Читать книгу Сборник повестей - Татьяна Чебатуркина - Страница 13

На комсомольском собрании тогда, в октябре девятиклассники избрали Сашу в комитет комсомола, и началась напряженная общественная жизнь с подготовкой общешкольных вечеров, Зарницы, с рейдами в отряде дзержинцев, с выпусками праздничных газет.

А еще нужно было в субботу помыть полы и убраться у бабули и дома, сбегать в библиотеку, дважды в неделю – на хореографический кружок и секцию по волейболу, – и в этом кипящем круговороте школьной жизни не осталось времени ни на стихи, ни на воспоминания о летнем безрассудстве, ни о Жене.

В начале декабря легла настоящая вьюжная зима с сугробами и морозами.

Накануне у матери ломили суставы, бабушке пришлось вызвать «Скорую» – резко поднялось давление.

Рано утром Саша подошла к окну, раздвинула шторы и ахнула: – Зима.

На комитете комсомола решили не просто передать с учителями в соседнюю школу альбом районной эстафеты по военно-патриотическому воспитанию, а организовать поход на лыжах и подготовить небольшой концерт.

В среду после уроков собрались всем комитетом на стадионе. Весь реквизит растолкали по рюкзакам, учителю физкультуры достался нести толстенный альбом с многочисленными фотографиями, переданный по эстафете из приволжской школы.

Настроение было приподнято-дурашливое, подкалывали друг друга:

– Идем на задание, как диверсанты.

У Саши в рюкзаке лежали атрибуты украинского костюма, и она беспокоилась, чтобы не сильно помялся роскошный венок из искусственных цветов, который они с мамой мастерили два вечера.

Пять километров до Верхнего Еруслана планировали пройти за час, а, может быть, и меньше, потом – передача эстафеты и обратно.

– Чтобы в шесть часов вечера были дома! – директриса сама вышла на стадион, кутаясь в большой сизоватый пуховый платок.

Саша любила ходить на лыжах. Любила скорость и независимость, сосредоточенность и быстроту движений, когда все тело подчинено одной команде «Вперед и скорее!». Дыхание и ритмы сердца не дают сбоя, летишь по снегу, как сгусток неведомой энергии. И успеваешь увидеть розоватые в лучах негреющего солнца снежные шапочки на деревьях, колосящиеся изморозью ветки кустарников и засохшей травы, чудесный пейзаж застывшей реки и уснувшего леса.

Пошли через лес по новой, но уже наезженной машинами снежной дороге, срезая большой, почти двухкилометровый прямой угол оживленного движением зимнего шоссе.

Две девчонки-десятиклассницы впервые встали на лыжи. Они плелись в конце растянувшейся колонны, которую замыкал недовольный физрук.

Здесь, в излучине Еруслана деревья-великаны росли произвольными группами, бросая семена и ежегодно возрождаясь в юной поросли серебристых тополей, кленов, осин, кустарников. Они стояли здесь и сто, и двести лет назад, и видели первых переселенцев из Украины, Германии, Пензенской губернии.

И теперь с немым удивлением разглядывали бесшабашную молодежь на лыжах, полную сил, энергии и задора.

Село за деревьями было не видно, но, когда взобрались на шоссе, на горизонте возник шпиль башни, устремленный в небо.

Сашин дедушка, родившийся в Старой Полтавке еще до революции, рассказывал, что пока не поднялись сосны, высаженные после войны лесхозом на песках по берегам рек, шпиль немецкой кирхи был виден издалека за многие километры. А ночью, особенно в зимней темноте спутников на санях спасал, выводил к людскому жилью методичный, размеренный звук колокола на колокольне.

Дожидаясь отставших девчонок с физруком, остановились на железном мосту через реку Еруслан. С интересом и удивлением все стали рассматривать значительное по своим размерам и конструкции, с тремя шлюзами сооружение на высоких бетонных сваях. Внизу, под мостом бежала незамерзающая вода.

Подъемный механизм состоял из зубчатых колес и рукоятки. Вращением рукоятки приводилось в движение маленькое колесо, заставлявшее когда-то вращаться большое колесо. Сбоку был приделан шкив, через который была пропущена цепь. Наверное, с помощью цепей и проходил подъем створок шлюза.

Парни из комитета комсомола со знанием дела рассуждали о достоинствах построенного еще в 1928 году уникального сооружения, но Сашу поразило, что все конструкции имели такой современный неизношенный вид, и казалось, – все механизмы просто выключены на зимнее время. Слева от моста виднелся остов кирпичного здания без крыши

– Вот, махина! Из чугуна, что ли? – Колька погладил ладонью в серой перчатке перила.

Николая в классе избрали в комитет комсомола вместе с Сашей, посмеялись:

– Ваши окна друг на друга смотрят вечером и днем, будешь, Коленька, Сашку с комитета прямо к дому провожать!

Пока шли на лыжах, было жарко, но невольная остановка на мосту напомнила, что на дворе зимний сумрачный короткий день, торопящийся перейти в ночь.

– Смотрите, нас встречают! – закричали девчонки.

Впереди шедшей навстречу группе верхнеерусланских школьников шагал по дороге Женя.

Саше показалось, что он на голову выше всех, и, действительно при встрече она убедилась, что он вымахал вверх, изменился, что ли за те несколько месяцев, что они не виделись

Он был без шапки, в распахнутой куртке какой-то незнакомый, с густым чубом непокорных волос, упрямым подбородком, с внимательными, словно насмешливыми, серыми глазами.

– Привет! А у нас вся школа собралась, – ждем вас. Снимайте лыжи, а то по улице скользко идти, – и он, присев на корточки у ног Саши, стал расстегивать замерзшие крепления.

Ребята забрали у девчонок рюкзаки и лыжи. Сашины рюкзак и лыжи нес Женя.

Спустились с насыпи дороги, по просторной улице вышли на огромную пустынную площадь к кирхе.

Возле одноэтажных скромных домов села это диковинное здание с устремленными вверх башней со шпилем, высокими готическими окнами без стекол, освещенное лучами заходящего солнца, казалось совершенством, подаренным этому заволжскому селу, неизвестно, за какие заслуги.

Здание из красного кирпича было, словно иллюстрацией достопримечательности архитектурного изыска готического стиля какого-нибудь крупнейшего древнего города Германии, Испании или Голландии.

Снег тракторами чистили только по улицам возле домов, а кирха стояла, занесенная нетронутым снегом, такая одинокая, брошенная, что у Саши из глаз выбилась невольная слеза.

Шли длинной цепочкой по протоптанной тропинке, молча, точно боясь спугнуть вековой покой этого величественного здания, уснувшего в ожидании перемен.

К вечеру встречи в длинном теплом коридоре была наряжена раньше всех сроков высокая пушистая сосна, распространявшая неповторимый запах хвои, сверкали огоньки гирлянд, было тепло и уютно.

В небольшом классе для гостей был накрыт стол с домашними пирогами и сладостями, грелся электрический самовар.

Все выступавшие солисты двух школ пели под аккордеон, на котором играл Женя. Он тут же, без нот подбирал нужную мелодию. Зал взрывался долгими аплодисментами.

Чаепитие и концерт затянулись до шести часов вечера. Физрук пытался дозвониться до директора школы райцентра, но связь куда-то пропала. Он махнул рукой и разрешил остаться на танцы, когда директор местной школы договорилась с директором совхоза, что гостей в восемь часов вечера отвезет совхозный автобус.

– Ты очень вырос, – шепнула Саша Женьке, когда в тесноте от множества танцующих пар, их в очередной раз прижали друг к другу.

– Представляешь, у нас нет спортзала, и все уроки физкультуры у нас – на улице, в любое время года. Качаемся на турнике в перчатках. И редко, кто болеет, – он покрепче прижал Сашу к себе, обняв ее за плечи.

– Отпусти, а то ваши девчонки меня отлупят, – Саша раскраснелась после гопака, который им пришлось исполнять дважды, от выпитого чая, от внимательных глаз Жени. – А почему ваше село называют «Собачье»?

Женя нахмурился:

– Верхний Еруслан – бывшая немецкая колония Гнадентау, что в переводе на русский язык означает Благодатная роса. Она была основана где-то в 1860 году. Видишь, какое красивое название было. Вся красота рухнула, когда осенью 1941 года все немцы были депортированы. Надрывно ревела скотина в стойлах без воды и корма, потом ее не стало. Лишь голодные, одичавшие собаки бегали стаями меж опустевших заброшенных домов. Из-за этого и прицепилась обидное название «Собачье». Пойдем, побродим по улице, – он потянул Сашу в крохотную учительскую.

Саша видела, что Женя расстроился, и ругала себя за глупое любопытство, понимая, что коснулась болезненной запретной темы.

Женя подождал за дверью, пока Саша переоделась в теплые свитер, брюки и ботинки. Смеясь, сам натянул косо на лоб вязаную шапочку, и. выключив свет в учительской, они очутились на заснеженном крыльце с посыпанными речным песком ступенями.

– Мне понравилась ваша школа. И учителя, и ученики – словно большая семья.

– А аккордеонист? – Женя схватил Сашу за руку. – Пойдем в кирху.

Небо широким темным абажуром с миллиардами сверкающих лампочек-звезд укрыло горизонт, заснеженные дома, ярко освещенное здание школы и по-зимнему холодное недоступное бесхозное здание кирхи.

– Она какая-то неземная. Возле нее чувствуешь себя пушинкой, – Саша подошла к забитой досками, когда-то, наверное, нарядной и широкой двери.

– А в кирху можно войти? – почему-то шепотом спросила она.

Женя легко сдвинул болтающуюся на согнутом гвозде доску, и они протиснулись внутрь.

Вокруг все было огромно и жутковато. Сквозь дырявую крышу и пустые оконные проемы бесстрастно смотрели звезды.

Женя зажег спичку. Под ногами не было пола, только груды мусора.

– Здесь было совхозное зернохранилище. Но зерно не может храниться без крыши. Вот теперь здесь только сквозняки гуляют, – и столько горечи было в голосе Жени, что Саша снова взяла его за руку, крепко сжала, стараясь в темноте увидеть его лицо:

– Женечка, я не пойму, почему в людях, вообще в человеке, заложено это стремление разрушить, уничтожить, снести? Почему такая нетерпимость, непримиримость к красоте? Почему такое варварство в просвещенное время? Может быть, это просто темная зависть, тщательно скрываемая до времени, к таланту, уму, совершенству? Нет. Такая красота, как эта кирха, должна быть восстановлена. Должна же быть справедливость в этом мире.

– Хорошо, хоть не взорвали, как другие церкви, – Женя прижал Сашины ладони к губам, пытаясь согреть.

– Возможно, мы скоро уедем в Германию, – осторожно сказал он, – ждем вызова.

– Но ваша семья только недавно вернулись сюда, на родину из Сибири. У вас здесь дом, работа, школа, – эта новость не укладывалась в голове.

Да, Германия, Европа – это звучало, но они были так далеки с их языками, чуждым укладом жизни, своими законами и традициями.

– Женечка, не уезжай! Уговори отца и маму остаться! Ну, пожалуйста, – она схватила его за плечи, поцеловала в щеку, а потом, испугавшись, прижалась к холодной куртке носом и расплакалась.

Женя начал целовать мокрые щеки, глаза, губы, прижал к себе сжавшуюся, такую хрупкую в его руках девочку.

Голос его охрип от волнения:

– Саша, вот здесь, в стенах этого храма, клянусь, что обязательно вернусь в Россию, к тебе, и мы будем вместе. Ты мне веришь?

– Да. Я тебя дождусь, – и они застыли в объятиях друг друга среди хаоса разрушения и опустошения, в свете лунного сияния, лившегося сквозь огромные разбитые окна, истово веруя, что их клятвы обязательно исполнятся, потому, что все в этом мире не случайно.

На улице раздались громкие голоса:

– Саша! Женя! Автобус пришел, – и вскоре огни школы остались позади.

Все нахохлились в промерзшем автобусе, а потом отогрелись и загорланили песни.

Поездка всем понравилась, хотя на следующий день молодому физруку директор школы объявила выговор «за несвоевременное возвращение группы из запланированной поездки».

Начинались школьные олимпиады, потом подготовка к новогоднему карнавалу, а Саша мечтала, если не увидеть Женю, так хотя бы поговорить, услышать его голос. Но в телефонной трубке звучали лишь монотонные пустые гудки порыва связи.

Женя несколько раз приезжал с командой на районные соревнования по хоккею, лыжам, баскетболу. Саша видела его издалека, но подойти постеснялась.

Так судьбой было уготовано, что они больше не встретились в том злополучном году. И не успели даже попрощаться перед разлукой.