Читать книгу Растения цвета любви. Рассказы - Татьяна Дагович - Страница 4

Марион, забывшись, покачала свёрток, который держала в руках, и опасливо оглянулась – не мог ли кто-то увидеть, как она качает свёрток. В тёплой дорожной пыли, прошитой солнечными полосами, ей мерещился силуэт. Похоже, монах – но тут всё поплыло в глазах, она зажмурилась и не заметила, как веки опустились. Простояла некоторое время с закрытыми глазами, чувствуя неподвижную тяжесть в руках. Но очнулась, напомнила себе – нужно идти, спешить. Когда глаза открыла, монаха не было. Она посмотрела наверх, туда, где росла из скалы церковь Богородицы Горной, прижала к себе свёрток и сделала следующий шаг. Необычайно легко стали даваться шаги – словно не только она глянула на Богородицу, но и Богородица посмотрела на неё – ласково, как покойная матушка. В глазах не темнело.

Ноги переступали – они были в крови от дорожных камней, но не болели, так что Марион даже испугалась – вдруг это она в утренней лихорадке не слишком тщательно оделась? Но не болело ничего. Наверное, Богородица знала, что не все так умеют терпеть, как её сын, и решила сделать жизнь Марион легче.

Вышла Марион ещё на рассвете, но шла медленно, и церковь на скале почти не приближалась.

Солнце припекало, весеннее, не такое жестокое, как бывает летом. Гул цикад заглушал птиц, и всё радовалось: Пасха прошла, Он воскрес, а Вознесения ещё не было, значит, Он здесь, с нами – самое время радоваться. «Воскрес», – думала Марион, сладко ныло это слово в горле, гудело цикадами, почти без страха, с радостью, переходящей в зуд. Усталости она не ощущала, но когда ноги отказались переступать, в стороне от дорожки осторожно уложила свёрток и легла на землю. Круглые белые облака тянулись цепочкой по небу. Стало так сча́стливо – как бывало только до замужества в первый тёплый день весной. Марион и забыла, что давно живёт в доме мужа, что много разного произошло. Как свободная девушка, вдыхала звенящий воздух и любовалась облаками, похожими то на свернувшуюся кошку, то на нахохлившуюся птицу. Дышала бы так вечно. Однако, как только первое облако из цепочки долетело до солнца и заслонило его, испуганно схватила свёрток, прижала к себе. Острый колышек повернулся в животе и на миг заболели искусанные губы. Это Богородица напоминала, что нельзя медлить.

Напоминала. Марион всё вспомнила. Как первый день кричала, второй плакала, а повитуха всё шептала и шептала непонятное, вливала сквозь сжатые зубы настойки и отвары. Отбивалась из последних сил, разлила на пол вино, слышала, что плохая примета. Свекровь ходила вокруг с белым полотном, бормотала, вздыхала. На третий день Марион не сразу поняла, что родился ребёнок, лишь заметила, что повитуха отступила. Стало странно тихо, потому что Марион перестала кричать и плакать. Прислушивалась, но не могла разобрать слов – все бормотали, плескалась вода. О ней забыли. «Мальчик?» – спросила. Долго-долго никто не отвечал. Только позже из тишины донеслось: «Был бы мальчик». Злой шёпот свекрови: «Придушила…» И тут же на неё накинулась повитуха, стала давить, нужно было делать что-то ещё, а Марион лишь кричала. Потом тёмный сон. Проснулась в тишине. Не было никого, кроме неподвижного сына в колыбели.

Вышла на рассвете. Никто в доме не слышал.

И теперь надо спешить. Только как бы встать, не откладывая свёртка – класть на землю больше не хотела. Грудь изнутри закололо, словно тонкими щекочущими иголочками, и наполнило тяжестью. Марион застыла, прислушиваясь к себе, и тут же вскочила, не выпуская свёртка из рук. Она взяла его утром завёрнутым – и не открывала. Не видела личика.

Потянуло нехорошим запахом, как от несвежей еды, но это от неё самой – так решила. Шаги помогали не думать о тёмной комнате с кроватью – здесь, на воле, много света и надежды. Под правым соском расползалось мокрое пятно. В следующий раз остановилась уже у высеченных в скале ступеней – это был путь к Богородице.

Дальше – немного. Идти недалеко. Долго, но не далеко. Вскоре Марион могла смотреть сверху, с горных выступов, на долину, и удивлялась – как она теперь высоко.

У входа в церковь сидела нищенка. Марион кивнула ей – дать было нечего, у самой не было ничего, кроме свёртка. Зайдя из ясного дня в сумрак церкви, поёжилась, но из глубины, от алтаря, улыбнулась сквозь огонь свечей Богородица. Богородица качала светящегося сына, и Марион улыбнулась в ответ, и начала качать своего. «Вот теперь всё наладится», – подумала с облегчением, присаживаясь на скамью, и осторожно отвела ткань с лица своего первенца. Личико крохотное, голубоватое, бровки чёрные, губки синие. В испуге прикрыла, но Богородица так ласково напевала, качая сына, что Марион ещё сильнее испугалась – теперь своего неверия. Просто он был измучен двухдневным путём в мир, к тому же он был голоден, её мальчик. Освободила правую грудь, повернула к ней мёртвого младенца и посмотрела на Богородицу.

…Марион улыбнулась. Что за смешное чувство – как рыбка присосалась. Медленно, со страхом опускала глаза. Вот реснички сыночка, вот тени от них – вздрагивают в такт глоточкам, и щёчки – шире-уже, тени на щёчках танцуют в свете свечей. Церковь заплясала вокруг Марион искорками – солнечный свет сквозь цветное стекло, свечи, капли золота. Лишь взгляд Богородицы оставался ласковым и неподвижным, не пляшущим.

– Что ты здесь делаешь? – спросили за спиной. Тихий голос – гулкое эхо. Она испугалась, резко отдёрнула впившегося сына, тот тоненько заплакал, а она попыталась прикрыть грудь, закусив от испуга язык – из соска струёй брызнуло молоко, капля упала на лобик младенца, другие капельки белой дорожкой легли на пол. Попробовала качать сына – живого не легко, не так, как свёрток, живой выворачивается. Священник медленно шёл по проходу между скамьями, шаги звучали в тишине как далёкие колокола, и чем ближе он подходил, тем тише становился младенец – вот уже только всхлипывал, удивлённо и внимательно глядя на мать синими мокрыми глазами.

– Что ты делаешь здесь? – спросил священник снова, строго, но без гнева, приблизившись и наклонившись к ней.

Горло напряглось – она хотела ответить, но слова не выходили. Пока кричала в схватках, разучилась говорить. Странный звук вылетел наконец изо рта – похожий и на плач, и на смех.

– Ты хочешь окрестить своего сына? – подсказал священник, да и что здесь гадать – ведь Богородица Горная прославлена этим чудом: она оживляет мертворожденных, чтобы над ними можно было совершить обряд крещения.

Марион торопливо кивнула, пока святой отец не догадался – она ведь и не думала о крещении, она шла сюда, чтобы Богородица оживила её сына.

– Мальчик? Ты знаешь, какое имя нужно дать ему?

Не ответила.

– Когда он родился?

Не ответила.

– Сколько ему дней?

Тишина.

– Саму-то как зовут? Сколько лет тебе?

– Шестнадцать, – ответила неожиданно, говорить оказалось не так сложно, просто она неправильно пыталась это делать. – Меня зовут Марион.

Ребёнок агукнул и потянулся ладошкой к груди, будто был старше, не новорожденным. Пока способность говорить не ушла, Марион быстро спросила:

– Можно, я сначала покормлю его? Мы выйдем.

Священник покачал головой:

– Он ведь родился мёртвым?

Спрятала лицо, снова не могла говорить.

– Да славится Пречистая Дева, совершившая это чудо и оживившая твоего сына. Но мы должны торопиться, Марион. Нам нельзя терять времени.

Святой отец говорил терпеливо, было видно, что он не впервые произносит эти слова и знает – повторять их придётся раз за разом, прежде чем услышат.

– Марион. У тебя хорошее имя, почти как у нашей Богородицы.

Отрицательно покачала головой.

– Да-да, маленькая Мария… Тебе нужно торопиться, Марион. Ведь ты, чтобы спасти бессмертную душу сына, пришла сюда, и не пожалела смертного своего тела. Что же ты теперь медлишь?

Сначала нерешительно, а потом смелее – не соглашаясь, вертела головой. Она не видела сына, в глазах снова было темно, но она прижимала его к себе так крепко, что сосок её слышал, как в нём бьётся сердечко.

– Потом у вас с ним будет целая вечность. Не здесь. Посмотри на Богородицу, Марион, подними на неё свой взгляд, и тебе снова станет светло.

Подняла глаза. Богородица и Марион были друг напротив друга, как отражения друг друга: усталые лица, дети на руках. Светлый взгляд Богородицы разогнал темноту, и Марион удивилась, увидев вокруг себя стены церкви, свечи, склонившегося к ней святого отца – в серой рясе, седого. Увидела свою юбку и лежащего на коленях ребёнка. Глазки закрыты – неужели он уснул? Так сладко спит.

Слова вылетели сразу, она не желала этих слов:

– Сын Богородицы воскрес.

– Но прежде он спас всех нас своей смертью, – отозвался священник. И после короткого молчания – подобрав нужное слово – шепнул: – Ведь и Он не остался после Воскресения здесь. Он вознёсся на небо на сороковой день, так должно было быть.

Марион снова замотала головой – нет, хотя невольно думала о цепочке красивых облаков.

– Мне нечем заплатить за крещение.

– Не страшно. Ты принесла Богородице дар, обронила только – он с трудом наклонился и дотронулся до белой молочной дорожки на полу у скамейки. Подобрал. В жёлтых пальцах мягко светила жемчужная нить. – Неужели же ты думаешь, что этого щедрого пожертвования не хватит на скромный обряд? Священник подошёл к Богородице и повесил жемчужную нить рядом с другими украшениями. Их было много. – Неужели ты думаешь, что даже придя с пустыми руками, ты получила бы отказ? Так что зови родных, Марион. Где твой муж? Где крёстные?

Ничего.

«Ма-ма», – сказал вдруг новорожденный, испугав её – он не должен был говорить в первый день жизни. Но мальчик снова открыл синие глазки, и, вывернувшись из пелёнок, сел у неё на коленях, словно полугодочка, и заговорил, словно трёхлеточка, только голос был очень звонкий.

«Дети играли в саду. Они бегали по цветам и карабкались на деревья. Им на ладони падали вкусные яблоки. Они пили из ручьёв воду. Их игры были весёлые. Они играли с утра и до сна. У них не было забот, болезней и смертей. К ним приходил Бог и гладил их по головам. Они звали меня к себе. Я стоял за оградой и не мог попасть в сад. И тут пришёл большой человек. Он держал ключи. Он сказал, что ты, родненькая, знаешь, как сделать. Сделай, чтобы я попал в сад! Я хочу в сад! Я хочу!..» Спокойный голос ангела стал вдруг детским, капризным, и новое «хочу» утонуло в тонюсеньком хныканье, каким хнычут в первый день жизни.

«Ложись, ложись, – заговорила Марион, заставляя ребёнка лечь, – это тебе показалось». Начала качать, тихо-тихо напевать, и он прижался к груди, смирился, полуприкрыл голубые глазки.

Святой отец смотрел на Марион, выжидая, будто не слышал ничего. Потом он тихонько отошёл от неё, вышел из церкви, но вскоре вернулся. Оторвав взгляд от засыпающего сына, Марион увидела, что со святым отцом нищенка, сидевшая на паперти, и тот монах, что обогнал её в пути.

– Вот нашлись и крёстные родители твоему сыну, – сказал священник.

– Мы можем назвать его в честь Иакова? – спросила, не переставая качать.

И когда её сына окунали в купель, он кричал и сучил ножками, как любой младенец, которого окунают в воду. Но когда Марион снова взяла Джаке на руки, он замер, стал тише белого облака, тише камня. Прежде чем синева окончательно опустилась на личико мертворожденного, святой отец прикрыл его краем ткани.

Марион сидела.

– Теперь ты сможешь похоронить сына по христианскому обычаю, на христианском кладбище. Это важно.

Качала свёрток, не обращала внимания на слова. Богородица смотрела словно бы мимо неё, над ней. На тех, кто шёл к церкви за чудом. Монах исчез в глубине церкви, шёпот его молитв доносился издалека. Нищенка вернулась на паперть. Священник отошёл от Марион, он бродил, поправлял свечи, убирал огарки. Марион затянула тихую колыбельную, качая неподвижный свёрток.

…Внутри церкви не было заметно, что солнце переместилось на западную сторону неба, но священник тронул Марион за плечо.

– Тебе пора идти, если хочешь вернуться до ночи.

Вздрогнула, подняла испуганные глаза.

– Тебе пора идти, – повторил он громче. – Если хочешь, ты можешь оставить сына – я позабочусь о его погребении. Тебе не нужно беспокоиться.

Испуганно завертела головой – сын должен быть похоронен рядом с её матерью, кто-то должен приглядывать за ребёнком на небесах. Но тут же кивнула:

– Я пойду.

– Тебе было бы легче идти одной.

Марион поспешно поднялась.

– Выпей вина перед дорогой, подкрепись.

Снова покачала головой.

Солнце ещё не краснело, но лучи придавали воздуху медный оттенок. Сверху прекрасен был послеполуденный мир – водопады срывались с гор, деревья вытягивались к небу, озеро поблёскивало в долине. Святой отец провожал Марион взглядом. Она шла неуверенно, спотыкалась. «Спускаться с горы легче, чем подниматься», – думал он.

В который раз спросил себя священник, не грешит ли он, совершая обряд крещения над мёртвыми. И ещё: бесспорно, велико могущество Богородицы, но неужели все эти женщины на самом деле думают, будто мёртвое дитя может стать живым? Фигурка удалялась. …Так поступали до него в этой церкви, так будут поступать после него, и если это грех – что делать, придётся гореть в аду.

Богородица не провожала Марион взглядом.

Первые шаги были трудными. За то время, что Марион провела в церкви, стало жарко. Вернулась вся тяжесть. И скучный страх – ей не хотелось возвращаться в дом мужа, в комнату, где случилось ужасное, на ту кровать. Лучше заблудиться среди скал, оступиться, сорваться. Нет-нет-нет, разве можно отказать маленькому Джаке в христианском погребении, разве не за этим ходила она к Богородице? И жара отступала – ей становилось прохладнее, ей становилось холодно, несмотря на медную тарелку солнца, направившую в неё лучи.

В дом мужа вернулась затемно, скованная невидимым льдом. Вошла. Было так же темно и пусто, как перед рассветом. Кровать стояла убранной – не было следов вчерашнего. Пустая колыбель рядом с кроватью. Марион не стала класть свёрток в колыбель, а положила рядом с собой. Захотела убрать волосы со лба – но рука не послушалась, лишь вздрогнула. Лёд уходил, от живота к груди поднимался огонь. Медное солнце догнало. Жарко. Жар.

Горячка, поняла она, родильная горячка унесёт её. Это к лучшему – будут у Джаке и мама, и бабушка на небесах, и будет он играть с другими детьми, а она – наблюдать, сидя под оливой, и вести долгие беседы со своей матушкой. Вечером же будет ложиться на облако и обнимать сына.

Марион обняла свёрток. Ей стало так хорошо – лежать с первенцем, качаясь на облаке, высоко-высоко. Рядом с Богородицей.

Марион проснулась поздно – не помнила, чтобы когда-то в жизни так поздно просыпалась. Поднявшееся солнце светило в окно. Болели пальцы ног и пятки, вчера сбитые на камнях. И колени. И бёдра. И между. Болел живот. Болела грудь. И всё же она вытянулась на кровати – это была другая боль. Бывает боль разрушения, когда смерть близится и тело не спасти. Вчера была такая боль, боль спокойная. А это была боль работы, словно всё штопалось и чинилось внутри, чтобы жить. Жара не было. Она осталась. Видимо, Богородица ещё раз подумала о ней. Только выйдя на порог, глядя на ясное небо с лёгкими птицами, поняла – свёртка не было рядом, когда проснулась. Бросилась было назад – но тут увидела мужа, он подошёл к ней, и ласково, даже до сватовства не говорил он с ней так ласково, позвал за собой.

– Всё готово, – сказал он.

На миг поверила, что сынок сейчас у свекрови и всё готово к празднику, но только на миг. Всё было готово к погребению.

– Проснулась, дочка, – подходила свекровь. Никогда раньше свекровь не говорила с ней так – почти заискивая. Было много народу, соседи. На неё смотрели по-особому. Ей не хотелось, чтобы на неё смотрели.

Люди знали – произошло чудо, весть разлетелась по селению и дальше, и все приходили глянуть на чудо – словно ребёнок на самом деле воскрес и жил. Но он не жил. Погребение вышло странно-пышным, и в маленькой часовне едва хватило мест для всех, кто хотел присутствовать. Марион молчала. Она с удивлением смотрела на упоённых чудом людей и не узнавала никого.

Спокойно смотрела на гробик – он не имел отношения к свёртку, который у неё отобрали ночью. Спокойно и удивлённо. Её удивляло всё: дома, одежда, беспокойные уши собак, подёргивающиеся головы кур, прямоугольные зрачки коз, столы, половицы, походка людей и кора деревьев. Все вещи. Люди за столом выглядели счастливыми. Муж был заботлив, спрашивал, не хочет ли она пойти лечь – она не хотела. «Ничего, первый раз – не в счёт, помянешь моё слово, и года не пройдёт, как ты мне внучка подаришь», – умилялась свекровь. Марион кивала не слушая, глядя в окно и удивляясь – что в окне листья и небо.

Голоса шумели вокруг, плескалось вино, пересказывалась на десять голосов история о походе юной матери к Богородице Горной, были в том рассказе и светящиеся ангелы с крыльями, и спустившийся с неба по лестнице сияющий Иаков, приказавший дать ребёнку его имя, и, разумеется, Богородица, нашёптывающая тайны Небес и Преисподней.

О самой Марион забыли. Она вышла на двор. Ущербная луна висела низко и неподвижно над тёмными деревьями. Вдали, среди гор, была спрятана церковь Богородицы Горной. Отсюда не видно. Марион долго стояла и ждала – когда Богородица сжалится над ней и поможет заплакать.

2012