Читать книгу Дело рук человека - Тихон Юрьевич Стрелков - Страница 2

Лунный свет заливал выложенную галькой и сланцем дорожку меж бревенчатых изб. По дорожке шел человек, в серой накидке с капюшоном, и белой перчаткой держал бечевку, подвязанную к прыгающему за спиной мешку. Твердая подошва потесанных сапог глухо стучала по камню.

Человек вдруг свернул вправо, переступил через растяжку, двинулся по вспаханной земле, потом по траве. Сверчки играли свою тихую песнь. Впереди зачернели развалины сарая, и человек остановился. Покрутил головой, словно проверяя, не подглядывает ли кто, снял капюшон и уселся, скрестив ноги. Слева рос жиденький куст смородины. Возле куста вилась кусачая мошкара, больше всех в округе обрадовавшаяся гостю.

Человек поднял глаза с красными радужками к небу, тяжело вздохнул и неторопливо вытащил из мешка длинный сверток. Поднес сверток к носу, потянул острый аромат специй и нахмурился. Сзади.

– Ты так и будешь там сидеть? ― Раздался звонкий женский голос. ― Может, зайдешь, Селур?

Селур обернулся. На крыльце домика напротив с каганцем в руке стояла Ненки Внемир.

– Зайду, ― бросил он, вроде и негромко, но гулко. ― Только доем сначала.

Ненки поставила лампу на небольшой столик на крыльце и поспешила к Селуру, покачивая широкими бедрами. Он ел и смотрел на эти качания, одновременно и такие знакомые, и такие чужие.

– Ага, ― сказала Ненки, возвысившись над ним, ― доешь, оставишь монеты у двери и уйдешь. Знаю я твои привычки, одно и то же каждый раз.

– Одно и то же каждый раз, ― подтвердил Селур, оторвал зубами кусок телятины, соленой, с перчинкой.

– Ты издеваешься? Где ты был последние пять лет? Я уж и не знаю, как тебя выследить. В том году ты пришел зимой, в позапрошлом летом, сейчас вообще осенью. Почему ты меня избегаешь?

– Боюсь, что захочу остаться, ― признался он, и Ненки вздрогнула. ― Я много где был и тут, и там…

– Так оставайся, ― Ненки села рядом, вцепилась в платье. ― Будешь жить со мной и…

– Тоном?

– Он вырос и…

– Все так же меня ненавидит. Не обманывай себя, он никогда меня не простит. И, признаться, я бы и сам не простил на его месте.

– Тогда давай куда-нибудь уедем! ― горячо предложила Ненки. ― В Нормулькино или Выкину, или вообще в город какой-нить. В Мылоград, например. Я устроюсь в прачечную, а ты…

– Ты даже не знаешь, чем я занимаюсь, ― сказал Селур.

– Мне и ни к чему это…

– Я убиваю. За силу, за деньги.

Ненки облизнула губы и мотнула головой.

– Ну и пусть! Будешь и в Мылограде убивать, значит. Ведь если ты кого-то и убиваешь, должно быть, это плохие люди, и они того заслуживают. В другое не поверю, сколько не утверждай.

– И не собирался. Ты пахнешь так же.

– Так же, как когда?

– Как в тот летний день, когда Тон уснул, а мы шалили на втором этаже.

Ненки хихикнула.

– Ты все еще помнишь?

– Мыльнянка, трава, хмель. И нотка чабреца.

– Я хотела сварить спиртовую настойку.

– И получилось неважно, ― кивнул Селур. ― Если бы я тогда тебя не раздел, клянусь, никогда не простил бы, что ты пыталась напоить меня таким. Так и подохнуть недолго.

– Тогда я была совсем еще девочка. Ничего не знала, ничего не умела. Перегрела траву, сожгла хмель, да и еще приправила чабрецом, дуреха! Сейчас другое дело, у меня дома стоит целая бутыль, если хочешь…

– Какого цвета на тебе платье? ― После того, как его коснулся демон, Селур перестал различать цвета. Для него все стало единым ― черно-белым.

– Ну и скачешь ты с темы на тему! Беленькое с зелененькими цветками и синим пояском. ― Ненки потупила взгляд и улыбнулась. У нее были пухлые губы, веснушчатая кожа, крупные глаза. ― А под платьем… беленькие…

Селур испытал трепет возбуждения.

– Продолжай.

– Не заставляй меня говорить прямо! Женщине, вроде как, и не положено.

– Утром я уйду, так или иначе.

– До утра еще столько времени, ― Ненки приподняла подол платья, добивая Селура.

Он хмыкнул, бросил кусок вонючей после мяса ткани под куст смородины, затянул мешок и встал. У Селура два года не было женщины, он соскучился по ласке.

– Идем. Ни к чему тратить время впустую.

Ненки хихикнула:

– Ты все такой же нетерпеливый, когда дело доходит до этого, ― схватила его под руку и довольная повела в дом.

Они пересекли лужайку, затем выложенную галькой и сланцем дорожку, ступили на крыльцо. И тут Селур резко замер. Ощутил, как задрожали ушные мочки, как начинали дрожать каждый раз, когда поблизости был демон. Селур мягко, но настойчиво отстранился от Ненки и закрутил головой.

– Селур? ― насупилась Ненки.

– Иди в дом. Быстро. Я за тобой.

– Кого ты там…

– В дом, ― повторил он и спрыгнул с крыльца.

Взгляд заметался по темноте. Долго искать не пришлось. По дорожке меж домов, в конце улицы шел силуэт. Не разобрать ― мужчина или женщина. Но Селуру было важно другое, его глаза, не разбирающие цвета, различили красную точку, медленно растущую по мере приближения человека. Метку. Метку демона.

Селур поджал губы, уселся на стул на крыльце, тихо позвал Ненки.

– Чего? ― почти обиженно спросила она.

– Сядь рядом, ― велел он и стянул белую перчатку. Безымянный и указательный пальцы были черные. Селур вытащил из рукава стилет, резанул безымянный палец, ― Ненки ахнула, ― после чего смочил лезвие в крови и облизнул. Солоноватый привкус. ― Слушай молча и не перебивай.

Человек с меткой демона шел в трех домах от домика Внемиров.

– Мне нужен кусок твоего синего пояска…

– Зачем?

– Пожалуйста, не перебивай. Видишь, по дорожке идет человек? Не оборачивайся так явно. Легонько. Он тебе знаком? Местный?

– Я не понимаю…

– Просто ответь.

Человек как раз шел в десяти шагах напротив и повернул голову влево. Лунный свет залил лицо. Это была женщина в светленьком плаще, и метка у нее находилась не в области груди, как обычно, а чуть ниже. Женщина приветственно помахала рукой и двинулась дальше.

– Привет, Мона! ― отозвалась Ненки и добавила шепотом: ― Конечно местная. Это к ней я тебя ревновала в свое время. Мона Вдоблик. Не помнишь? Она мне всегда казалась преступно красивой и женственной. Завидовала ей. Такая аккуратная фигура, такой приятный голос.

Селур предпочел бы не помнить: легче сохранять голову холодной.

– Ты давно с ней разговаривала?

– Чего это она так тебя заинтересовала?

– Ну как чего, столько времени не видел. Так дашь мне свой синенький поясок?

– Поясок? Ты так и не ответил, зачем? И зачем ты себе палец порезал?

Когда хочешь ускользнуть от ответа на второй вопрос, сделай акцент на первом.

– Палец? Забудь. А насчет пояска… Хотел удивить. В общем, думал руки тебе чем-нибудь связать для разнообразия. А там, быть может…

Ненки улыбнулась:

– Сказал бы сразу, ― развязала поясок, охотно протянула Селуру.

Он взял, ухватился за концы, потянул в разные стороны.

– Достаточно прочный, ― кивнул он. ― Пока я буду узел придумывать, иди кроватку застели что ли, разлей настойки и приготовься. Только полностью не раздевайся, слышишь, последний штрих мой.

– Ишь раскомандовался! Я позову, как буду готова.

Селур натянул улыбку. Дождался, как Ненки скроется в доме, вытянул из кармана мешочек с серебряными монетами и стиснул в ладони. Селур привык обманывать людей, на которых ему глубоко наплевать, но обманывать того, кто давно закрался к нему в душу, было сложно. Он словно бил самому себе под дых.

Лучше бы не попадался ей на глаза.

Красный, видимый только Селуру след от метки демона, зависший над дорожкой в форме крошечных, прозрачных, как стекло, облачков рассеивался. Медленно. Но Селур знал, стоит подождать еще немного, и от следа не останется ничего.

– Я готова! ― позвала Ненки.

– Подожди минутку! ― крикнул Селур, тихонько приоткрыл дверь и сунул в проем мешочек.

– Я спускаюсь! Се-луур!

Селур неожиданно для себя понял, что не может уйти снова. Только не сейчас. Только не после того, как подарил Ненки надежду. Он пять лет жил, выискивая демонов, пять лет избегал нормальной жизни. И за эти пять лет он, наверное, заслужил один нормальный день, одну нормальную ночь.

Демоны подождут.

Селур обернулся ― красный след над дорожкой почти рассеялся ― и поджал губы. Да, демоны подождут. Он вошел в дом.

***

Селур распахнул глаза и долго глядел в бурый потолок. Как тихо. Рядом шевелилась Ненки, несколько ее непослушных прядей щекотали ему колючий от щетины подбородок, сосочек ― терся о плечо. Она водила рукой ему по груди, спускалась ниже пупа, останавливалась ненадолго, затем поднималась до шеи и повторяла путь. Он наслаждался.

– Может, останешься все-таки?

– Не могу. Объяснял же ― работа.

– Так найди другую работу. ― Ненки задержала руку ниже пупа намного, намного дольше обычного. ― Неужели не хочешь, чтобы это было каждую ночь?

– Знаешь же, что хочу. Но работа у меня специфическая, понимаешь, не каждый для нее подойдет. Таких, как я, можно на пальцах пересчитать.

– Мешок зерна поставлю, преувеличиваешь!

– Самую малость.

– Ну и что это за работа? ― Ненки горячо дышала ему в грудь. ― Священник? Хотя, нет. Этих, как червей в земле, и стать ими может каждый шалопай. Тогда дантист? Ну-ка улыбнись! Нетушки, зубы у тебя не намного лучше моих. Говорил, что убиваешь… Ну, не верю, что ты наемный убийца. Тогда охотник?

Селур кивнул.

– В каком-то роде.

– И что тебе мешает охотиться тута? Волки, олени, зайцы, медведи ― пожалуйста. Нужно посерьезнее ― хватай тудыров, темней каких-нить или зерниц. Мясо всегда можно выгодно продать, а не продашь, так съесть самим. Из шерсти дичи получится одежка, что надо, внутренности пойдут ведьме на ее треклятые эликсиры. И монеты будут, и вместе будем.

Селур свел брови.

– У вас завелась местная ведьма?

– Да, старуха, лет сто отроду.

– И как она выглядит?

– А как может выглядеть старуха? ― Ненки ущипнула его за сосок и дернула. ― Ну, тряпки всякие, платочек на голове. Старуха как старуха. Только смердит внутренностями да мерзкими травами.

– И где она…

В дверь снизу забарабанили.

– Ненки! ― раздался мужской голос. ― Ненки, открывай!

– Ну вот, ― протянула Ненки. ― Доотдыхались. Сейчас! Погоди, оденусь!

Она быстро отыскала платье, надела его на голое тело и пошлепала по лестнице вниз. Селур тоже встал и подошел к окну. Распахнул створки, дал солнцу поцеловать себя и, щурясь, глянул вниз. Четыре мужика в одинаковых просторных рубахах и шароварах. Наверняка, пахари. Две дородные женщины ― одна в светлом платье и темном фартуке, вторая в таком же платье, но без фартука.

И чего это им в такую рань понадобилось?

Селур высунулся в окно, то, что ниже пупа, прижалось к прохладному дереву, и заметил на перилах крыльца светлую безрукавку из грубой ткани. На безрукавке чернели пятна. Не разбиравший цветов Селур готов был поклясться ― это кровь.

Ненки открыла дверь.

– Тенни, Грек, что вам… ― Тут Ненки увидела безрукавку. ― Откуда это у вас? Тенни, Грек, что-то случилось с Тоном?

– Вчера за полночь в харчевне бойня была, ― ответил Тенни, он был по плечу Греку. ― Десять человек полегло, среди них твой… Тон.

Ненки осела в дверях, и Селур бросился одеваться, не переставая браниться под нос. Он хорошо знал «Трату», родную деревню, и сам не раз становился свидетелем бойни в харчевнях. Чаще всего сцеплялись пьянчуги: один шмальнет в другого бутылкой, тот в отместку пырнет ножом. Бывало, что и умирал кто-то, но редко. Очень редко. А чтобы десять человек за раз ― никогда.

Селур бегом спустился по лестнице, проскочил мимо рыдающей Ненки.

– Кто затеял бойню? ― спросил он глухим басом и опытным взглядом оценил руки мужиков. У двоих, тех, что стояли поодаль, на указательных пальцах еще не затянулись легкие порезы ― такие часто появляются у любителей открывать бутылки. Крышки нынче больно острые. ― Двое из вас вчера там были. Кто затеял бойню?

– Ненки, кто это? ― прогнусавил Тенни.

– Погодь, кажись эт тот дияволеныш, ― Грек подшагнул к Селуру, прищурился. ― Эт он сжег своего брата и мать Ненки. Эт о его красных глазищах трепалась вся Трата. Ты же вроде убрался отсюдова?

– Я проездом, ― отозвался Селур. ― Что случилось в харчевне?

– Бойня, мы ж сказали.

– Подробнее. ― Селур обогнул Грека и стал перед любителями выпивать. От них и сейчас веяло хмелем. ― Отвечайте подробнее.

– Ну, сидели мы, значит, потягивали пиво, Доря как раз рассказывал, как облапошил…

– Никого я не лапошил, Шерр, ― встрял Доря. Он был низенький, жилистый, усатый. ― И не о том ты говоришь. Быстро все случилось, как первое похмелье. В харчу вошла бабенка эта, остановилася у стойки и давай трендеть. Что трендела не знаю, но когда закончила, Лов, хозяин харчи, был красный до стыдобы.

– Что за бабенка?

– Ну, такая, вроде ничего, в сером плащике. Цацка.

– Мона это! ― поправил Шерр, и Доря пожал плечами. ― Это была Мона!

У Селура скакнуло сердце. Девушка с меткой.

– Продолжайте.

– Короче, ушла эта Мона, прошло малясь времени, и Лов взбесился.

– Взбесился?

– Ага. Пнул свою же стойку, болван. Потом запустил в Григория бутыль, через всю харчу, и попал горлышком прямо в глаз, клянусь. Григорию, ясно дело, это пришлось не по нраву, он выхватил из-за пазухи нож свой мясничий и пошел разбираться. Тут его и попытались перехватить братки Лова. Один, Тон этот, схватил Григория за руку, думал, видать, образумить, и получил. Другой был с косой… В общем, как это бывает… Один на всех, все на одного. Не будь Григорий таким крепким, зараза, полегло бы человека два от силы. Но нет. Пока не продырявил Лова и не один раз, зараза, успел положить восьмерых. После чего…

– …убил себя, ― докончил Селур, поджав губы. ― Мона касалась Лова? Или бутылки?

Шерр покачал головой.

– Вродь нет.

– Как это нет? ― сказал Доря. ― Лов и так и сяк пытался всучить ей бутыль, но она все отнекивалась. А под конец, кажись, даже чуток хлебнула из нее, так, для виду, но Лов был доволен. Доволен, как никогда. От того, видать, и раскраснелся. Бутылка ведь не из дешевых была, не пиво какое-то, а рюм. И Лов этот, ни для кого не секрет, приударял за Моной.

– Ром, ― поправил Шерр.

– Чего?

– Не рюм, а ром!

Все сводится к демонической инфекции, чтоб ее. Нельзя было вчера отпускать метку, знал ведь, что нельзя. Но дал слабину. Позволил Ненки ублажить меня… Одна нормальная ночь стоила десяти жизней.

Селур обернулся, сжал кулаки. Ненки рыдала, ее утешали женщины. Он остался, чтобы не причинять ей боль, не отнимать надежду, но в итоге она потеряла брата.

Такова цена моего выбора?

– Где живет Мона? ― спросил Селур.

– В десяти домиках отсюдова, у мельницы. Но она собирается уезжать…

– Собирается? ― Селур встрепенулся. ― Вы ее сегодня видели?

– Видели, она шла в сторону Грязной хижины.

– Ведьма ваша там же живет?

– Там же, а что?.. Эй, ты куда?

Селур уже мчался по капустной грядке, огибая дом. Вот он выбежал на ржаное поле, стянул на ходу перчатку и щучкой прыгнул в золотистую траву. Грек с Тенни переглянулись: спятил что ли? И тут Доря завопил.

– Глядите! ― И вытянул руку. ― За полем!

За километровым полем по холмистой дорожке вверх бежал человек в серой накидке ― Селур.

– Ядреный…

– …диаволеныш, ― докончил за Грека Тенни.

***

Мокрый и уставший, он остановился за козьей липой и минутку отдышался. Кровь стучала в висках, сердце сотрясало грудь. Задрал правый рукав антрацитовой рубахи, поглядел на запястье ― три черные поперечные линии. Две длинные, одна ― коротенькая.

А было четыре. Скачок, чтоб его, съел полторы линии. Меня хватит на пару приличных заклинаний, от силы. Но я не могу ее отпустить.

Грязная хижина, если не считать редких дыр в стенах, худой крыши и местами щербатых окон, ничем не отличалась от остальных трактиров. Так же три этажа, так же сделана из сосны. А когда Селур ступил на крыльцо, крыльцо протяжно заскрипело, как скрипело любое другое крыльцо любого другого трактира Траты.

Селур открыл дверь, вошел. В нос ударили ароматы шалфея и ромашки, чабреца и душицы. Тонкое обоняние различило и тимьян, и календулу, и отдаленное зловонье табака.

– Койка нужна? ― За низеньким столом напротив входа сидела полненькая женщина с синяком под глазом. ― Три бронзитки.

– Нужна ведьма.

– А она сегодня прям нарасхват. Солнце едва встало, а к ней уже третий гость.

Селура передернуло.

– Третий? Приходил кто-то кроме Моны?

– А как же. Прямо следом за Моной. Она вошла, не прошло и пяти минут, как он явился. Странный он тип какой-то, хмурый до жути и глуповатый. Сказала ему идти по красному коридору… А он, как зыркнет на меня, как спросит: «Левый или правый?». Меня аж в дрожь бросило.

Селур быстро поглядел направо, налево. Два коридора, две таблички. Не различают цвета только демоны и те, кто их касался.

– Где ведьма? ― шикнул он. ― В каком номере?

– Левый коридор. Второй этаж. Третья дверь справа. Тот тип еще это… просил сказать, если кто войдет…

Селур застыл, поставив ногу на первую ступеньку.

– Чук… или Чик.

Селур рванул: Чиком звали его умершего брата. Селур быстро поднялся на второй этаж и на полном ходу снес нужную дверь. Ушные мочки задрожали. На кровати в центре комнатушки лежала привязанная к изножью и изголовью заплаканная Мона с широко открытым ртом. Ее через силу поила старуха из глиняного узорчатого кувшина. Поодаль, у зашторенного окна стоял человек. Тело человека полностью покрывала красная, видимая только Селуру, метка демона.

– Ну, здравствуй, Селур, ― произнес человек. Голос у него был высокий и не дребезжал, раздваиваясь. Демон полностью подчинил его своей воли. ― Или мне называть тебя чистый?

Селур мгновенно вскинул руку, прошептал «Тецио» ― пламя на древнем языке и выпустил из ладони светлый огненный шар. Демон не шелохнулся. Правая часть его туловища вспыхнула, задымилась, но тотчас потухла.

Бесполезно.

– От Селура в тебе осталась разве что щепотка мести. Как жаль. Чику бы это не понравилось.

Селур поджал губы, усмиряя страшный гнев.

– Не произноси его имя, чернь. ― И начал про себя, через силу, медленно и четко выговаривать первую молитву. Настоятель храма, в котором Селур провел почти всю юность, рассказывал ему, что именно этой молитвой десять веков назад Галий Чистый прогнал демона, завладевшего телом его младшей дочери. Молитва состояла из ста двадцати восьми строк, и их следовало произнести без ошибок. Собьешься хоть раз, и все впустую.

– Я слышал у вас есть поговорка ― когда поминаешь умершего, тот улыбается в могиле. Жаль, что тело Чика сгорело. Он бы уже дважды улыбнулся за нашу короткую беседу.

Селур, не мигая глядя на демона, обнажил клинок. Демон развел руки, мол, давай, нападай. А Селур продолжал про себя: «… и свет будет боязен тебе, и красок ты больше не увидишь, и день, когда выбрал ты тело сие…».

– Знаешь, что в тот день помешало Чику вернуться в тело?

Селур стиснул каменную рукоять, напряг пальцы на ногах. Нельзя отвлекаться. «…ты черь среди мертвых лесов. Во имя святого властителя Дуна, во имя…»

– Зелье старухи подействовало. Чик пробыл на той стороне несколько мгновений, и в эти мгновения ему наверняка было любопытно и страшно, как было бы любому, кто впервые оказался там. Он уже собирался вернуться, незамеченный никем, как тень от тени, но затем я его учуял. Знаешь, почему это произошло? Я был поблизости, и меня позвали. Ты позвал. На обратном языке. Короткое «номед». ― Демон опустил руки, повернулся спиной к Селуру. ― Чик уже коснулся собственного тела, когда я наконец нагнал его и вцепился в его душу. Тонкую, мягкую, как ваша вата, душу. Души людей удивительно мягкие. Он сопротивлялся, упрямый, он знал, что ты поблизости, чувствовал это и звал тебя. Селу-ур! ― Демон в точности воспроизвел голос Чика ― звонкий и ломкий. ― Бра-ат!

– Сги-инь! ― закричал Селур. Это слово было последним в молитве.

Демон застыл, затем рухнул навзничь, и его затрясло, словно в приступе эпилепсии. Селур увидел, как от тела отделилась, словно вышедшая из-под действия всех законов, красная тень и роем метнулась к Моне. Селур преградил ей путь.

– Сгинь! ― повторил он, выставив перед собой руку. И демон исчез. Не растворился, не расщепился на куски, после чего бы рассеялся, как писали в древних учебниках, как происходило обычно, а просто исчез.

Пусть тьма поглотит тебя, черь!

Селур быстро посмотрел на Мону: метка никуда не делась. Мону, как ни в чем не бывало, продолжала поить ведьма.

– Перестань! ― рявкнул Селур. Ведьма даже не моргнула. ― Кому сказано, перестань!

Он подскочил к старухе, одним движением выбил из руки кувшин, кувшин упал и со звоном разбился, другим оттолкнул. Ведьма влетела в стену, охнула и потрясла головой, точно прогоняя наваждением. Ее расфокусированный взгляд собрался на Селуре, и она взвизгнула. Селур поморщился, он и не знал, что старухи умеют так визжать.

До смерти напуганная, привязанная к изножью и изголовью кровати, Мона тихо плакала. Селур осторожно стилетом перерезал веревки, мягко коснулся припухшей щиколотки Моны, помогая девушке высвободиться, но та брыкнула ногой, как лихая кобыла, и села, отстраняясь.

– Не подходи! ― крикнула она, подобрав колени к груди. ― Не смей!

– Тише, ― мягко сказал Селур, ― не бойся. Все закончилось. Демон ушел.

– Не подходи! Именем святой Лекки я изгоняю тебя! Именем святой…

– Успокойся.

– …Лекки я изгоняю тебя! Именем святой Лекки…

– Да заткнись! ― не выдержал он. ― Заладила со своей Леккой! Будь я демоном, самоизгнался бы от хохота! Это не работает!

Мона зажала ладонями рот и беззвучно зарыдала.

Идиот, чтоб тебя, сорвался.

– Прости. Я тебя не обижу, обещаю. ― Селур решил, что расспрашивать Мону сейчас бессмысленно, и направился к ведьме. Осколки кувшина хрустели под ногами. Ведьма сидела в углу комнаты, сжавшись в сморщившийся комок, и еле слышно бормотала:

– Я не должна… Я не была… Он меня…

– Брось придуриваться! ― предупредил он. ― На меня твои фокусы не подействует. Зачем демону понадобилась Мона?

Старуха тотчас замолкла, будто и не прикидывалась секунду назад обезумевшей, и подняла на него сощуренные глаза.

– Он меня поимел, ― проговорила она скрипучим голосом. ― Проклятый демон меня поимел, бес его душу выпотроши!

– Бес его душу не тронет, знаешь ведь.

– К не счастью, ― согласилась ведьма, мерзко скривив губы. ― Зачем девка понадобилась ему, спрашиваешь? Да понесла от него, вот зачем. Он заставил меня поить его же чадо, хворь демона побери!

Селур поморщился.

– Врешь.

– Зачем мне…

– Покрываешь себя. Была с чернью заодно, а теперь придумываешь, как бы выкрутиться.

– Если б все было, как ты говоришь, чистый, я б придумала что получше, уж поверь. А девка эта понесла от гада, ты-то своими проклятыми глазами должен это видеть. Приглядись к ее животу иль если умеешь ― вкуси ворожбы; мерзкая ворожба исходит прямо из ее пупа.

Я и сам что-то похожее чувствую, но наверняка это осадок от сгинувшего демона.

– У черни не может быть детей, ― сказал он и поджал губы.

На самом деле, если верить третьему тому «О премудростях борьбы со тьмой», такое уже было однажды. В книге описана история, произошедшая хрен знает сколько веков назад, и там говорится о рождении сына демона. Но это всего лишь история, рассказ, байка. В книгах пишут и о богах-великанах, и о летающих повозках, запряженных крылатыми конями, но это не значит, что все они существуют.

– Но ты что-то видишь, правда? ― спросила ведьма.

– Метку. Простую метку.

– Тогда ты сможешь эту метку снять, ведь так, чистый?

– Так.

– Ну сними, и поживее.

На секунду ему захотелось заупрямиться. Ненавижу, когда мне указывают. Но он знал, снять метку ― единственный способ убедиться в том, что ведьма не права.

– Ладно. ― Селур подошел к Моне, перекинул через плечо мешок из дратвы, ослабил узел и вытянул три сосудика с жидкостью. Поочередно вынимая пробки, поднес к носу каждый сосуд. Нужный отвар пах мятой и розмарином. ― Выпей, ― велел он Моне.

Мона покачала головой, шмыгнула. Каштановые пряди липли к ее мокрому от слез симпатичному личику.

– Выпей, тебе поможет.

– Нет. Мне хватило…

– Пей чертовка, кому говорят! ― рявкнула ведьма.

Селур одарил старуху строгим взглядом.

– Я сам, ― и снова повернулся к Моне. ― Послушай, ведьма талдычит мне, что ты носишь семя черни. Это плохо, очень плохо. Но я ей не верю. Выпей, всего один глоток, и докажешь, что я прав.

– А что это? ― спросила Мона.

Моя кровь, разбавленная водой, в которую покрошили измельченную мяту и розмарин, чтобы не было так противно.

– Травяной чай. Успокаивает голову, помогает расслабиться.

Ведьма мерзко захихикала.

– Я выпью. ― Мона взяла сосуд в дрожащую руку, поднесла к тонким губам, зажмурилась и запрокинула голову, сделав глоток.

Сейчас ее заколотит. А потом метка исчезнет.

Ведьма стала рядом с Селуром. Селур поморщился: от нее несло паленой травой и гнилой морковью, что было даже хуже кислятины, исходившей кажется от самих стен и тлетворно-сладкого запаха от лужицы на полу. Мона тем временем выпрямилась и протянула на две трети опустевший сосуд.

– Ну? ― спросила ведьма. ― Исчезла, а?

Селур и без того не сводил глаз с ее едва-едва округлившегося живота.

– Пока нет.

Проклятье. Не нравится мне это. Обычно метка пропадает мгновенно.

– Что значит «пока»?

– Надо подождать.

– Сколько?

Он вспомнил, что тень демона, перед тем как исчезнуть, бросилась к Моне, и свел брови. Черь не пытался убить ее, как не пытался убить и его, в этом он не сомневался. Но тогда почему демон пришел? Зачем заставил старуху поить Мону?

– Чем ты ее поила, ведьма?

– Какая разница? Какой-то сладкой дурью.

– Ты в травах разбираешься лучше меня, определи по запаху.

– Если б могла, сказала б, ― отозвалась она. ― Ну что там с меткой? Все затеняет пупок?

Прецедентов, если не считать случая, описанного в той книге, не было. Неужели и впрямь чадо черни, чтоб его? Хотел бы я заглянуть в будущее, чтобы узнать наверняка. Но это мне не по силам. Вчера я упустил эту метку на животе, и погибли десять человек, включая брата Ненки. Второй раз я так не облажаюсь. Нельзя рисковать.

Селур вытащил из кармана брюк платок, из мешка ― квадратную колбу. Зубами вытянул пробку, смочил ткань резко пахнущей жидкостью. Затем неожиданно подскочил к Моне и мокрым платком зажал той рот. Секунду Мона сопротивлялась, после чего обмякла.

Селур встретился взглядом с ведьмой.

– Наконец-то решился сделать то, что должен, ― сказала она. ― Ядом или по старинке? Мне помочь?

Он ее почти не слышал. Достал меч, тяжелый и уродливый, схватился за рукоять обеими руками и занес клинок над головой.

Иногда для того, чтобы появился свет, нужно оказаться во тьме.

Селур вогнал меч в грудь Моны.