Потом встала и прошла на кухню. Взяла длинный, острый нож…

В тот момент я, пожалуй, могла бы его убить. Это был единственный раз, когда я была в состоянии это сделать – настолько выворачивало изнутри моё сердце, рвало болью, попранной верой, страданием, не пригодившимся терпением, невысказанной тоской… Но, прислушавшись, как спокойно, как тихо он дышит, бросив взгляд на всё ещё продолжавшую искать меня его руку, я встала, прикрыла дверь в спальню, бесшумно накинула в прихожей плащ, надела туфли и, вызвав на лестничной клетке лифт, спустилась на солнечную осеннюю улицу и, доставая на ходу плеер, поспешила к автобусной остановке.

В понедельник с утра было две лекции по философии. Мы с Надей, пребывая в абсолютно расслабленном после выходных состоянии, уныло созерцали преподавателя, распинающегося за деревянной кафедрой; я нет-нет да и поглядывала на улицу, тревожась, не пришёл ли Антон раньше назначенного времени. Яркое ноябрьское небо широко раскинулось над Москвой. За большими стеклянными серыми окнами поточной аудитории видно было, как греются около Вечного огня студенты; время от времени отдельные их группки сновали туда-обратно мимо нашего корпуса. Бросив тщетные попытки записать хоть что-нибудь за лектором, я в конце концов совсем отложила ручку. Раньше, ещё в школе и в первые годы учёбы в университете, я почти всегда нервничала перед встречами с незнакомыми людьми, была слишком строга к себе, мучаясь беспочвенными сомнениями – какое же произведу впечатление… Но в тот день тревога возникла совсем по другой причине. Я смутно понимала, что переживаю только из-за одного: смогу ли не выдать себя в том, что уже влюблена в эту осень и этого человека – хотя бы просто потому, что заранее люблю всё, что когда-то в будущем, непременно оставшись со мной навсегда, должно связать меня с прекрасными днями нашей московской юности.

Мои тревоги оправдались: конца пары дожидаться не пришлось. В самый разгар лекции, в почти абсолютной тишине, нарушаемой лишь мерно повышающимся и понижающимся голосом преподавателя, дверь в аудиторию отворилась, и вошёл Антон. Высокий, с растрёпанными светлыми волосами, в том же залатанном кожаном плаще, он выглядел странно среди разодетых в пух и прах студентов юрфака. Лектор остановился; повисла солидная пауза. Нарушил её, разумеется, вошедший:

– Добрый день! Это же третий курс?

Опешившая Надя толкнула меня локтём:

– Верка, очнись! Ты посмотри, это же тот парень, который с нами у метро знакомился! Ты что, сказала ему, в какой мы группе?

Мне стало одновременно и радостно, и страшно неловко. Не зная, куда деть глаза, я покраснела до самых кончиков волос, уставилась в листы недописанных конспектов и молилась только об одном: чтобы Антон, который, прищурившись, явно искал кого-то глазами, меня не заметил, не выдал очередной шутки и нас не поднял на смех весь поток.

К лектору тем временем вернулось самообладание. Поправив очки, он сухо разъяснил, что это действительно третий курс, но ещё идёт лекция, и её окончания предпочтительнее подождать снаружи.

– Не вопрос, выпью пока кофейку. Хотя жаль, я люблю философию, – Тоха улыбнулся, вышел из аудитории и притворил дверь с другой стороны.

Я с облегчением перевела дух; лекция продолжилась. Надя смотрела на меня вопросительно и с удивлением. Я стала терпеливо, полушёпотом объяснять:

– Мы с ним переписываемся, сегодня встретиться договорились. Мне он почему-то понравился…

Надя недоверчиво покачала головой:

– Твоё дело, конечно. Какой-то он странный, по-моему… Хотя… – Она улыбнулась каким-то своим мыслям. – Если это любовь, то, наверное, именно так всё и должно у вас начинаться.

Я не ответила – только подумала, что и сама становлюсь странной, но мне почему-то совсем не хочется останавливаться.

Как только лекция закончилась, я схватила пальто, наспех накрасила губы – и выпорхнула из корпуса. Антон ждал меня на крыльце. Когда я вышла, он просто взял меня под руку, и мы пошли.

Перед нами в туманной осенней дымке стыло величественное здание университета; почти нагие, постройневшие деревья поводили ветвями вслед лёгким, но уже упрямым порывам холодного ветра. Антон рассказывал, что сочиняет музыку, пишет песни и некоторое время назад играл на клавишных в группе, которую собрал один из его друзей. Стало быть, пианист, подумала я… Наверняка еле-еле читает с листа, а в группе своей играл полторы ноты в начале песни и две с половиной в конце. А потом на моём белом пальто напрочь заклинило молнию, и Антону пришлось встать на колени, чтобы расстегнуть её и застегнуть снова. Склонив голову, я смотрела на его русые, непослушные вихры – и вдруг подумала, что мне очень хочется обеими руками его обнять.

На следующий день мы снова встретились – на этот раз в центре города: Антон предложил прогуляться по Рождественскому бульвару, который, как выяснилось, был одним из любимых мест у нас обоих. Погода была замечательная; мы сидели на нагретой солнцем скамейке, я щурилась, глядя в синеющее, холодное небо, – а он протягивал мне наушники, чтобы послушала одну из его песен – оказалось, что он пишет музыку – и рассказывал о себе. Я слушала его внимательно, разглаживала ткань джинсов, и без того ладно, безукоризненно облегающих мои колени, смотрела на сверкающие в солнечных лучах металлические антенны, венчающие крыши старинных особняков на противоположной стороне бульвара, – и уже тогда в моё сердце тонкой иглой вошла боль: как жаль, что мы с ним такие разные, и нам с ним в любом случае придётся расстаться.

В тот день я пропустила занятия в автошколе, не позвонила домой, чтобы предупредить, что задерживаюсь. Мы долго сидели на Рождественском бульваре, потом дошли до Чистопрудного, где выбрали скамейку напротив белеющего на другой стороне улицы «Современника» и сели рядом, на спинку деревянной лавки, поставив ноги на нижнюю её часть. Не знаю, почему, но впервые в жизни мне, обычно такой скрытной, захотелось вдруг поведать другому человеку свою жизнь. Я рассказывала всё подряд: про папу, который уехал в другую страну; про то время, когда мне приходилось существовать на скудных пятьдесят рублей в день и бегать от факультетского старосты, чтобы не объяснять, почему мне нечего сдать на подарки ко дню рождения одногруппника; про своё детство; про то, что пишу стихи и тоже играю на пианино… Что верю в Бога и не просто так на груди у меня крест. Тогда Антон вынул из кармана бумажник, открыл его и показал мне маленькую иконку с изображением лика Сергия Радонежского:

– А я всегда ношу с собой вот это. Верю, что помогает…

Потом он вдруг с жаром принялся рассказывать о том, что умеет видеть ауру у людей: красная аура – значит, человек недобрый, нехороший, а белая – наоборот, как у ангелов. Я слушала его с недоверием, но всё-таки не удержалась и спросила: «А какого цвета аура у меня?» – «Светлая, – сказал он. – И чуть-чуть золотистая». После этих слов он снял с мизинца левой руки серебряное колечко и отдал его мне. «Подарить не могу, кольцо не моё… Но хочу, чтобы ты его носила. Не переживай, я его почистил от чужой энергетики…»

Было уже совсем поздно, и Антон поехал со мной на вокзал: проводить меня до электрички.

Когда мы вышли из метро, моросил дождь. Мы попрощались у турникетов, ведущих к поездам. Антон приобнял меня и улыбнулся: «Ну, пиши, если что, не пропадай…»

Как обухом по голове. Я понравилась ему, без сомнения. Но неужели он не искал ничего серьёзного?!

Ту ночь я провела как в бреду. Засыпая в горячих слезах, шептала: «Я погибну, если больше никогда его не увижу…» Я положила телефон рядом с подушкой – вдруг Антон позвонит мне или напишет? Но телефон равнодушно, упрямо молчал.

Мы виделись с ним только два раза – а мне уже казалось, что я знаю его всю свою жизнь.

«Бу! Как дела?»

Я прыгала по лужам, смеялась, подставляла лицо холодным, тёмным струям дождя, а в сумке болтался только что купленный последний диск БГ…

Известно, что душа имеет силу ядерной бомбы,

Но вокруг неё пляшут лама, священник и раввин безнадёжных степей…

«Аквариум» – «Zoom Zoom Zoom»

Антон ждал меня в метро, на «Воробьёвых горах». Когда я подошла, он поднялся с лавки и, улыбнувшись, поцеловал в щёку. Потом, не говоря ни слова, просто и крепко взял меня за руку и повёл к выходу.

Набережная была почти пуста. Тёмная река застыла между холодных серых стен; слева тревожно дышал лес, спускался вниз, к воде, и обрывался у каменных бортиков асфальтированных дорожек. Дул сильный ветер – чувствовался уже настоящий ноябрь. На другом берегу сиял круглый купол спортивного комплекса; вдали, за Мосфильмовской, видна была высокая тонкая стела – гордый символ Поклонной горы. Мы шли вдоль тяжёлой кованой ограды, за которой одиноко чернела ледяная вода, молчали, и мне не хотелось нарушать это молчание. Сиротливо кричали чайки, время от времени с грохотом проносился по мосту синий, сверкающий огнями поезд, – а потом всё опять умолкало и становилось ещё более по-нездешнему тихо.

Когда мы остановились на вдающейся в воду большой каменной плите, Антон чуть заметно обнял меня сзади за плечи и легонько, будто во сне, коснулся губами моей шеи. От неожиданности я вздрогнула и обернула к нему лицо… Наверное, уж очень серьёзно я в тот момент выглядела, потому что он рассмеялся, отпустил меня, и мы пошли дальше.

Мы гуляли ещё долго, вспоминали какие-то забавные случаи из школьной и университетской жизни. Уже у вокзала, куда Антон опять приехал вместе со мной, мы зашли в небольшую забегаловку на площади – кажется, взять какой-то газировки. Не помню, над чем мы тогда смеялись… Я, как обычно, сказала что-то дурацкое, и Антон поцеловал меня в лоб. Это было настолько просто и по-мужски, что мне сразу стало хорошо и спокойно. Так по-настоящему меня ещё никто не целовал.

Пока мы брели к электричкам, Антон ни с того ни с сего обмолвился, что в него нельзя влюбляться – да и сам он дал себе обещание никогда больше не любить. Набивает себе цену, подумала я… Иначе зачем нам продолжать встречаться?

У павильона с турникетами Антон, прощаясь, поцеловал меня в щёку. Нарочно или нечаянно – его губы вдруг соскользнули на уголок моего рта, на миг замерли… В следующее мгновение мы уже целовались. Я обвила руками его шею. Мир вокруг меня исчез, осталась только странная, ещё так непривычная теплота его крупных губ, – и на меня с головой накрыло чувство безрассудного, долгожданного, абсолютного счастья.

…Я родился со стёртой памятью, моя родина где-то вдали…

Я помню, как учился ходить, чтобы не слишком касаться земли…

И я ушёл в пустыню, где каждый камень помнит твой след, –

Но я не мог бы упустить тебя, как не мог бы не увидеть рассвет!

«Аквариум» – «Не могу оторвать глаз от тебя»