Читать книгу Имя твоего волка - Татьяна Томах - Страница 3

– Имя твоего волка… – пробормотала старуха. Хрипло и устало. – Имя.

И опять замолчала, слепо глядя в черные угли, над которыми еще совсем недавно плясало пламя.

Костер умер на рассвете. Так, как умирают почти все костры.

На рассвете.

В бесцветный час между умирающей ночью и еще не рожденным утром. Когда небо, роняя пушистые клочья влажного тумана, так близко нагибается к земле, что до него можно дотронуться. Когда приснившиеся сны еще не потеряли свой цвет, и кажется, что до них тоже можно дотронуться – как до неба. Дотронуться и пережить заново. И тогда может оказаться, что именно они, а не то, что происходило (будет происходить?) за их гранью – именно они и есть твоя настоящая жизнь. А то, что ты считал раньше своей жизнью – на самом деле, сон. Сон, который забудется к полудню – и потом так легко будет сделать вид перед самим собой, что ничего и не снилось…

Надо только сейчас прикрыть усталые веки – и не смотреть. На черные угли мертвого костра. На старуху, горбящую костлявые плечи и утопившую неподвижный взгляд в черной трухе этих углей – так, как будто над ними до сих пор плясало яркое живое пламя, теперь видимое только старухе…

– Когда люди приручают… – снова тихо заговорила старуха.

Было непонятно, кому она это говорит. То ли сама себе, то ли мертвому костру, то ли щупленькой темноволосой девочке лет десяти-двенадцати, испуганно смотрящей на старуху широко открытыми, черными глазами.

– … Видишь ли, девочка, люди приручают не только зверей. Они приручают реки и озера, и землю, и цветы, и… и других людей. И, приручая, они дают имена…

Девочку звали Марго. Сейчас, слушая старуху, она думала, имеет ли это какое-то значение. Имеет ли значение, что почти все взрослые называют ее Маргаритой – и ей хочется поежиться от того, как они это произносят. С опаской и неприязнью – как будто при этом они пытаются обойти змею, пригревшуюся на солнцепеке. А старуха называет ее Марго – и девочке нравится, как это звучит, несмотря на то, что старухин голос почти всегда брюзглив, резок и строг. Но иногда, очень редко, этот голос становится задумчив и тих – и почти нежен. Именно тогда, почему-то, старухин голос пугает девочку. Как сейчас.

– …Имя – для того, чтобы звать. Для того, чтобы вспоминать. Для того, чтобы проклинать. Для того, чтобы шептать это имя – с любовью и нежностью. Даже если никто не слышит. Потому что, даже тогда это придает силы. А иногда – только это. Потому что иногда больше ничего не остается – только имя, набитое воспоминаниями – как звериная шкурка, которую чучельник набивает опилками, чтобы сохранить вид мертвого зверя. Имя прирастает, как вторая кожа. Его можно оторвать только с кровью, памятью – и болью. В имени – весь смысл… или – бессмыслица…

Старуха говорила, а ветер трогал ее волосы – осторожно перебирал спутанные седые пряди. Марго, стараясь, чтобы ее взгляд был таким же легким и незаметным, как прикосновения ветра, разглядывала старуху.

Она была почти уверена в том, что еще этой ночью старухины волосы были черны, как вороновы перья раскинувшего свои крылья ночного неба. А вот этот тускло-серый, похожий на половую тряпку, рваный плащ, который сейчас обнимал тощие старухины плечи – еще совсем недавно переливался матовым тяжелым блеском дорогого шелка на плечах высокой черноволосой женщины, которая с виду была моложе старухи самое малое, лет на сорок. А голос? Ее голос, который сейчас стал таким хриплым, слабым и измученным?…

Как будто… Как будто в сером рассвете, потихоньку выползающем из-за восточного края земли, все вылиняло почти до бесцветности. И небытия. Огненно-черное звездное небо, старухины волосы, шелковый плащ, звонкий старухин голос… Как будто…

Как будто это все не могло быть опять каким-нибудь сном…