Читать книгу Правильный выбор – 2 - Татьяна Ренсинк - Страница 6

Лес осенний позабыл летних сказок пения.

Мир волшебный охладел и нету восхищения.

Где сирени запах был – остались лишь видения.

Соловьёв уснула трель. Душа заперта. Нет освобождения.

Томима я, закрыта я,

Как птица в клетке вечности.

Забыта я, не знаю я

Полёта радостной беспечности.

Вновь заскрипит стальная дверь.

Падёт рука бесчеловечности.

Прорваться хочет хитрый зверь,

Поймать желает лицемер.

А я жду… хоть миг сердечности.

Холодами на ветрах осень улыбается.

Как художница, она красками прославится.

Деревья дрогнут без листвы. Дожди шумят, ругаются.

Но осени тепла видны. С солнцем она встречается.

А я томлюсь, закрыта я,

Как птица в клетке вечности.

Забыта я, не знаю я

Полёта радостной беспечности.

Вновь заскрипит стальная дверь.

Падёт рука бесчеловечности.

Прорваться хочет хитрый зверь,

Поймать желает лицемер.

А я жду… хоть миг сердечности.

Милана вновь стояла у клетки с тихими в ней канарейками. Она смотрела на них. На глазах печалью искрились слёзы…

– Как я завидую вам, – вымолвила она. – Лучше быть в вашей клетке, чем в этой.

– Добрый день, Милана, – раздался позади голос графа Краусе.

Он уже некоторое время стоял на пороге и не желал нарушать тишину. О приезде его Милане не сообщали, поскольку он вызвался сам поприветствовать её и подбодрить. И, как только она заговорила, он сделал шаг. Вздрогнув от неожиданности, Милана всё же осталась стоять на месте…

– Вы презираете меня? – остановился граф за её спиной.

– Мне не за что Вас презирать, граф, – чуть повернув голову в его сторону, ответила она.

– Я приехал, и мне сообщили, что Вы уже знаете о моём намерении, – нежно говорил он далее. – Я клянусь, от меня ждать предательства не стоит, как с Вами поступил князь Алексей Нагимов.

– Алексей меня не предавал, – тут же ответила Милана и гордо выпрямилась.

Такая новость заставила графа на какое-то время застыть и молчать. Вздёрнув бровью и себя успокоив чем-то в глубоких мыслях, он всё-таки продолжил:

– Я не предполагал, что выбор Вашей тётушки ляжет на меня… Она знала моего дядю. Он тоже служил в канцелярии, и помог ей получить состояние Вашего отца… Наверное,… это сыграло свою роль…

– Мне всё равно, – покачала головой Милана.

– Я не буду обещать золотых гор, но,… если бы Вы не стали мне дороги, я бы не согласился просить Вашей руки, – всё нежнее стал говорить граф. – И я обещаю, если Вы согласитесь, сделаю всё, что смогу, чтобы Алексею стало легче там, а князя Тихонова отпустили раньше. Вернуть Алексея я не смогу… Лишь облегчить его участь…

– Вы должны знать, граф, – хотела что-то сказать Милана, но он прервал:

– Павел Петрович…

– Павел Петрович, – повторила Милана, и душа задрожала в предчувствии нежеланного. – Я буду всегда любить Алексея.

– Ради Бога, я не смею Вас заставлять любить другого, – всё равно говорил он нежно.

– Это не всё, – сглотнула Милана.– Я ношу под сердцем нашего с ним ребёнка.

Была ли для графа Краусе эта новость, как гром среди ясного неба – не известно. Но молчание длилось некоторое время… Милана оставалась стоять к нему спиной. Она оставалась неподвижной и прислушивалась к каждому шороху…

Граф вздохнул глубоко. Под конец его вздоха послышалась лёгкая ухмылка, и он прокашлялся.

– Я дам ребёнку всё, что требуется… Имя, титул. Он будет учиться в лучших заведениях, – сказал он, что привело Милану в ужас, и она застыла на месте от страха за будущее.

– Подумайте, – сказал в заключении граф и было слышно, что он вышел из комнаты.

Милана не двигалась с места и тогда. Время шло. Она противилась,… боролась внутри себя с требованиями жизни… Понимая, что судьба заставляет действовать против воли, она задрожала и вновь пала в рыданиях в свою холодную постель.

Слушая страдания подруги, длившиеся теперь изо дня в день, Ирина не знала, каким словом поддержать. Покачивая её в своих объятиях, она молчала и сдерживала свои, упрямо напрашивающиеся слёзы. И как она была рада, когда снова наступил день навестить своего жениха в Петропавловской крепости!

…Снова провели её по ужасающему коридору и пропустили в сырую камеру. Дмитрий полулежал на кровати, облокотившись на подушку, из которой торчали сухие соломины. Его уставшие глаза пялились в полумрак, которым камера мучила, изводя в одиночестве и бездействии.

Вошедший дежурный офицер объявил ему о приходе невесты и, пропустив её, остался стоять на пороге… Дмитрий вскочил с кровати в появившейся радости. Его глаза прослезились от счастья снова видеть любимую, но чувство вины перед ней не давало пока сделать и шага.

Ирина смотрела в ответ нежностью тоскующей души. Сделав нерешительный шаг, они бросились в крепкие объятия. Дмитрий нежно схватил её лицо и стал покрывать его страстью поцелуев…

– Родная,… милая,… прости меня,… прости, – нашёптывал он.

Слёзы бежали по щекам Ирины, и она приговаривала:

– Нет, не виноваты… Не за что прощать, нет…

– Душа моя, – поцеловал он её в губы и прижал к своей груди. – Прости, что ненароком заставил приходить сюда…

– Нет, барин, – пискнула Ирина, пытаясь сдержать рыдания.

– Как ты там, расскажи мне всё, умоляю, – шептал он, наслаждаясь этими подаренными ему несколькими минутами счастья.

– Плохо всё, – высказалась она, и Дмитрий с тревогой взглянул:

– Что случилось?!

– Милана… Венчают её в пятницу пятнадцатого октября…

– Что?! На ком?! – в шоке воскликнул Дмитрий.

– Граф Краусе… Павел Петрович, – достав платочек, вытирала Ирина свои слёзы.

– Нет, – отступил Дмитрий назад, но тут же взял её за плечи. – Не позволь, слышишь? Ни в коем случае! Плохой он человек! А Лёшка?!.. Ты рассказала про Алексея?!

– Да, знает она, что не было предательства, знает, – признавалась Ирина. – Ребёночка она от Алексея ждёт. Да наследство тётка ей и Ивану отдаст только, если она за графа этого замуж пойдёт.

– Нет, отговори! – восклицал Дмитрий в переживаниях. – Не дай этому случиться! Не дай! Опасен он!

– Обещает он Алексею жизнь на каторге облегчить, да чтобы Вас выпустили раньше, – продолжала рассказывать Ирина.

– Нет, – усмехнулся Дмитрий. – Не сделает он ничего. Не в силах он. Никто он. Не верьте его словам, умоляю.

– Время, – раздался вдруг голос офицера у порога, заставив обратить мимолётное внимание на себя.

Дмитрий прижал Ирину в объятия. Целуя и ловя её ласковый к нему взгляд, он повторял:

– Не дай им обвенчаться, не дай… Напиши мне письмо, пиши мне, умоляю… Здесь ужасно… Я с ума сойду…

– Я напишу, – кивала Ирина.

– И умоляю, сохраняй газеты в моём доме, – прошептал он. – Я должен буду знать, что было.

– Да, обязательно, – закивала ему милая.

– Время, – повторил офицер.

– Скажи, – целовал он любимой щёки и обнимал снова и снова, как и она прижималась к его плечам. – Скажи, люб, или нет, скажи…

– Люб, – плакала снова она. – Не пришла бы иначе… Люб…

Обхватив друг друга ещё раз в пылкость рук, они сомкнулись в затяжном поцелуе, но шагнувший ближе офицер своим присутствием всё-же заставил Ирину покинуть камеру.

Дмитрий стал вытирать покатившиеся вдруг слёзы. Он отошёл к трубе от печи, что проходила через его камеру, и прикоснулся к ней рукой, проверяя на тепло. Убедившись в своих догадках, он закивал:

– Опять топят… Опять со стен будет течь… Водяное царство, – выплюнулся он и сел на кровать. – Проклятый Краусе, – схватился он за голову, в которую страшными уколами забила головная боль. – Нет, – протянул он. – Не снова…

Нескончаемая пытка головной болью, тянувшееся время – приносили ужасающие мысли, фантазии… Сидеть в тишине и пустоте казалось Дмитрию хуже той казни от 13 июля 1826 года, которую он не видел, но представлял перед собой в этой пустой и грязной камере…

Здесь ничего не было, кроме кровати, стола, печной трубы и стульчака. Здесь царил мрак, и даже маленькое, оставшееся не замазанным отверстие окна, не пропускало достаточно света… Осенняя погода хмурилась, не позволяя дню длиться долго, а когда зажигался ночник, чтобы хоть как-то осветлить камеру, то от него исходила копоть. Дмитрию становилось хуже дышать, головная боль усиливалась… Лишь к утру воздух начинал очищаться…

Снова скрипела дверь, снова приносили хлеб и воду, но, увидев, что на этот раз ему принесли не обычный хлеб, а булку, Дмитрий был вынужден усмехнуться молчаливому жандарму:

– Что, следят ли, как деньги расхищают от содержания преступников?… Иди… Иди, скажи им, что князь здесь бунтует! Чёртовы опричники…

Сожалеющий жандарм ничего не ответил и ушёл. Он понимал мучения заключённых, которых приходилось видеть каждый день и слышать от них в свой адрес постоянные упрёки и обвинения.

Понимала все мучения Дмитрия и Ирина. Он волновал её ещё больше. Она переживала и тянулась быть рядом с ним. Он стал дорогим и желанным. А по возвращении в имение Ирина сразу написала ему подбадривающее письмо, что выполнит всё возможное, чтобы отговорить Милану от венчания, что будут писать государю прошения, как то делают семьи других осуждённых. И… в конце она приписала: «Люб»…