Читать книгу Полет к освобождению - Татьяна КоВернега - Страница 3

Все вокруг было залито закатными лучами солнца. Белые стены украинских хат-мазанок, выглядывающие среди цветущих яблоневых садов, отражали розово-оранжевый отблеск заката. В селе было тихо, только издалека доносилось редкое мычание коров, возвращавшихся с лугов к вечерней дойке.

Последний запоздавший луч проскользнул по цветущим мальвам, мягкой траве, заглянул в распахнутую настежь дверь маленькой белой хаты, осветив земляной пол, на который присела, ища опоры, молодая женщина, прижимая к своей груди полугодовалого ребенка.

На пороге хаты стоял невысокий человек средних лет, нервно сжимая в натруженных руках шапку. Его густые черные волосы паутинкой покрыла седина. В темно-зеленых глазах отражались боль и вина. Он в нерешительности стоял у порога своего дома, понимая, что, преступив эту черту, этот порог, он навсегда уйдет из своей прошлой жизни. Из жизни, где останутся его любимые дети, когда-то горячо любимая жена и много радостных дней в их бедной, но счастливой хате. Миколка, его сын, его маленькая копия, оторвавшись от своих сестер, подбежал к отцу и вернул к происходящему.

– Батя, не уходи! – испуганно закричал Миколка, схватившись за отцовскую ногу. Он старался удержаться на ней, повиснув всей тяжестью тельца шестилетнего ребенка на тяжелом кирзовом сапоге. – Не уходи! Не бросай меня, – просил маленький мальчик, заливаясь слезами. Ему было страшно от непонимания происходящего, но он чувствовал, что сейчас случится что-то плохое, что этого нельзя допустить.

На полу, с маленькой сестричкой на руках, сидела растерянная молчаливая мать. Ее черные косы были аккуратно уложены венком вокруг головы, оттеняя бледное лицо. Казалось, что слова застыли на онемевших губах. Две девочки постарше стояли в углу комнаты, прижимаясь друг к другу и готовые вот-вот расплакаться.

Отец, прикрывая руками мокрые от слез глаза, отвернулся от жены: «Нужно уходить! Не могу все это видеть! Не могу их больше обманывать! И не смогу жить здесь, задохнусь без любви!» Он резко вырвал свою ногу из цепких рук сына и, не оглядываясь, быстро выбежал во двор.

Миколка растирал на щеках маленькими грязными кулачками ручьи слез, которые не переставали течь из испуганных глаз. Он выбежал за отцом.

– Я буду послушным! – кричал он вслед убегающему отцу. – Я буду делать все, что ты скажешь!

Но отец, не оборачиваясь, быстрым шагом вышел за ворота и почти побежал по пыльной дороге, которая вела на другой край села.

Миколка вернулся в хату, где еще вчера они с сестрами весело смеялись, когда батька их по очереди подкидывал к потолку своими сильными руками.

В доме было тихо и страшно. Мать лежала на земляном полу, свернувшись клубком. О том, что она жива, можно было понять по изредка вздрагивающим плечам. Старшие сестры сидели испуганные, забившись в угол. Только самая младшая ничего не понимала и продолжала улыбаться, играя своими ручонками.

«Как же так?! – пронеслось в голове мальчика. – За что он так с нами?» Слезы высохли. Он как будто повзрослел на несколько лет. В его широко распахнутых зеленых глазах загорелась искра обиды за себя, за маму, за сестер.

«Пусть бы он меня поколотил, – не переставал думать Миколка, злость клубком заползала в его сердце, – только бы не уходил!» Но отца не было. Миколка знал, что он не вернется, знал, куда он ушел. Миколка видел их однажды в лесу, на поляне. Рядом с отцом сидела молодая красивая девушка. Это была школьная учительница, которая недавно приехала работать к ним в село. Отец нежно обнимал ее и поправлял рассыпанные по плечам волосы. Ревность и обида за маму залили тогда лицо маленького мальчика. Он убежал с места преступления, понимая, что говорить об этом нельзя никому.

Потом были как бы невзначай оставленные кем-то цветы на калитке в их дом, цветы с той самой лесной поляны.

Иногда, притворившись спящим, Миколка с испугом слушал по ночам, как шепотом ссорятся мать с отцом. Все чаще из уст матери звучало слово «коханка».

– Не плачь! – подбежал Миколка к матери. – Я буду защищать вас, буду помогать во всем, никому не дам обидеть!

Мать крепко обняла сына, и громкие рыдания прорвались наружу.

– Пусть уходит, – с обидой, пробившей насквозь все маленькое тело, проговорил Миколка, – никогда ему этого не прощу! Заколочу все двери и ворота, ни за что не пущу его больше к нам в хату! Пусть живет со своей коханкой, раз она ему милее нас! – Он сжал всю свою злость в маленькие крепкие кулачки, чтобы она никуда не убежала.

Миколка старался помогать и поддерживать свою маму и сестер после ухода отца. Теперь он был единственным мужчиной в доме, поэтому стремился взять на свои детские плечи больше ответственности за семью. Не дожидаясь просьбы матери, он носил воду из колодца, колол дрова; на заре, когда еще все спали, растапливал печь, чтобы в хате было тепло. Помогал матери и сестрам в огороде.

– Кормилец ты наш! – с гордостью и тоской говорила мать, когда он приносил домой из леса корзины грибов и ягод, заготавливал лечебные травы.

Лес был для Миколки вторым домом, даже больше. Здесь, укрывшись в гуще деревьев, он чувствовал себя счастливо, здесь он был свободен. Деревья перешептывались между собой пышными кронами, встречая своего маленького друга. Цветущие поляны открывали ему свои объятия и радовали взгляд, мягкий шелест высокой травы убаюкивал и успокаивал Миколку. Здесь он погружался в свой неповторимый волшебный мир с сотней оттенков зеленого, наполненный ароматами земляничных полян, грибов, лесного меда. Он любил с разбегу нырять в красно-фиолетовое море иван-чая, утопая с головой в волнах этих гордых цветов. Он словно смывал с себя все беды и тревоги. Иногда, наполнив корзину лесными дарами до краев, мальчик ложился на поляне среди цветущих ромашек с синими колокольчиками и, прикусывая кисло-сладкую травинку, долго смотрел на скользящие по небу причудливые картины из облаков, стараясь разгадать их значение. Миколка часто засыпал под занимательный рассказ своей небесной книги, дочитать которую было невозможно.

Но больше всего он любил рыбачить и наблюдать за озером на рассвете! Когда по легкой ряби светлеющей после ночи серебристо-серой воды начинали скользить легкие лучи восходящего солнца, наполняя ее своим отражением. Торчащий из воды самодельный поплавок на удочке замирал под утренний многоголосый хор разбуженных лягушек, перекличку просыпающихся птиц и становился невидимкой для рыбы. Солнце медленно всходило, наполняя небеса розово-голубым светом. Его лучи бесшумно ползли по лугам, окутанным предрассветным туманом, и растворялись в отблеске сверкающей утренней росы! Миколка, щурясь, пытался разглядеть наполненные солнцем капли на траве, рассыпанные невидимым волшебником. Он смотрел, не отрываясь, пока свечение не пропадало, пытаясь разгадать тайну увиденного волшебства.

Здесь Миколка забывал про голод, который болью отзывался в его животе. В это страшное людоедское время тридцатых годов XX века, во время раскулачивания большевиками крестьян, от голода умерли много людей, особенно в деревнях, когда забирали последнее. Голод пришел и в их село. Лес, озеро, маленький огород помогали выживать, и конечно же хлеб, который приносила мама. Хлеб голодным детям передавал отец, он работал на мельнице. Миколка не знал об этом. Каждый раз матери приходилось придумывать различные истории о появлении хлеба в доме, чтобы накормить сына. Миколка не хотел принимать от отца никаких «подачек»! Он не хотел понимать, что в эти голодные годы, когда люди умирали семьями, трудно было бы выжить без отцовской помощи.

Миколка подрастал, становился красивым крепким юношей, талантливым в учебе, любопытным к знаниям, трудолюбивым. Зеленые глаза игриво поблескивали из-под черных бровей, следя за сельскими девчатами, которые отвечали на лукавый взгляд веселым смехом. Непростая сельская жизнь сделала характер юноши твердым и упрямым.

Об отце он старался не вспоминать, хотя жили они недалеко друг от друга, по разные стороны села. Сын спрятал свою боль в душе, укутал обидами и закрыл семью замками. Когда Миколка издалека видел отца со своей коханкой, он быстро убегал на другую сторону улицы.

– Если зайдет к нам во двор, – однажды сказал он матери, – зарублю!

И в его глазах загорелся знакомый огонь ненависти, который так пугал мать. Отец не приходил.

* * *

Война началась неожиданно. Никто не мог понять, что произошло. Казалось, что скоро все закончится, произошла какая-то ошибка. Это была Вторая мировая война. Она пришла надолго, со всей своей мощью разрушителя и убийцы.

Односельчане столпились возле военкомата, мужчины молча курили и ждали своей очереди записаться в число добровольцев. Миколке еще не было и семнадцати.

«Я должен идти на фронт, – думал он. – Я не смогу здесь сидеть и ждать, чем все закончится. Почему кто-то, а не я должен защищать моих сестер, маму, мое село?» Молодая юношеская кровь бурлила в нем и звала на подвиги. Да и очень хотелось доказать отцу, какой он смелый и взрослый. Этот мальчишка даже на самую малую долю не мог представить то, что его ожидает.

– Сколько тебе лет, сынок? – Вопрос присланного из города военного прозвучал совсем не строго.

– Восемнадцать исполнилось, – не моргнув глазом, ответил Миколка. И это была первая ложь в его жизни.

Человек в форме, сдвинув фуражку набок, почесал затылок и с грустью сказал:

– Маловат ты, сынок, для восемнадцати лет, – и сурово продолжил: – Но гады фрицы приближаются! Защищать нужно нашу Родину.

Искать Миколкины документы было негде, да и времени на это не было. Его записали в пехоту. По лицу парня пробежала гордая улыбка, сами по себе расправились плечи, он как будто бы сразу же повзрослел.

В эту минуту с горечью и давно забытым чувством нежности Миколка почему-то подумал об отце: «Война. Ведь мы можем больше никогда не увидеться». Но упрямец тут же отогнал от себя накатившую слабость. «Я приду домой в орденах, с победой! Пусть он увидит, кем я стал без него!» – и по-мальчишески гордо поставил точку в своих мыслях.

После, по прошествии многих лет, Николай никогда не говорил о войне, даже когда она была далеко позади. Не мог смотреть фильмы о военных событиях, читать книги, объясняя тем, что никто и ничто не может описать эту раскаленную лавину горя и ужаса. Николай до конца жизни пытался понять, как могло случиться, что амбиции нескольких человек привели к гибели десятков миллионов людей.

* * *

На фронте, в пехоте, молодым мальчишкам-солдатам наливали спирт, чтобы не было так страшно. После выпитых «боевых ста грамм» было проще идти в атаку, и царивший вокруг кошмар пугал уже не смертельно. По призыву командира солдаты-пехотинцы, среди которых было много молоденьких ребят, выскакивали из своих окопов и мчались с криками «Ура! За Родину!» навстречу огню. Вражеские пули косили их, как траву, взрывы разрывали на мелкие части тела и разбрасывали по полю. Мало кто достигал указанного рубежа, но там их поджидали вражеские штыки и рукопашный бой. Беспощадная рука смерти прижимала к земле, не разбирая, кто стар, кто млад. Миколка бежал в атаку по мокрому от крови полю, усеянному мертвыми и ранеными людьми, спотыкаясь об изуродованные тела своих товарищей, с которыми еще вчера шутил, делился надеждами и мечтами о будущем, рассматривая вместе с ними маленькие фотокарточки родных и близких.

В тот день была холодная осень. Их пехотный батальон попал в окружение. Комбат и большая часть состава батальона погибли. Солдаты сидели в окопах под проливным осенним дождем в ожидании неизвестного. Вдали уже четко вырисовывался серый строй немецких шинелей, которые ровными шагами двигались на них. План врага был понятен: сомкнуть в кольцо, чтобы беспощадно уничтожить остатки батальона. Оставался только один последний выход – лес, в котором можно было укрыться.

Голос молодого лейтенанта прозвучал по-взрослому сурово и уверенно:

– Солдаты! Беру командование на себя! Слушайте мой приказ! По команде встаем и бежим к лесу! Не останавливаясь! Вы, – и он указал на малый отряд бойцов, – прикрываете отход остальных – и за нами следом! Прорвемся! – По-пацански глубоко натянув фуражку на голову, уверенно и со злостью прокричал он: – Не дадим фрицам поганым нас здесь, на своей земле, закопать! Если уж погибать, так не трусами! – Он вытащил из кобуры пистолет. – Вперед! За мной! – И бросился в сторону, где немецкие серые ряды еще не успели сомкнуться, к лесу.

Солдаты, не раздумывая, поднялись из окопов и побежали за лейтенантом. Несколько десятков пехотинцев остались в окопах, прикрывая своих товарищей от вражеских пуль встречным огнем и давая возможность им добраться до леса. Никто не уходил со своей позиции, не пытался спастись от приближающегося врага. Эти молодые парни, эти герои, понимали, что останутся здесь навсегда.

«Нужно добежать! Лес спрячет, он всегда помогал! Там жизнь! – пронеслось в голове Миколки. – Еще немного, вот уже деревья. Прорвались! Мой родной лес!» Надежда и радость наполнили его. «Но что это? Почему я упал? Ничего не чувствую!» И в эту минуту жгучая боль пронзила его насквозь, рассекая спину раскаленным серпом, пройдясь огнем по ноге. Он упал лицом на зеленый мох. Боль лишила сознания.

Однополчане подхватили молодого солдата под руки, вскинули на свои плечи и скрылись вместе с ним в густом лесу.

Очнулся Миколка уже в госпитале, долгое время пролежав без сознания.

– Ну, наконец-то! – услышал он рядом голос пожилого мужчины. – С возвращением, сынок! А то мы уж и надежду стали терять!

Миколка увидел наклонившееся над ним лицо отца.

– Батя?! – Слезы подкатили к горлу и предательски полились по исхудавшему, измученному, бледному лицу.

– Батя я тебе! Батя! – заботливо проговорил незнакомый человек.

Когда мимолетный туман рассеялся, Миколка понял, что обознался.

– Ты поплачь, поплачь, сынок, полегче будет. Плачешь – значит, живой! Теперь все будет хорошо. Молодой, выберешься! – И он поправил своей единственной рукой упавшее с неподвижного тела парнишки одеяло.

Начались нескончаемые дни лечения в госпитале, дни, наполненные болью и страданием. Осмотры, консилиумы и тревожный шепот за дверью и, как приговор, заключение докторов: «Сложное ранение ноги, почти выбита часть кости. Но самое тревожное – это ранение позвоночника. Движения ограниченны. Ходить не сможет». Для молодого парня все это прозвучало как-то очень непонятно, он не поверил в вынесенный медицинский вердикт.

Проходили недели, месяцы… Миколка продолжал неподвижно лежать в кровати, получая стыдную заботу от молоденьких и красивых медсестер.

«Не может быть, чтобы я навсегда был прикован к постели, – думал он. – А как же рыбалка? Как же мой лес? Нет! – упрямо думал он. – Я с этим не согласен! Со мной этого не может быть! Я буду ходить, чего бы мне это ни стоило!» – с настойчивостью и абсолютной уверенностью закончил свою мысль. С силой сделал рывок и попытался подняться, но резкая боль уложила его обратно.

«Если болит, значит, живое и должно двигаться! – пришло к нему понимание. – Значит, все зависит от меня! Ведь дома, в селе мы всегда обходились без докторов. Нужно очень захотеть!» – вспомнил он слова мамы.

Он понимал: чтобы вернуть способность ходить, нужно двигаться, чего бы ему это ни стоило. Начались долгие недели, месяцы, годы непрерывного труда над своим телом. Миколка был упрям, он знал, что справится. Не сдаваясь ни на один день, он боролся за свою полноценную жизнь, преодолевая порой нечеловеческую боль. Молодость и характер брали свое: тело медленно стало восстанавливаться.

Девчонки-медсестры с интересом заглядывались на молодого красивого чернявого парня с большими зелеными глазами и бледным лицом. Он же не переставал заигрывать и шутить с ними. Когда очередная смущенная от такого внимания медсестра убегала, Миколка вздыхал:

– Красивые девчата, но все такие высокие, как на подбор!

– Ну-ка! Попробуй потаскать нас, бугаев, – ответил ему угрюмо сосед по палате, у которого тоже были перебиты ноги. – Как их плечи только выдерживают нас?!

– Порадуюсь от женского внимания, пока лежу! – продолжал Миколка. – Почувствую себя крутым парубком! А то мало что не высоким уродился, так пули еще дупло в ноге сделали, прибрав для этой конструкции пару сантиметров, и позвоночник скукожился. Когда встану, девчата увидят, какой я великан, да как побегут в разные стороны!

И палата наполнялась смехом от очередной его шутки. Миколка не был высоким, но и низкорослым его тоже нельзя было назвать. А шутить и смеяться он очень любил.

Именно тогда, когда он был прикован к постели, пришла к нему мысль стать врачом. Через несколько лет, на удивление всем врачам, Николай будет ходить, правда, с помощью палки, до конца жизни преодолевая жгучую боль в раненом теле.