Читать книгу Против течения. Книга первая - Татьяна Леншина - Страница 3

Девушки и женщины из деревни Судилово в предвоенные годы.

Мария ехала на станцию в кабине грузовика. Дорога петляла, огибая выступающие лесные заросли, чередовавшиеся с открытыми пространствами колхозных полей. Путь до станции был неблизким, верст семьдесят с гаком. День выдался морозный, солнечный, пробрасывал мелкий снежок. По наезженной зимней дороге ехали споро. Водитель попался болтливый и любопытный.

– Ты к кому приезжала, молодуха? – с нескрываемым любопытством поинтересовался он.

– Тебе-то что за дело, – буркнула Мария. – Ты на дорогу смотри лучше, а не то с деревом или столбом поцелуемся.

Подняв воротник, она закрыла глаза и сделала вид, что задремала, глубоко засунув озябшие руки в рукава овчинного полушубка. Мария представила лицо дочки. Сердце сжалось от боли.

– Так будет лучше… Так будет лучше, – словно чей-то посторонний голос твердил ей одну и ту же фразу.

Родом Мария Григорьева была из деревни Судилово, расположенной близ райцентра, где находился детдом. Деревенька раскинулась на высоком холме, под которым протекала быстрая и местами глубоководная речка Алексинка. Весной ее берега тонули в белопенном цвете черемухи. По субботним, банным дням их затягивал сизый, похожий на туман, дым из топящихся «по-черному» бань, в которые деревенские бабы на коромыслах носили из речки хрустально-чистую воду.

Мария вспомнила родительский дом под развесистой черемухой, в котором их семья жила до войны. В памяти возникли образы матери, отца, младшей сестренки Наташки. Она вспомнила, как родные радовались, когда, окончив школу и успешно сдав экзамены, Мария поступила в медицинское училище. Эх, если бы знала она тогда, каким боком ей выйдет учеба, пошла бы лучше на зоотехника или агронома учиться. Но ей грезилось, как будет она ходить в белоснежном халатике между больничных коек, ставить уколы, ответственно выполнять назначения врачей, а, может быть, даже ассистировать во время операций какому-нибудь молодому талантливому хирургу, недавно закончившему мединститут и приехавшему в их городок по распределению.

До войны жизнь в районном центре била ключом. На территории района проживало около 30 тысяч человек, располагалось 238 деревень, их объединяли 20 сельских советов и 116 колхозов, действовало 10 промышленных предприятий: молокозавод, леспромхоз, промкомбинат, гончарная артель, стройбаза, кирпичный завод, сплавконтора и другие.

Война грянула нежданно-негаданно. 22 июня 1941 года Президиум Верховного Совета СССР своим указом объявил мобилизацию военнообязанных на территориях всех военных округов Советского Союза. Первым днем мобилизации назначалось 23 июня. Всего за июнь и июль 1941 года была проведена всеобщая и полная мобилизация мужчин и частичная – женщин. Мария как военнообязанная была призвана в армию районным военкоматом 25 июля 1941 г.

Зябко кутаясь в воротник полушубка в холодной кабине грузовика, увозившего ее все дальше и дальше от родных мест, она вспоминала, как мать в голос причитала, отрезая ее пышную медно-рыжую косу, как плача, обнимались они с сестренкой, прощаясь во дворе военкомата. Мать, кончиком платка утирая слезы, совала в руки узелок с пирогами-картофниками, вареными яйцами и хлебом.

– Манюшка, я твой крестильный крестик принесла, надень его, андел мой, – просила мать. Та, хоть и была комсомолкой, но не стала спорить и, наклонив голову, позволила матери надеть на свою шею серебряный крестик на льняной крученой нитке.

Мария попала в передвижной полевой госпиталь (ППГ) армейского подчинения. Фронт был совсем рядом, примерно в тридцати километрах. С утра до вечера с передовой доносился глухой грохот канонады, шли оборонительные бои. Раненых бойцов беспрерывно подвозили на подводах и грузовиках, многие раненые шли самоходом. Передвижная операционная размещалась под пологом просторной брезентовой палатки, внутри которой стояло несколько столов: операционный, перевязочный и стол, на котором тяжелораненых готовили к операции.

Раненых было столько, что их оперировали днем и ночью, иногда не отходя от операционного стола более суток. На одну медсестру и санитарку приходилось до ста раненых в сутки. Наспех забинтованные, осунувшиеся, обросшие щетиной, они сидели на земле, возле палатки, где шли операции. Прислонясь к стволам деревьев, раненые ожидали врачебного осмотра и перевязок. Тяжелораненые лежали на подстилках из елового лапника. В первую очередь оперировали тяжелораненых. Некоторые из них не могли сдерживать приступы невыносимой боли и начинали кричать. Это были крики отчаяния сжигаемого страданиями тела. Очередного тяжелораненого переносили на хирургический стол. Хирурги извлекали пули, осколки, ампутировали конечности.

Сбылась девичья мечта Марии ассистировать во время операций хирургу. Звали его Леншин Николай Михайлович. Худощавый, лицо с высоким лбом, прорезанным поперечной морщинкой между сдвинутых на переносице бровей, серые глаза с припухшими от бессонницы веками. Он казался Марии снисходительным, строгим и временами даже высокомерным. Но постепенно Мария научилась понимать его по одному только взгляду, когда вся остальная часть лица была закрыта марлевой повязкой во время операции. Она быстро, без дополнительных объяснений выполняла его немногословные распоряжения и команды.

Операционный конвейер работал без остановок. Мария только и слышала: «Скорей! Быстрей!» И опять – «Скорей! Быстрей!». Прооперированного переносили на другой стол – перевязочный.

Медсестры накладывали повязку, и санитары на носилках уносили его в соседнюю палатку, где прооперированные ждали своей отправки в тыл на санитарном самолете.

– Откуда же брались силы тогда? – думала она и отвечала сама себе. – Молодые были, сильные. Ненавидели фашистов. Хотели помочь любимой Родине, верили в Сталина и в победу…

Во время коротких перерывов между операциями хирург и операционные медсестры выходили из палатки на несколько минут подышать свежим воздухом. Мария, щурясь от яркого дневного света, смотрела, как он моет руки, звеня носиком рукомойника, приколоченного к стволу березы. Глядя на его ссутулившуюся спину с завязками на халате, она видела, как устало обвисали в этот момент его плечи. Он подходил к дереву, стоял, привалившись спиной к его стволу, подняв руки и закрыв глаза, то ли дремал, то ли о чем-то думал.

В один из коротких перерывов Мария встала рядом с ним с противоположной стороны дерева, прильнув щекой к его шершавой коре. Она устала так, что в глазах темнело. В какой-то момент она почувствовала, что ничего не видит, ощутила непривычную пустоту в голове, резкую слабость во всем теле, в ушах зазвенело.

Открыв глаза, Мария увидела его усталое, внимательное лицо, склонившееся над ней.

– Очнулась, Маша, вот и славно, – с непривычными нотками тревожной обеспокоенности в голосе сказал он, поддерживая ее голову.

– Что со мной? – спросила Мария и повела вокруг ничего не понимающим взглядом. Она не помнила, как упала вниз лицом, ударившись о корягу, торчавшую из земли; как он, словно пушинку подняв ее, перенес в перевязочную. Мария привстала с перевязочного стола, пытаясь прикрыть оголившиеся коленки полой халата.

– Ты потеряла сознание. Отдохнуть тебе нужно часика два, Маша. Но сначала придется потерпеть. Я тебе швы наложу. Ты бровь сильно рассекла.

Через час она снова стояла у операционного стола. После случившегося Мария неожиданно для себя затосковала. Несмотря на нечеловеческую усталость, в короткие часы отдыха, она долго не могла заснуть, ворочалась на застеленном брезентом еловом лапнике, зябко кутаясь в шинель и стараясь убедить себя в том, что они безразличны друг другу.

– Что со мной такое происходит? – думала она. – Он не проявляет ко мне никакого интереса. К тому же женат, есть дочь. Так зачем же я постоянно думаю о нем, тоскую?

В конце концов, Мария сама себе созналась, что любит его без памяти, скажи он ей слово, и она пошла бы за ним куда угодно.

Отступая вместе с армией, медсанбат постоянно менял места дислокации. Едва госпиталь разворачивался на новом месте, как сразу же начинали поступать первые партии раненых. Однажды случилось то, чего она и боялась, и ждала одновременно. Один молоденький лейтенант, на вид лет девятнадцати стонал и бредил после тяжелой операции. Дежурный врач сказал Марии, что эвакуировать его не будут.

– Не дотянет до утра, – кивнув в сторону лейтенанта, сказал он.

Лейтенант лежал на брезентовых носилках, закрыв глаза, и тяжело дышал. Мария тихонько присела на корточки, и махнула рукой, отгоняя гнус, лепящийся к нему. Девушка, уже привыкшая к смерти, но все еще не лишенная сострадания, с жалостью смотрела на безусое мальчишеское лицо.

– Совсем еще ребенок, – с горечью подумала она и тыльной стороной ладони потрогала его горячий лоб.

Паренек приоткрыл глаза.

– Не уходи, – тихо попросил он, облизывая запекшиеся губы, и как-то светло, по-детски улыбнулся.

Мария молча присела на траву возле носилок. Его вопрос застал девушку врасплох.

– Слушай, а ты хоть пробовала? – вдруг тихо, почти шепотом, произнес он.

– Что? – не поняла Мария.

– Пробовала любить? Ну, это… с мужчиной ты была?

– Нет, – испуганно и тоже шепотом ответила она и почувствовала, как маковый румянец опалил щеки.

– И я тоже еще не пробовал. Вот умру и не узнаю, что такое любовь, – глубоко вздохнув, сказал лейтенант и устало закрыл глаза. По тому, как участилось и стало прерывистым его дыхание, Мария с ужасом поняла, что он уходит из жизни.

– Что ты? Что ты? – срывающимся голосом говорила она, словно уговаривая лейтенанта, а сама старалась сдержать подступившие слезы. – Нет, нет, разве можно тебе сейчас умирать… Надо жить, бить фашистов, – убеждала она, гладя его холодеющую руку. Но его тело вдруг дернулось и застыло, широко открытые глаза, не мигая, смотрели в темнеющее вечернее небо, а на измученном болью лице застыла светлая улыбка.

Закрыв ладонью его глаза, Мария отошла в сторону. Над нею темнело августовское ночное небо, усыпанное яркими звездами. Бой вдалеке затих и лес молчал. Ночную почти мирную тишину нарушал лишь легкий звон невидимых в темноте цикад. Мария, еле сдерживая подступившие к горлу рыдания, пошла на ощупь по знакомой тропинке, и, выйдя на опушку, встала, прижавшись спиной к морщинистому стволу развесистой старой березы. Здесь можно поплакать и никто не услышит. Сквозь слезы она смотрела на свет ракет, взлетавших в тёмное небо и освещавших временами лес. А может быть, это падают звезды, и само небо, плачет вместе с нею, роняя на землю лиловые слезы и скорбя о чьей-то оборвавшейся жизни.

Ветерок, дохнув ночной прохладой, прошелестел листвой, приятно обдувая мокрое от слез лицо. Он принес знакомые с детства запахи уходящего лета. Будто и не было проклятой войны. Такое же небо было и над ее родной деревней и запахи те же самые. Мария всегда считала себя атеисткой, но эту августовскую ночь вдруг всплыли в памяти обрывки фраз знакомых с детства молитв, которые читала мать. Мария вытащила из-за пазухи крестик и стала его целовать.

– Господи, упокой его душу в царстве своем небесном, – вспомнила она юное, почти детское лицо лейтенанта. – Спаси меня грешную рабу твою. Помоги мне вернуться домой, увидеть мамку, тятю, Наташку, коку Фаю, – шептала она простые, идущие из глубины души слова молитвы, и слезы текли по щекам, смягчая сердце. Вдруг чьи-то сильные руки обняли ее за плечи. Она испуганно отшатнулась и, обернувшись, увидела лицо Николая, белеющее пятном в полумраке.

Эту августовскую ночь она не забудет уже никогда. Ласковые прикосновения его тонких, длинных, но таких сильных пальцев. Сухие горячие губы, целующие каждый сантиметр ее молодого, гибкого тела, истомленного долгим ожиданием любви. Легкая боль, дрожь и сладкая истома, пробежавшая волной, захлестнувшей всю ее и лишившей на мгновение дыхания.

Так Мария стала походно-полевой женой или ППЖ, как брезгливо называли военнослужащих женского пола, даривших свою любовь на войне солдатам и офицерам. Вскоре Мария поняла, что беременна. Она старалась как можно дольше скрывать свою тайну.

История фронтовой любви, как правило, была короткой – если не смерть, то разлука во время или после войны. Будучи беременной, Мария несколько месяцев продолжала работать в госпитале, так как до середины 1944 года в Красной армии беременным женщинам не предоставлялось никаких официальных льгот при исполнении обязанностей. Но, в конце концов, все закончилось ее отправкой в тыл, что на языке военной канцелярии называлось «поездка по приказу 009». Рожать Мария приехала домой, в родную деревню Судилово и сразу же после родов вынуждена была вернуться на службу, но уже в другой – эвакуационный госпиталь, продолжив работать в нем до окончания войны. Свою новорожденную дочь Мария оставила на воспитание маме Анне Макаровне.

В 1945 году она была представлена к государственной награде СССР – медали «За боевые заслуги». В наградном листе от 13.05.1945 г. было написано: «За три года работы в госпитале 1318 показала себя отличной работницей по гипсованию. Наложила тысячи гипсов и лонгет высокого качества. Внимательная к раненым. Заботлива в отношении экономии перевязочного материала и гипса. Сэкономила тысячи бинтов, прибегая к многократной их стирке и рационально накладывает гипсы. Достойна к награждению медалью „За боевые заслуги“. Начальник госпиталя 1318 майор м/с (подпись) (Быков)».

Медаль Мария спрятала подальше от посторонних глаз и, демобилизовавшись после Победы из армии, решила в родную деревню не возвращаться. Она стыдилась своего фронтового прошлого, статуса ППЖ и внебрачного ребенка. Мария представляла, как будут судачить у колодца острые на язык деревенские бабы: «Знаем мы, чем они там занимались! Наших мужиков молодыми пиз… ми завлекали. Сучки военные!». Она думала, как будет переживать мать и с укоризной смотреть на нее; как будут смеяться над сестренкой Наташкой деревенские парни. Чего доброго еще и ворота дегтем вымажут.

– Страна большая, – думала Мария, – начну все сначала. Поеду на какую-нибудь стройку, а когда устроюсь, заберу дочку. Но быстро летели годы, а Мария так и не отыскала свое женское счастье, переезжая с одной народной стройки на другую.

– Ах, война, что же ты, подлая наделала, – так думала Мария, уезжая все дальше и дальше от городка, в котором осталась в детском доме ее дочка.