Читать книгу Занавес памяти - Татьяна Степанова - Страница 13

Катя впоследствии вспоминала встречу с матерью Серафима, Аксиньей Елисеевой, в девичестве Бодаевой, со смешанным чувством. Они с Гектором сразу очень много узнали о прошлом семьи и одновременно явились свидетелями тяжелой, крайне болезненной, почти чудовищной сцены между матерью и сыном.

На звонок Симуры в калитку грянул злобный лай псов.

– Мать, загони своих кобелей! – крикнул Серафим. – Я к тебе в гости с друзьями!

Они ждали снаружи. Их не впускали.

– Дом ваших родителей? – уточнила Катя.

– Отец построил его для себя и семьи еще до моего рождения. – Симура вновь нажал звонок калитки, долго не отпускал. – Сюда, в коттедж с ванной и со всеми удобствами, он перевез бабку с дедом с Кручи. Бабка моя была цыганкой из табора, певица хора. Отсюда ее «Скорая» в старости увезла в больницу. А вам здешние наврут – в доме ведьмы она скончалась.

– Нет, нам о ее смерти ничего не известно, на ферме в Лушево нам лишь сообщили, что она цыганка с Целины, из Казахстана, – мягко ответила Катя. – Вы здесь провели часть детства?

– Да, отсюда меня родители возили в школу в Тарусу. Отец мне построил беседку в саду, играть и решать задачи по математике даже летом, в каникулы. Резную, она похожа на дом на Круче наших стариков, тоже голубая, ажурная.

– У вашего отца имелся ведь еще сын от первого брака? – осторожно продолжила Катя.

– Брат Тимур когда-то тоже жил здесь. А затем папа его отослал в Москву учиться. Тетя Света его опекала в Москве. Но он умер еще до моего рождения. Я лишь его фотки видел.

– Отец особняк на тебя записал? – словно между прочим поинтересовался Гектор, разглядывая колючую проволоку на заборе.

– Нет, не успел. Но он мой по наследству, – ответил Серафим. – И матери тоже. Папа ведь с ней не успел тогда развестись. Мы сонаследники. Она безвылазно торчит здесь со дня его смерти.

– Ваша мать больше не выходила замуж? – Катя подняла голову и вслед за Гектором оценила колючую проволоку наверху – ржавая… с прежних времен она на заборе, и ее не меняли. И крыша дома из некогда добротной импортной металлочерепицы вся в заплатах от протечек.

– Я ж сказал вам в кафе: она пьет. Но к ней разные мужики ходят постоянно. Она теперь здесь местная…

– Кто? – спросил Гектор.

– …шлюха.

– Не надо мать оскорблять, парень. – Гектор обернулся к нему.

– Но вам ведь полная правда нужна для расследования. Лучше я вам выложу факты, чем местные доброхоты. Мать всем дает, кто ее захочет. Наверное, она отцу мстит подобным образом. Распутством.

Лязг. Грохот. Собачий лай. Калитка распахнулась. Они увидели Аксинью Елисееву, пьяную, еле державшуюся на ногах. Катя подумала: если Аксинья родила сына в девятнадцать, то сейчас ей всего сорок один год. А перед ними опухшая, растолстевшая, опустившаяся «тетя Мотя»! От юности, привлекательности ничего не осталось. Лишь волосы – густые, длинные, до поясницы. Ими она, подобно русалке, наверное, и соблазнила годившегося ей в отцы Елисеева… Волосы тоже поредели, спутались, а лицо ее выглядело словно смятая бумага.

– Мама, здравствуй. Я звонил, и я здесь. Впусти нас. – Симура двинулся на мать.

Во дворе у забора две большие клетки – в них метались, гавкали ротвейлер и алабай.

– Кого с собой притащил? Кто они? – прохрипела Аксинья Елисеева.

– Это мои знакомые. Они мне помогают разобраться с нашим семейным делом. Ты знаешь, о чем я. Они вместе со мной докажут мою невиновность в убийстве отца. С дороги!

Пьяная женщина попятилась, давая возможность им всем войти лишь на пятачок у самой калитки, дальше не пустила. Царапнула по Кате взглядом и уставилась на статного, высокого Гектора. Поправила на голове криво сидящий ободок – бархатный, засаленный, но от «Дольче и Габбана», роскошь прежних времен. Пьяные попытки кокетства… Жесты, позы… Сильно накрашенные глаза, мутные от спиртного, массивная золотая цепочка на шее. Облезший бордовый лак на обломанных ногтях. Запах, от нее исходящий – смесь перегара, табака, пота и приторных духов. Аксинья Елисеева улыбалась Гектору, демонстрируя желтые, прокуренные зубы.

– Нанял частных детективов себе, сынок? На какие шиши? – Она разговаривала с Симурой, но не спускала глаз с Гектора.

– Они оба профессионалы. Расследовали убийства. Они поприсутствуют, а мы поговорим, мама.

– О чем? Явился не запылился, как тогда в Тарусу с теткой Светой, – выпереть меня из дома?

– Мы с теткой не собирались тебя выгонять отсюда. Она и в Тарусу пригласила тебя повидаться, намеревалась…

– Выходит, она и тебя к рукам крепко прибрала? Светка – мастерица! Она братцем твоим единокровным командовала. В койку его, дурня, затянула, привязала к себе, стерва жадная! А Гена-то ворона вороной. Не подозревал тогда про шашни сестрицы московской со своим наследничком.

– Мама, мой брат давно покойник. Оставь его. Лучше давай поговорим про наши дела семейные, – оборвал ее Симура.

– О чем мне с тобой, убийцей, толковать? – Кокетливая, жалкая, распутная улыбка, адресованная Гектору, погасла на устах Аксиньи Елисеевой. Лицо ее потемнело, ожесточилось.

– Я отца не убивал, мама! Я тебя всегда уверял: я невиновен!

– А кто ж тогда его на Круче сжег, если вы там вдвоем были? И больше никого!

– Я его не убивал!

– Им можешь заливать. – Пьяная Аксинья ткнула в сторону Кати. – А я тебя видела, когда сообщили мне. И менты мне сказали: в крови отца ваш сын с ног до головы. До смерти не забуду. Я ужаснулась: кого я родила в муках на свет? Дитя или мутанта? Адское отродье? И немудрено, учитывая обстоятельства твоего появления на свет, Сима.

– Обстоятельства? – Катя решила вмешаться в дикий диалог матери и сына. – Откройте сыну их.

– Его отец… Гена мой, меня ж изнасиловал, – выпалила Аксинья Елисеева.

– Мама! – ахнул Симура.

– На корпоративе новогоднем. Напоил меня шампанским, дуру, девчонку. Предложил отвезти домой на тачке. Джип-то наш помнишь, сынок? Мне бы, идиотке, поостеречься: он меня и в офисе часто зажимал, трогал. За грудь хватал, в лифчике соски щупал. Домогался меня. Но стояла новогодняя ночь, петарды рвались в сугробах… Башка моя кружилась от шампанского, я согласилась. А Гена меня прямо в джипе, где тебя потом в детское кресло сажал, на заднем сиденье изнасиловал. Залетела я от него. Не желая родила тебя, убийцу!

– Врешь! – Симура побледнел. Он повысил голос: – Мне тетка совсем иначе ваше знакомство описывала. Отец тогда с бабой Раей сожительствовал. Годы их связь тянулась. А тебе замуж за него самой хотелось, назло твоей матери!

– О, сынуля! Тебе тетка Света в постели и не то еще про меня на ушко нашепчет. Я желала выскочить замуж за Генку-цыгана? Любовника матери?! – Пьяная, почти потерявшая над собой контроль Аксинья – мать, женщина, вдова – подбоченилась: – Мне было девятнадцать лет. Я танцами в Тарусе занималась. Танго, вальс… Я выиграла областной конкурс красоты. А твой папик – лысый, с брюхом, жаба жабой! Скопидом! Если бы не залет… не ты в моем животе, чертов зародыш, я б на него и не глядела даже. За мной парни ухлестывали вроде этого красавца, под два метра! – Аксинья ткнула пальцем в Гектора, хранившего молчание. – Добивались моего внимания! Увивались за мной! Жениться предлагали!

– А ты в отца влюбилась. И ты его бешено ревновала, – не отступал Серафим. – Ты на моих глазах на него с ножом кухонным из ревности бросилась! И когда мы с ним от тебя сбежали в дом Тиграна, ты за нами бросилась следом! Отца «изменщиком» обзывала, прикончить грозилась. И ты…

– Ну, что я?

Стоп. Катя замерла. Истерика, хвастовство Аксиньи… их вдруг как будто ножницами отрезало. Аксинья словно разом протрезвела. Короткий вопрос задан сыну ледяным тоном.

– …это ты его убила, – тихо произнес Симура.

– Гадина… отморозок… меня, мать родную… при посторонних смеешь обвинять… – Аксинья сжала кулаки и шагнула к сыну.

– Отец тебя бросил! Разводился, а ты его отдать другой женщине не могла. Ты его убила. Я часто размышлял, повзрослев… Облить горючкой – только ты способна… никто больше. Явилась на Кручу… и расправилась с ним.

– Сволочь ты! – заорала Аксинья. – Правильно мы с матерью от тебя, твари лживой, тогда отказались! Не захотела я с тобой больше дела иметь. Ты меня в убийстве обвиняешь… Подонок! Ты сам его убил на Круче! Он ведь довел тебя. Ты забыл про его издевательства? Давил он тебя дома, словно червя, да, видно, мало! И на Круче, куда вы вдвоем от меня скрылись, он над тобой изгалялся. Наверняка воспитывал тебя, пьяный, уму-разуму учил. Он ведь обожал всех учить, давить, командовать! Он лупил тебя. А ты ему отомстил. Подкараулил его сонного!

– Отец меня не бил. Мы с ним рыбачили. Поймали сома. Я его вез в лодке в брезенте. – Симуру всего трясло от волнения. – Тебе отлично известно: отец на меня никогда руку не поднимал. Он и на тебя руки не поднимал! И с бабой Раей всегда вежливо обходился. А она его еле терпела. Я в ее глазах читал злость. Отец при мне лишь однажды сорвался на твою подругу.

– Евдоха меня тогда защищала. Она всегда стояла за меня, а не за Генку с Арькой!

Катя вновь насторожилась: в бедламе семейного скандала внезапно мелькнул призрак Ариадны Счастливцевой, исчезнувшей без следа. И возник новый фантом – некая Евдоха, подруга Аксиньи.

– Помнишь Евдоху? – продолжала Аксинья. – Генка ей врезал, клыки передние почти выбил. Я ее в ванной у нас дома умывала, вся раковина в крови… А ты, поганец, глазел. А потом уполз наверх решать свои задачки по математике. Хоть бы посочувствовал. Я Евдоху таблетками от боли пичкала, а ты улыбался, созерцая ее лицо перекошенное, синячищи ее… Ты ж сострадания к людям не ведаешь. Евдоха, подружка моя, Генку тогда засудить могла за побои, посадить в тюрягу. Она меня пожалела, я ее на коленках молила не вмешивать ментов… А ты, гаденыш, вырос и нанял себе бывших легавых и сейчас при них смеешь меня, мать, обвинять в убийстве! Еще слово вякнешь – я тебя прокляну!

– Мать!

– Прокляну! – Аксинья на нетвердых ногах приблизилась к сыну. Заглянула ему снизу в глаза. – Ну? Рискнешь?

Симура молчал. Его мать тоже. Бешено лаяли псы в клетках.

Катя почти жалела об их с Гектором участии во всем происходящем…

– Пошел вон, говнюк! – властно, совсем трезво приказала Аксинья Елисеева сыну. – И своих знакомцев забирай. Не то я на вас собак спущу. А посмеешь со Светкой, теткой – любовницей своей, затеять дележку нашего дома по суду с адвокатами, явлюсь в Москву. Сердце из груди вырву и ей, гадине ненасытной, и тебе – выродку. Убийце!