Читать книгу Послание с «того» света - Татьяна Окоменюк - Страница 4

– Арик, просыпайся, – трясла сына за плечо Ираида Львовна. – Доброе утро!

– Утро добрым не бывает, – недовольно буркнул Аркадий, с головой прячась под одеяло.

– Вставай, сынка, вставай. Господин полицейский звонил. Этот… со смешной фамилией, – она щелкала пальцами, пытаясь припомнить имя следователя, занимающегося кражей вещей из их квартиры. – Ну, тощий такой… Не мужик, а слезы пророка Моисея…

– Голопуз, что ли? – поморщился Певзнер, обычно просыпавшийся в полдень.

– Именно! Самый что ни на есть Голопуз, – обрадовалась женщина подсказке. – Так вот, он требует, чтобы к двенадцати ты уже был у него в кабинете. Задержали какого-то уркагана – вещи, похожие на наши, продать пытался, чтоб у него чирей на причинном месте вскочил. Надо бы опознать конфискованное.

– Почему я? Чем ему не подходишь ты?

– Ой, сына, и не говори: что, кроме анализа, можно взять с голопуза? Мужлан – он и есть мужлан. Никакого обхождения с дамой, чтоб его уже все психи узнавали. – Ираида Львовна тяжело вздохнула и, отхлебнув из чашки горячего бульона, продолжила. – Я ему говорю: сама, мол, явлюсь. Память у меня профессиональная. Я тридцать лет была супругой лучшего искусствоведа столицы, к которому на экспертизу столько антиквариата приносили, сколько господин полицейский за всю жизнь свою не перевидал. Я не только свои, я даже чужие вещи узнать в состоянии! А он – сразу хамить: «Вот этого-то я как раз и боюсь. Поэтому жду у себя Аркадия Марковича».

Я, конечно, пыталась возражать, но этот цурес как заорет дурным голосом: «Госпожа Певзнер, не издевайтесь надо мной! Я недавно из больницы выписался. Мне совершенно противопоказаны шум, волнения и стрессовые ситуации!».

Ну, ты представляешь? Эта обморочная глиста намекает на то, что я непереносима. Что от меня – исключительно головные боли и звон в ушах. Стрессы ему, видите ли, противопоказаны! Шел бы тогда садовничать или петь в церковном хоре… Хотя нет, хор ему тоже не подойдет – он же шума боится…

– Мам, прекрати кудахтать над головой, – взмолился Аркадий. – Это же, действительно, невыносимо!

Ираида Львовна обиженно поджала губы.

– Ты-таки совсем не любишь маму. Если б тебя слышал сейчас покойный Марк Аронович, он бы, ой, как, тебя поругал. Вот когда доживешь до моих лет, и тебе великовозрастная кровинушка заявит…

– Какая кровинушка, мам? – вскочил на ноги Аркадий. – Да еще великовозрастная! Мне сорок пять лет, у меня нет детей! Благодаря твоим стараниям, между прочим!

Ираида Львовна ухватилась за сердце, оставив на синем атласном халате большое жирное пятно.

– И это ты говоришь мне?

– Таки да! – взмахнул он рукой, нащупывая на тумбочке бифокальные очки в тяжелой черепаховой оправе. – Ты развела меня с тремя женами. С тре-мя! Последняя, заметь, была нашего колена Израилева!

Повисла зловещая тишина. Пока Аркадий завязывал пояс своего велюрового халата, Ираида Львовна готовилась к наступлению. Набрав полные легкие воздуха, она завопила:

– Не напоминай мне за этих мерзавок! Слышишь? Ни одна из них и доброго слова не стоила! Только и думали, как повесить на тебя алименты и оттяпать кусок нашей квартиры.

– У тебя оттяпаешь! – скривился Певзнер-младший, направляясь в ванную. – Дня после этого не проживешь.

– Ах, ты ж халамидник! – задохнулась от гнева женщина. – Вычеркну из завещания, и будет тебе полный тепель-тапель. Ой, я ж забыла: наследство-то твое – ку-ку! Все сперли, супостаты, чтоб их выводили гулять только в ошейнике!

Через полуприкрытую дверь он слышал, как мать «разговаривает» по телефону со своей «заклятой подружкой» Софьей Израилевной Ицыкович. «Беседы» эти, рассчитанные исключительно на его уши, Певзнер называл про себя «театром одного актера».

– Ой, Софа, даже не спрашивай! – страдальчески стонала Ираида Львовна. – Чтоб всем врагам было так, как мне сейчас! … Да ничего особенного – Аркаша загоняет маму в гроб, чтоб ему стать мишенью для голубей! Каждое его ядовитое слово поднимает мне давление на два столбика и увеличивает уровень сахара в крови. Он хочет-таки, чтоб я умерла и освободила жилплощадь, которую он тут же отдаст какой-нибудь проходимке… И не говори, дорогая: сыновья – это жизнь, выброшенная в форточку!

Громко хлопнув дверью, Аркадий встал под душ. Нежась под горячими струями попахивающей хлоркой воды, он решил, что сегодня останется ночевать в мастерской. Если не делать пауз в общении с матушкой, недолго и в Кащенко перекочевать. И как отец умудрился не спрыгнуть с мозгов, прожив с ней столько лет?

Выходя из ванной, Аркадий унюхал доносящиеся из кухни аппетитные запахи и услышал совершенно спокойный голос матери: «Нет, Софа, никакая она не французская… Врет, как адвокат. Уж я-то, мать художника и вдова искусствоведа, в красках разбираюсь… Говорю тебе: плешь свою она красит разогретой баночкой йогурта с добавлением двух столовых ложек хны и одной – басмы… А что ей вообще может идти с таким патриотическим носом? Им же жуков из-под коры доставать можно!.. Нет, ну ты – совершенно другое дело. Ты – дама эффектная, представительная…»

Певзнер хихикнул. Только вчера в телефонном разговоре с носатой Розой мать сказала о Софье Израильевне: «Если эта каменная баба с острова Пасхи купит гимнастический обруч, он будет ей как раз впору».

Увидев на пороге сына, мадам Певзнер стала закругляться: «Ладно, Софочка, встретимся на вернисаже. Критики пишут, что это – не картины, а „марсианские хроники“… Я, как вдова искусствоведа, хочу в этом убедиться. Ну да… Роза с Альбиной, чтоб им смотреть по телику одну рекламу, тоже собираются явиться в своих „лапсердаках“. Ну, в тех, „дизайнерских“, которые якобы от Андреяновой… ха-ха-ха. Целую тебя, дорогая!»

Стол был полностью накрыт к завтраку. Там стояли внушительных размеров пиала с золотистым бульоном из куриной грудки, холодец из петуха, гречневая каша с куриной «котлеткой» во всю тарелку, салат из свежей редиски со сметаной, ароматный яблочный пирог и пузатая прозрачная чашка с белым чаем.

Последним Ираида Львовна гордилась особенно. Этот гастрономический изыск был «ноу-хау» чайных церемоний. Заключался он в том, что чаинки, собранные специальным образом, при заваривании в чашке раскрывались в изумительно красивые цветы.

Аркадий этот чай терпеть не мог – и за его терпко-сладковатый привкус, и за странную маслянистость, и за похожие на медуз самораскрывающиеся цветы. Мать же, буквально силой, вливала «живительную влагу» в рот «неразумному дитяти». «Он бешеных денег стоит! – внушала она сыну. – Его компоненты очищают организм, нормализуют гормональный обмен, способствуют снижению веса. Разве ты не хочешь похудеть?».

Это был запрещенный прием. Похудеть Аркадий Маркович хотел уже лет пятнадцать, но у него ничего не получалось. Двигался он мало, ел много, наследственность имел соответствующую – и мать, и покойный отец габаритами обладали отнюдь не балетными. Периодически он, конечно, брался за себя: пил новомодные капсулы, ходил на иглоукалывание, принимал слабительные средства, глотал таблетки, вызывающие чувство насыщения, истязал себя диетами, даже одно время носил на мочке уха специальную клипсу. Но акции эти были кратковременными, и вскоре все возвращалось на круги своя.

– Мам, я же просил тебя не наваливать столько, – поморщился Аркадий, глядя на стол. – Из-за тебя я скоро стану похож на Винни-Пуха.

– Да чтоб наши недруги так жили, как тут навалено! Я же специально тебе все облегченное готовлю: бульончик, холодчик, котлетка – все из птицы. Где тут холестерин? И пирог вон – не с мясом, а с яблоками. Ты ж на весь день усвистишь…

– Да, после Голопуза я – сразу в мастерскую. Хочу закончить «Весенние блики». Если вдохновение будет, поработаю ночью.

– Ну вот, – хлопнула она ладонями по столешнице, – стало быть, это – твой суточный рацион. Если б ты не психовал, я бы привезла тебе в мастерскую теплых вареничков со сметанкой… Да и прибраться там пора…

– Мам, хватит об этом! – повысил голос Аркадий. – Сто раз уже говорено: когда я пишу, отвлекать меня нельзя.

– Да что ты там пишешь, – скривилась Ираида Львовна, ковыряя чайной ложечкой яблочное нутро пирога, – одни сучки и сморчки! Ну, кто из вменяемых людей в наше гнусное время покупает пейзажи? Ты ничего не смыслишь в конъюктуре рынка.

– Мам, прекрати…

– Не прекращу! Был бы жив отец, он бы тебе, балбесу, объяснил, что писать надо абстракцию. Она сейчас в каждом офисе, в каждом предбаннике висит. Чем непонятнее сюжет, тем дороже картина, а ты все елки-палки да речки-вонючки изображаешь. Вся дача ими уже забита.

Аркадий раздраженно засопел. Почти все его однокашники по Суриковке давно колотили звонкую монету: Вадька Авдеев выставлялся в Париже и Праге, Вовка Каценберг – в Греции и Китае. Их работы находятся в частных коллекциях Германии, Японии, Канады, Швеции, США, Мексики. Венька Джапаридзе уже лет шесть как участник аукционов в Дрюо, Дюране и Николсоне, член Международной федерации художников при ЮНЕСКО. Полотна Пашки Борисоглебского украшают стены жилищ принца Монако, представителей деловой и политической элиты России, звезд кино и шоу-бизнеса. Пресса его давно величает выдающимся мастером отечественной живописной школы, а творения Павла – драгоценными свидетелями своего времени в будущих поколениях.

А чего достиг на этом поприще он, Аркадий? Да ничего! Он не просто застрял на нуле – он возвелся в степень N минус единица. Правильно говорит мать: «На хлеб зарабатывают руками. На масло – головой. На икру – идеями». Он завис на первой стадии, как муха в глицерине. И это обидно. Последнее его профессиональное достижение – участие во Всероссийской художественной выставке, посвященной 250-летию Академии Художеств. Хотя нет, в 2009-м была еще одна, посвященная Году Молодежи, в выставочном зале Администрации Президента. И все. Картины его, и впрямь расходятся ни шатко, ни валко. Ни славы, ни денег.

Вон Валерка Миргородский – тоже звезд с неба не хватает, зато не ходит с финансово озабоченным лицом. Бросил свой худкомбинат, подался в реставраторы и результат налицо – третью иномарку меняет.

Певзнер наквасил горчицей кусок холодца, механически оправил его в рот, запил харч ненавистным масляным чаем и даже не поморщился. Мысли его были весьма далеки от утренней трапезы. Он раздумывал над причинами своего хронического невезения.

В профессиональном плане ему не фартит. В личной жизни тоже – ни жены, ни ребенка, ни котенка. Крепким здоровьем похвастаться не может. Внешностью тоже бог обидел. Что бы там мать ни говорила, он же не слепой. Когда-то у него была завидная шевелюра, но от нее уже ничего не осталось – облез, как старая кроличья шапка.

– Что-то ты неважно выглядишь, – подбросила Ираида Львовна «дровец в топку». – Стал уже похож на свою паспортную фотографию. Давай-ка мы съездим с тобой на море. Ты позагораешь, попишешь, впечатлений наберешься.

Аркадий молчал, ему не хотелось ничего – ни моря, ни солнца, ни впечатлений. Только покоя.

– Не надо инсценировать раздумья, – повысила голос мадам Певзнер. – Мама плохого не посоветует. Если ты переживаешь за эти проклятые денежные знаки, то ничего себе даже не думай – у меня есть заначка на черный день.

– Так то ведь на черный…

На челе Ираиды Львовны появилась горестная складка.

– Ой, сына, он уже наступил. Средь бела дня, практически на глазах соседей, чтоб им икалось и не глоталось, из квартиры известного искусствоведа выносят уникальную коллекцию холодного оружия, картины, антикварные вазы, столовое серебро, севрский фарфор, французские миниатюры, кожаные плащи, шубу из БАР-ГУ-ЗИН-СКО-ГО соболя, видеокамеру, новенький ноутбук за восемьдесят пять тысяч, драгоценности на… сумасшедшие деньги. Одно только ожерелье гранатовое, подарок свекрови моей, Ривы Абрамовны, чего стоит… Семейная ж реликвия, чтоб им уже руки поотсыхали по самое горло… И хоть бы кто остановил этот беспредел!

Она потянулась ножом к яблочному пирогу и, оттяпав шмат величиной с утюг, положила его на блюдо перед Аркадием. Тот благополучно уверетенил подклад, продолжая думать о своем.

– Аркаш, переходи на портреты! – прозвучало у него над самым ухом. – Вон Эдька Марцан, чтоб ему в сортире утопиться, плюнул на свои прославленные натюрморты и шарашит фейсы рублевских жен и любовниц. Теперь у них с мамой не жизнь, а чистый цимес! Небольшая акварелька с одним рылом – двести евро, с тремя – уже четыреста. Портрет маслом формата А1 – тысяча семьсот. На две образины – почти три, на три – три с половиной. В валюте, сына, не в деревянных! Так чем мы хуже?

– Подумаю, – пробубнил Певзнер набитым ртом. – Я сейчас в голове другой вопрос обнаружил: если вещи окажутся, действительно, нашими, может, нужно порядкоблюстителя как-то отблагодарить?

Ираида Львовна аж поперхнулась.

– Что значит «если»? В представленном добре ты просто обязан опознать наше имущество. Должны ж мы хоть что-то компенсировать! А Голопуз перетопчется и без вознаграждения. Один умный российский император на приказе об увеличении зарплаты городовым начертал: «Я б этой свинье вообще не платил, ибо сама себе пропитаться всегда найдет». Тема закрыта.

Аркадий с трудом вылез из-за стола, натянул на себя связанный матерью свитер, с кряхтением обул начищенные ею ботинки, повесил на плечо купленную родительницей сумку и плавно выплыл из квартиры на лестничную площадку. Ираида Львовна метнулась следом и стояла рядом, пока за сыном не приехал лифт. Затем побежала на балкон, чтобы полюбоваться на проход Арика через двор.

Перед кабинетом Голопуза Певзнеру довелось просидеть около часа. В узком коридоре народу было не протолкнуться. Все время кто-то сновал туда-сюда, хлопали двери, бегали девушки с бумагами, люди в форме доставляли на допрос разномастных отморозков, те пугали полицейских своими адвокатами, обзывали их полицаями и нелюдями. Последние в долгу не оставались, демонстрируя буянам элементы несоблюдения их конституционных свобод.

У Певзнера закружилась голова. Наклонившись вниз, он стал растирать уже слегка осеребрившиеся виски и вдруг услышал:

– Певзя, мазила, ты или не ты?

Подняв глаза вверх, Аркадий увидел склонившегося над ним Дениса Горобченко, бывшего однокашника по изостудии. Они не виделись уже лет пятнадцать, а, может, и все двадцать.

– Ну и жабры ты отъел, родимый, – скалился тот, пытаясь обнять Певзнера.

– Полный – значит нет СПИДа и глистов, – лениво парировал Аркадий.

– Как отец, матушка, супруга, детки? – не отставал Денис. – Сам-то где малюешь? А здесь что делаешь?

Из серии вопросов, выпущенных в него пулеметной очередью, Аркадий выбрал последний.

– Да вот, Динька, хату мою обнесли. Явился на опознание вещей. Уже час тут кукую.

Горобченко ухватил его за рукав и поволок к одетому в «намордник» окну.

– Ты не поверишь, я тоже – «терпила», – почти радостно сообщил он Певзнеру. – Обчистили меня, как липку. Рассказываю: пришел я в ночной клуб, познакомился там с барышней. Выпили мы с ней по два коктейля… Больше ничего не помню – потерял сознание. В себя пришел уже в реанимации – без часов швейцарских, без печатки и главное – без портмоне. Эскулапы сказали, что я еще хорошо отделался – организм крепкий. Мне такой дряни сыпанули, что мог и ласты склеить. Вот так в нашем с тобой возрасте знакомиться с девушками. Как говорила моя бывшая теща, седина – в бороду, челюсть – в стакан!

Аркадий хмыкнул, живо представив себе эту картину.

– Вот что я думаю: надо бы нам к публичным казням вернуться, – продолжил Горобченко, все больше растягивая Певзнеру рукав свитера. – Одного-другого повесили бы прилюдно – кражи бы вмиг прекратились. Как ты считаешь?

– Сомневаюсь я… В старину, когда воров казнили на площадях, кандидаты на виселицу в толпе срезали у зевак кошельки. Так что…

– Певзнер здесь? – прервал его тираду Голопуз, высунувший в коридор свою лохматую голову.

– Здесь! – отозвался тот и, не простившись с Денисом, ринулся на опознание.

Вещи оказались чужими, и до антиквариата им было так же далеко, как подмосткам сельского клуба до сцены Большого театра. Зря только время потерял. Признать этот хлам своим означало бы отказаться от, достаточно дорогого кровного, если оно когда-нибудь будет найдено.

Прощаясь со следователем, Аркадий обратил внимание на картины, висевшие на стенах его кабинета. Даже не картины, а постеры в дешевых пластмассовых рамках. Причудливые каляки-маляки, грубые цветовые пятна, ломаные линии. Абстракция, итить… Опять матушка оказалась права. Если даже в полицейском околотке такое вешают, чего ждать от офисов предпринимателей? Нужно и впрямь менять профиль. Эпоха березок безвозвратно канула в Лету.

В мастерскую Певзнер попал только к трем часам. Переоделся, стал у мольберта и вдруг понял, что закончить «Блики» уже не сможет. Он работал над ними больше месяца, но удовлетворения от результата все не было. Лет десять назад достаточно было наложить грунт, и картина размером сорок на шестьдесят была готова за день. Это был период, когда его шарахало от реализма в авангард и обратно. Тем не менее, результаты были. Были выставки, признание со стороны маститых собратьев по кисти, многочисленные публикации в прессе. Его хвалили за живость таланта, уникальное сочетание традиционных техник и инновационных методик, необычайно свободную манеру кисти. Журнал «Художник» писал тогда: «Произведения Аркадия Певзнера наполнены яркими красками и впечатлениями от проделанных им путешествий. Жадно впитывая атмосферу каждого из них, художник переносит нас в пучину пережитых им событий, искусно отражая яркое и интригующее мгновение времени».

А сейчас он вымучивает каждый мазок, а изображение не оживает. Когда-то его наставник Георгий Исаевич Левандовский говорил: «Настоящий талант отличается тем, что может упрятать среди мазков особую энергию, способную пережить века. Стоишь перед такой картиной и чувствуешь, как ток идет от глаз к полотну и обратно. Такое от Бога дается».

Его же «Блики» никакой энергии не излучают, так… сплошные световые пятна на озерной глади. Выписался он, что ли? Матушка называет это состояние творческим кризисом и предлагает ему всколыхнуться. И если она настоит на своем, он поедет с ней на море, куда денется.

За всю жизнь по-крупному он ослушался родительницу всего один раз, когда впервые женился. Правда, сделал это по-воровски. Пока Ираида Львовна восстанавливала здоровье в санатории, он умудрился получить в паспорте вожделенный синяк, дать свою фамилию молодой жене и поселить ее в родительской квартире. Закончился бунт, как и следовало ожидать, печально. Матушка сделала все возможное, чтобы избавиться от нежеланной родственницы и, как обычно, победила. Он же на всю жизнь запомнил: все акции, не завизированные матерью, обречены на провал.

Если бы его, Аркадия, сейчас спросили, как он относится к родительнице, он бы ответил так же, как еврей из анекдота: «Как к нашей власти: немножко боюсь, немножко люблю, немножко хочу другую».

Впрочем, нет. На самом деле, он сильно любит мать, сильно ее боится и сильно хочет избавиться от ее диктата. Но, будучи человеком неглупым, прекрасно понимает: последнее невозможно. Уже, хотя бы потому, что обойтись без услуг, советов и поддержки Ираиды Львовны он не в состоянии. К тому же, она всегда оказывается права, даже в мелочах. Предлагала ведь привезти ему в мастерскую обед. Отказался. Теперь придется вызывать курьера из Макдоналдса – аппетит разыгрался не на шутку. Говорила, что прибраться здесь нужно – так и в самом деле, пылищи везде полно, а он этим дышит. Стекла мутные, пол заеложенный, подрамники в углу паутиной покрылись, даже почтовый ящик на двери забит до отказа. Позвонить ей, что ли? Хотя нет, шороху будет – выше крыши. Опять же, моду возьмет сюда шастать, не отвадишь. А ведь мастерская – не просто рабочее помещение. Это – его убежище, нора, зона свободы, куда он сбегает глотнуть кислорода.

После своего первого развода он на полном серьезе собирался перебраться сюда жить, но отсутствие душевой точки и навыков самообслуживания не позволило ему воплотить в жизнь это дерзкое намерение. Зато Аркадий добился права иногда ночевать в мастерской. Но однажды и оно было грубо попрано.

Ранним утром по дороге с рынка Ираида Львовна явилась сюда, дабы «напоить сынульку свежим молочком и накормить еще теплыми ватрушками». Открыла дверь своим ключом и обмерла: на узком, продавленном диване, рядом с ее Ариком, спала голая девица, «забросив на мальчика свое жирафье копыто». В голову матери ударила кровь. С воплем: «Вон – на Тверскую, шалава!» она за волосы выволокла «захватчицу» из помещения, выбросив следом и ее «обноски».

На Аркадия было жалко смотреть. Забившись в угол дивана, он повторял виновато: «Мам, Катька не с Тверской, это – натурщица моя, чессс слово!».

– Это одно и то же. Просто путаны сразу называют цену, – строго ответила родительница и, как ни в чем ни бывало, продолжила: «А я тебе молочишка свеженького принесла. Попей, мой хороший, поди красками вчера надышался».

С тех пор Аркадий сделал зарубку на память: ключ от «убежища» должен быть только у него, иначе это не убежище, а толковище. Он поменял дверной замок и неусыпно бдил, чтобы повода попасть в мастерскую у матери больше не возникало.

Вот и сейчас он отогнал предательскую мыслишку о вызове Ираиды Львовны, и сам отправился в кладовку за тряпкой. Чихая и чертыхаясь, Певзнер неумело развез пыль по горизонтальным поверхностям, перемел кучу мусора из правого угла в левый, залил водой разноцветное пятно на полу. При этом так устал и запыхался, словно в каменоломне весь день проработал – давал себя знать избыточный вес. Права была его вторая жена: «Пузо бьется о колени. Это, Арик, все от лени».

Он тогда страшно обиделся, расценив критику супруги-украинки как грубое проявление антисемитизма. Вскоре, правда, и сам заметил, что его походка напоминает движения гусеничного трактора, но к тому времени жены у него уже не было. Марина сделала аборт и вернулась к родителям в Кривой Рог.

Отдышавшись, Аркадий позвонил в службу доставки Макдоналдса и заказал: два двойных чизбургера, биф а-ля Рус с беконом, порцию картофеля по-деревенски, морковные палочки, салат «Цезарь», две бутылки «Фанты», три пирожка с ежевикой и карамельно-шоколадное мороженое с хрустящим наполнителем. Хотел добавить еще парочку рыбных сандвичей, но вспомнил, что с понедельника он на диете и взял себя в руки.

В ожидании заказа Певзнер тупо слонялся по мастерской. Сначала подошел к мольберту и прямо на водной глади «Весенних бликов» красной краской написал большой китайский иероглиф. Потом отправился к мутному, засиженному мухами окну и, распахнув его, изобразил на стекле голую девицу рубенсовских габаритов. Затем из ящика тумбочки достал старенький компактный диск с песнями профессора Лебединского, которого так не любила Ираида Львовна, и на полную громкость запустил самую ненавистную ей песню:

Смахивающий в своем рабочем комбинезоне на Карлсона, Аркадий лежал на стареньком, вытертом диванчике, в такт музыке уморительно дергал ногами, периодически выбрасывая в сторону входной двери средний палец правой руки. Во время очередного выброса ему в глаза бросился забитый прессой почтовый ящик. Непорядок! Раз уж сегодня случилась генеральная уборка, надо бы и с этим разобраться.

Певзнер вскочил на ноги, ногтем отковырнул створку, и к его ногам упали газета «Художник России», несколько рекламных буклетов, информационный бюллетень новой художественной галереи, приглашение на вернисаж Андрея Переяславского и какое-то письмо в плотном розовом конверте со стилизованной сургучной печатью.

Осторожно, чтобы не повредить последнюю, Аркадий вскрыл конверт и обнаружил там нарядное, тисненное золотом приглашение, которое гласило:

«Французская художественная галерея «L’INSPIRATION», представляющая перспективных художников из стран Восточной Европы, приглашает господина Певзнера А. М. принять участие в «Славянском арт-фестивале» (SLAVianski Art Festival), который пройдет с 16 по17 июля текущего года на Лазурном берегу Франции в городе Ницце.

Представляя художников из стран Восточной Европы, мы содействуем развитию связей между Россией и Францией, устанавливаем тесные партнерские взаимоотношения между сторонами с целью пропаганды современного искусства, имеющего славянские корни в Европе и других странах мира.

Расходы по оформлению визы, проживанию, питанию и культурной программе организаторы фестиваля берут на себя.

Если вы примете наше приглашение, сообщите о своем решении по одному из нижепомещенных телефонов.

С дружеским приветом, председатель оргкомитета фестиваля Поль Шляпникофф».

Издав протяжный клич триумфатора, Аркадий дернул вниз ручку воображаемого паровозного гудка. При этом его пузцо спружинило от коленей к груди.

Спустя несколько секунд Певзнер уже набирал номер, указанный в приглашении.