Читать книгу Сборник повестей - Татьяна Чебатуркина - Страница 19

Женя появился поздно ночью. Открыл в темноте ворота, загнал машину во двор и тихонечко постучал в крайнее окно спальни. На испуганный вопрос: – Кто там? – ответил, улыбаясь: – Не ждала? – и стал целовать жадно, ненасытно, прижимая к себе теплое доверчивое тело:

– Ванну, если можно, и спать! Ужинать не буду, перекусил в Саратове. Очень устал от этих бесконечных дорог. У меня отличные новости. Но все завтра. Завтра я исполню любые твои пожелания. А сейчас спать. С тобой, – он многозначительно улыбнулся и притянул Сашу к себе на колени:

– Ты меня еще ждешь?

– А ты, как ревнивый муж, без предупреждения являешься из командировки в полночь, чтобы застать неверную женщину в объятиях другого? Признавайся! Ведь думал так, собственник? – она попыталась освободиться от объятий, но Женя, помолчав, еще крепче обнял за плечи:

– Я уже начал забывать запах твоих волос, твои плечи, грудь. Мужчину нельзя отпускать от себя надолго. Его надо держать, как любимого коня, всегда рядом, на коротком поводке. А ты, Сашенька, такая доверчивая.

– Захочешь убежать, – никакой поводок не удержит. Торопись, а то вода остынет, и приходи скорее.

Она дождалась Жениного возвращения, укрылась в его объятиях от всех невзгод и суеты, окунулась в такой привычный уже запах туалетной воды.

Боязнь больше не увидеть его после длительной разлуки, не слышать бешеного ритма его сердца, когда он полностью в твоей власти, а ты в его обжигающих объятиях таешь в неземной неге, – все эти противные мысли ушли вглубь сознания. И она снова чувствовала себя юной девчонкой, которую помнят, любят и желают.

Утром мелькнула шальная мысль:

– А ну их, все эти уроки! Позвоню завучу, что заболела, и все – свобода, – но потом пристыдила мысленно себя, – последние уроки перед каникулами, некоторые захотят оценки исправить, а учительницы – нет.

– Саша, что у тебя срочно нужно сделать по хозяйству, – ты скажи. У меня сегодня выходной.

Погода явно портилась. По прогнозам синоптиков ожидалось резкое понижение температуры, ветер, снег на неделе. Но задержавшееся бабье лето заставляло надеяться в душе, что еще не скоро будет похолодание.

У Саши в огороде было много работы, но она промолчала: – Пусть просто отдохнет.

Но когда она в обед вернулась из школы, то ахнула: В огороде и в саду был такой порядок, какой бывает только весной, когда все посажено, но еще не взошло.

Огород был вскопан, свекла и морковь сложены в картонные коробки и пересыпаны сухим песком, виноград обрезан и прикрыт старой пленкой и досками, а за двором высилась куча сухой травы, ботвы, обломков кирпича и шифера.

– Порядок! Сейчас ребята тележку подгонят и весь мусор вывезут. Когда ты все успеваешь?

– Хозяйственный немец, который, если начал дело, то обязательно доведет его до конца, – подумала Саша, – А где ты песок взял?

– Увидел большую кучу у соседей, спросил у женщины два ведра, – он ловко срезал лопатой нарядные, словно в бальных платьях, вилки капусты и носил их в гараж.

Саша внезапно поняла, что Женя никогда не останется здесь, в деревне. Чтобы жить вот так, в привычном ритме сельскохозяйственных работ и радоваться двум ведрам моркови, мешкам с картошкой, которые за бесценок можно осенью купить на базаре. И горбатиться всю весну и лето с тяпкой на грядках, уничтожая сорняки. Ему не надо приучаться к вечной экономии, существованию от зарплаты до зарплаты, к возможности сделать крупную покупку, только, благодаря кредиту в банке с огромными процентами.

– Сказать ему про малыша или пока промолчать? – эта мысль мучила все утро.

«Любить – это значит, смотреть не друг на друга, а смотреть вместе в одном направлении», – эти слова Антуана Сент-Экзюпери, словно напомнили, что молчание сродни предательству, причем, любимого человека.

– Пора обедать, – Саша поставила на плиту разогревать кастрюли с супом и гуляшом и от аппетитных запахов острее почувствовала, что проголодалась.

Сидя на диванчике, опираясь локтями на стол, Женя смотрел, как Саша моет посуду, и вдруг начал говорить, сначала спокойно, потом взволнованно, хрипловатым голосом, как будто стесняясь, что так долго молчал:

– Я прошелся сегодня по селу, был на месте того колодца – никаких следов. Ухоженный парк, новый современный кинотеатр, благоустроенная площадь, много деревьев, цветников. Стало чище, уютнее. Целый поселок новых добротных и дорогих домов у реки, где гуси паслись, где был наш шалаш.

А у меня в жизни все было по инерции. Два года изучал языки – немецкий, английский, испанский.

Отец открыл сначала маленькую автомастерскую, – стал работать автослесарем. Все время работа ради денег. Купили двухэтажный дом – открыли гостиницу. В ней работали мои сестры и мама, без выходных, весь день. Деньги! Деньги! Все разговоры – только о деньгах.

Познакомился на вечеринке с сестрой друга, понравилась. Родители – женись! И тут я поставил отцу условие: посмотрю Европу – тогда женюсь! Я же был единственный наследник, папочкин сын. Мы с отцом объехали на машине Францию, Италию, Испанию. И я женился – по инерции.

У нас дома все говорили по-русски, редко – на немецком, а моя жена ни слова не знала и не хотела учить русские слова.

Через год родилась дочь. Нам дали квартиру. И пошло – нужна новая мебель, пора сменить машину. Даже слушать не желала о России. Все разговоры только об Израиле – там лучше. Из-за непонятной ревности выбросила все фотографии и кассеты, – Женя замолчал, вспоминая, потом продолжил:

– Я понял внезапно, что эта жизнь – не моя. Уехал в Берлин, поступил в коммерческий колледж, работал по вечерам в автосервисе. С женой расстался. Отец продал гостиницу, отдал моей бывшей жене половину денег. Вскоре она вышла замуж и увезла мою дочь в Израиль.

А родители купили маленький домик, так же, как ты, сажали цветы, грядочки моркови, помидор, зелени, хотя рядом был супермаркет

Саша молчала, боясь даже невольным движением руки спугнуть его откровенность. Сказанное копилось в его душе давно. Если бы Женя выпивал, то, возможно, эта сокровенная боль вылилась бы в дружеских беседах за кружкой пива, рюмкой водки или вина.

– Как перед разлукой, – вдруг подумала Саша и спросила тихо:

– А родители?

– Ты видела мою мать? Тогда, давно?

Саша видела ее всего один раз в жизни, в апреле, на весенних каникулах, после того злополучного заседания комитета комсомола.

Тогда всех комитетчиков собрали срочно. Слушались персональные дела четырех комсомольцев. Первыми зашли два десятиклассника из Верхнего Еруслана. Ничего не говоря, положили перед секретарем комсомольской организации, рослой девушкой в строгом черном костюме с комсомольским значком на лацкане пиджачка, комсомольские билеты.

– Вы уезжаете в Германию на постоянное местожительство, поэтому мы должны исключить вас из рядов комсомола, – девушка встала из-за стола. Комитетчики переглянулись, а парни согласно кивнули на вопрос: – Вам все ясно? – и вышли, ничуть не расстроившись.

Потом зашла Эмма, высокая стройная девушка в школьном форменном платье с кружевным белым фартучком. Саша знала, – это сестра Жени.

Старшеклассников из соседнего села возил на занятия и увозил специальный автобус, но в хорошую погоду они иногда выходили из школы небольшой шумной группой и шли пешком мимо больницы, вдоль реки, через лес.

– Может быть, ты останешься в России? Пусть родители уезжают, а ты останешься гражданкой России и комсомолкой. Подумай хорошо. Зачем тебе Германия? – после этих слов Эмма, положив комсомольский билет на край стола, громко зарыдала, закрыв лицо кружевным передником

– Все ясно. Можешь идти! – секретарь положила билеты в раскрытую папку, – Зовите Петрова по поводу драки в Доме культуры.

– А ты, – она кивнула Саше, – отнеси воду Эмме. Жалко девчонку.

Саша, схватив стакан с водой, выскочила из комнаты комитета комсомола.

Худенькая высокая женщина с короткой стрижкой светлых волос обнимала горько плачущую дочь, гладила по волосам, плечам, спине, уговаривая:

– Ничего, доченька, потерпи. Все будет хорошо, и все твои обиды забудутся. Они же еще дети. Там, – она махнула в сторону комитета, – такие же несмышленыши, как ты, как Женечка. Пошли, нас там папа на машине ждет, – поблагодарив, она взяла стакан, напоила дочь, отпила несколько глотков, внимательно посмотрела на Сашу и, видимо, узнала по фотографиям, которые Женька делал дома, в бане, плотно занавесив темной шторкой единственное окошко.

Потом мама с дочерью ушли, и Саша вдруг с ужасом представила себя на месте Эммы:

– Отказаться от родителей! С ума сошли, что ли? – тогда, после поры она ужасно разозлилась на себя, – ведь отмолчалась, как все, глядя в пол. Точно – бойтесь равнодушных!

Сейчас Саша расстроилась от этих воспоминаний, сердце заторопилось, к горлу подкатила тошнота. Она глотнула остывшего чая, глубоко вздохнула.

Женя продолжил:

– Мои родители умерли недавно, один за другим. Мама – от заболевания крови, отец – от инфаркта. Не помогла хваленая немецкая медицина, – Женя подошел к окну, долго молчал, глядя в сад. – Они умерли от тоски по Родине. Теперь я их понимаю.

Отец с матерью родились на Алтае, там прошла большая часть их жизни, когда они постоянно слышали от своих родителей рассказы о Немповолжье, о земле обетованной, о прелестях довоенной жизни

И мои родители переехали сюда, на Волгу после смерти бабушки и дедушки. Но здесь все было чужим. И они подхватились и помчались дальше, в Германию, в Европу. Уезжали с радостью и надеждой.

Отец хотел спасти меня – единственного сына – от службы в армии. Дочерям хотел достатка и европейского благополучия. Он этого достиг. Но потом они постепенно гасли у меня на глазах. И я так и не прижился там, в Германии. Был всегда чужаком – русским немцем.

Женя расхаживал перед Сашей по ковру, останавливался у окна и опять ходил, как заведенный.

– Когда в 2001 году мы приехали вдвоем с отцом на Алтай, он держался всю долгую дорогу, а потом в деревне, где они жили, он зарыдал, как ребенок. Я впервые увидел своего отца плачущим, еле-еле успокоил.

– Я вернулся домой. Понимаешь, Сашенька!

Саша оцепенела, сидела и слушала грустную исповедь взрослого человека.