Читать книгу Против течения. Книга первая - Татьяна Леншина - Страница 2

Город Кологрив, 2019 г.

Русоволосая, хрупкая миловидная девушка сидела на выбеленных водой и солнцем деревянных мостках портомойки, опустив босые ноги в теплую речную воду. Девушку звали Люся, и ей едва исполнилось семнадцать лет. Она задумчиво смотрела на маленьких серебристых рыбок, резвящихся на мелководье. Течение, едва заметное у берега, но стремительное и сильное на середине, несло воды реки в какие-то неведомые дали, где была другая, неизвестная Люсе жизнь. Девушке стало тоскливо от мысли, что совсем скоро она станет частичкой этой пока незнакомой и чужой для нее жизни. Что ждет ее там, куда так стремительно несет свои воды река? Недавнее детство мелькало перед нею чередой ярких и пестрых картинок, из которых воображение вдруг выхватило образ мамы. Вспомнился день, когда она впервые в своей жизни увидела ее. Люсе исполнилось в тот год одиннадцать лет. Жила она в детдоме.

Городок Кологрив, где находился детский дом, был старинный, маленький и патриархальный. Когда-то давным-давно земли, где позднее появилось это поселение, заселяли финно-угорские племена меря. В 16-м веке московский князь Василий III приказал срубить пограничную крепость с насыпными земляными валами. В указе о строительстве этой крепости говорилось: «Чтобы вы город поставили своими сохами1 и рвы покопали, и городовой бой, и камение и колье на город приготовили и сторожки бы у вас были крепкие, а как вести будут от казанских людей и вы б были все в городе за крепостями, жили у башен…». Так построили предки-славяне на берегу реки Унжи город-крепость, защищавший эти края от опустошительных татарско-черемисских набегов. Но лучше всякой крепости оберегали жителей тех мест от врагов бескрайние леса, непроходимые топи да болота. Царица Екатерина пожаловала старинному поселению герб и статус уездного города. По данным переписи 1897 года в уезде проживало 109 575 человек. А в самом городке – 2 565.

Тихой и неброской красотой был отличен Кологрив от прочих поселений Костромской губернии. Местные дворяне и купцы-благотворители, будучи людьми весьма религиозными, выделяли щедрой рукой средства и на строительство храмов, и на украшение их иконами и настенной живописью, и на приобретение необходимой церковной утвари.

Пять каменных церквей поигрывали на солнышке золотыми маковками куполов, увенчанных крестами. Еще издали, подъезжая к городку, путники видели ослепительно белый Успенских храм, будто парящий над лесом. Он казался миражом, неизменно привлекая взор путника, до тех пор, пока не покажутся домики городской окраины.

На узких городских улочках, мощенных камнем и сбегавших веерообразно к реке Унже, красовались двухэтажные купеческие и дворянские особнячки, затейливо украшенные кружевом резьбы и ковки. В редком окошке не видел прохожий излюбленный цветок местных домохозяек фикус, расправивший на солнышке глянцевые листья, или цветущую пышным цветом ярко-красную герань в простом горшке.

Весной, по утрам хоры ворон и грачей, свивших свои гнезда среди верхушек деревьев, будили жителей городка звонкими, трубными голосами: «Крра-крра!». Летом тихие улочки и переулки утопали в зелени раскидистых лип, белоствольных берез, кустов сирени и акации, выглядывавших из-за деревянного штакетника палисадников. Возле заборов порхались в нагретом солнышком песке куры, в тени кустов, высунув розовые языки и вытянув лапы, лежали дворняги, лениво урча на редких прохожих.

После революции 17-го года жизнь в городке потекла по другим законам. Дворянство и купечество ликвидировали как враждебный класс: кого-то расстреляли, кого-то сослали в лагеря. Крестьянство тоже коснулась волна революционных перемен. Появились колхозы, в которые, «хошь ты того или не хошь», приходилось вступать крестьянам-единоличникам. Храмы разрушили. Купеческие и дворянские особнячки национализировали.

В 50-х годах в одном из двухэтажных домов купца-лесопромышленника Мины Звонова, который он пожертвовал когда-то под богадельню, разместила Советская власть детский дом для сирот и детей, оставшихся без попечения родителей.

Со всех ближайших населенных мест свозили в детский дом обездоленных детей, чье детство пришлось на тяжелые послевоенные годы. Детский дом носил имя вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина и являлся домом школьного типа. Все воспитанники посещали школу и могли проживать в нем до 18-летнего возраста.

Люся вспомнила, как в один из зимних дней школьных каникул она вместе с другими девочками сидела в швейной мастерской, где они учились шить, вязать, вышивать и прочим хитростям рукоделия.

В кружке рукоделия. Люся первая слева.

За окнами трещал тридцатиградусный мороз, и поэтому на улицу их не пускали, чего доброго отморозят себе щеки или нос. В комнате было тепло от жарко натопленной печки. Обычно веселые и болтливые девчонки сидели тихо. Их внимание было приковано к вышивке. Рисунок требовал точности, нужно было внимательно считать крестики, чтобы не испортить узор.

В коридоре послышался мерный стук, дверь отворилась, и в комнату вошел, прихрамывая, всеми любимый детдомовский воспитатель Константин Михайлович. Вид у него был весьма необычный. К культе правой ноги, ампутированной в госпитале во время войны, был пристегнут скрипучими кожаными ремнями деревянный протез. Меховая жилетка, надетая поверх гимнастерки, туго облегала его крупную, тяжелую фигуру.

– Еще бы попугая ему на плечо, и вылитый пират, – обсуждая его внешний вид, беззлобно смеялись детдомовские девчонки.

Лицо у него скуластое и суровое, но это только на первый взгляд. Расплывется по нему добродушная улыбка и покажет заметную прореху между двумя передними зубами. Но изъян этот вовсе не портит лицо Константина Михайловича, а напротив, показывает добрую натуру с широкой душой.

Побросав пяльцы, девчонки повскакивали с лавок и буквально повисли на нем с радостными возгласами. Каждой хотелось внимания, заботы и человеческого тепла, а Константин Михайлович относился к ним по-отечески строго и ласково одновременно.

– Да вы же с ног меня собьете, – обнимая девчонок, насколько хватало рук, смеялся воспитатель. – Несите стул скорее, а то как же я устою на одной-то ноге перед такими красавицами, – шутил папа Костя (так звали его ребятишки между собой за манеру называть детдомовцев дочками и сынками).

Воспитатель уселся на заскрипевший под тяжестью его литого тела стул, который тут же плотным кольцом окружили девчонки.

– А ну, покажите-ка свое рукоделие, – обратился к воспитанницам Константин Михайлович.

Девчонки, говоря наперебой, стали показывать вышивки.

– Константин Михайлович, у меня посмотрите салфетку. Я гладью научилась вышивать.

– А я крестиком подушку-думку вышиваю. Красиво?

– Смотрите, Константин Михайлович, у меня здесь вот ромашки будут, а по краям васильки. А сейчас я мережку делаю.

– Ишь ты, затейно-то как! Ну, девчата, на все руки от скуки, – радовался папа Костя, что так ловко и складно выходят узоры. Оторвавшись от рукоделия, он обвел глазами девчонок и, остановив свой взгляд на Люсе, сказал, обращаясь к ней:

– Люся, а я за тобой, доча. Идем со мной. Анна Дмитриевна тебя вызывает.

В комнате стало тихо. Анна Дмитриевна, директор детского дома вызывала к себе в кабинет самых отъявленных хулиганов или нарушителей дисциплины. Люся не относилась к их числу. Она была девочкой спокойной и скромной. Про таких, как она, говорят – мухи не обидит.

Поэтому слова папы Кости повергли всех в смятение. Воспитанницы стали возвращаться на свои места. Они недоуменно переглядывались и обменивались многозначительными взглядами, пожимая плечами, что на языке мимики и жестов означало «не знаю». Люся смотрела на воспитателя испуганно и растерянно.

– Да ты не пугайся, доча, все хорошо, – сказал папа Костя, по-доброму улыбнувшись, и накрыл Люсину голову своей широкой ладонью.

Девочка, робея, вошла вслед за папой Костей в кабинет директора, где за массивным письменным столом восседала дама средних лет. Звали ее Анна Дмитриевна, а детдомовцы, острые на язык, прозвали ее Снежной королевой. И, правда, ее отличало стремление к безупречности во всем: и застегнутая на все пуговицы белоснежная блузка, и волнистые волосы, искусно уложенные в прическу, и тонкая талия, всегда подчеркнутая узким кожаным ремешком. Достаточно было одного ее взгляда, одного слова, чтобы фразы, тщательно обдуманные каким-нибудь юным нарушителем дисциплины в свое оправдание, улетучились у него из головы.

Люся держала за руку папу Костю, ощущая тепло его ладони. Он, будто чувствуя смятение девочки, слегка сжал маленькую, вспотевшую ладошку, словно подбадривая и говоря: «Не бойся».

– Здравствуйте, – робко, почти шепотом, сказала воспитанница.

– Здравствуй, Люся, – обратилась к девочке строгая директриса, – к тебе гости. Вот, познакомься – это твоя мама, Мария Ивановна. Ты с ней пообщайся, а мы с Константином Михайловичем оставим вас вдвоем.

Эти слова поразили девочку, они прозвучали как гром среди ясного неба. Люся, повернув голову в направлении указующего жеста руки директрисы, увидела женщину, одиноко сидящую на краешке дивана. Девочка стояла посреди кабинета и широко распахнутыми глазами смотрела на женщину. Красивое лицо окружал ореол коротко-стриженных медно-рыжих волос, в которых легкой едва заметной паутинкой проблескивала седина. Пристальный и бесстрастный взгляд серо-зеленых глаз. Капельки пота на лбу и кончике носа.

– Ну, что же ты Люся, – вдруг заговорила женщина. – Подойди ко мне, не бойся.

Подталкиваемая в спину жесткой рукой директрисы, Люся сделала несколько робких, нерешительных шагов и замерла, уставившись в пол. Когда дверь за директрисой закрылась, женщина взяла ее за руку и с усилием притянула к себе. Люся повиновалась, чувствуя себя тряпичной куклой в ее сильных руках. Женщина внимательно вглядывалась в черты Люсиного лица.

– Так вот ты какая, моя дочь, – произнесла она срывающимся с хрипотцой голосом. – Глаза отца, а какие чудесные косы у тебя. Вшей нет? За вами тут хорошо смотрят? Бабушка навещает?

Не получив ответа ни на один из вопросов, женщина снова заговорила:

– Злишься? Правильно делаешь. Я бы тоже злилась, будь я на твоем месте. Отца твоего я любила. Он был хороший человек… Врач… Если бы не война… Ты меня прости, дочь. Прости… Станешь старше, все поймешь. Может быть все и образуется. Ты подожди, я устроюсь и заберу тебя отсюда.

Люся вдруг почувствовала всем своим естеством, что сейчас снова потеряет ту, о которой она столько думала, представляя эту встречу. Она прижалась всем своим худеньким телом к маме, вдохнула терпкий запах ее тела и, с громкими всхлипами, разрыдалась.

В этот момент в кабинет вошла директриса, сопровождаемая Константином Михайловичем.

– Ну, ну, Люся, успокойся, – она с усилием разжала руки девочки, оттесняя ее в сторону воспитателя. – Все, все, маме пора уезжать. Ее на работе ждут. Уходите уже, – обратилась она к Марии, замершей в каком-то оцепенении.

Та, очнувшись от глубокого внутреннего раздумья, пошла к двери, решительным жестом взялась за медную старинную ручку, обернулась, и, обращаясь к дочери, сказала:

– Люся, я тут тебе гостинцы привезла и альбом для фотографий. Угости ребят. А в альбом вставляй свои фотокарточки. Когда-нибудь будем вместе их смотреть, и ты мне обо всем расскажешь, дочь.