Читать книгу Оборотная сторона полуночи-2. Как феникс из пепла - Тилли Бэгшоу - Страница 5

Когда Элла проснулась на следующее утро, голова у нее опять болела, но уже иначе: как если в одиночку выпьешь полбутылки виски, после того как уйдут гости, курьеры из доставки и священники, а потом, не раздеваясь, заснешь мертвым сном на детской кровати.

Первое, что она увидела, безжалостный яркий свет, что бил во все окна. Бабушка терпеть не могла шторы и ставни. «Здоровый человек встает с первым лучом солнца» – была одна из ее любимых присказок. Многие перлы мудрости Мими Прэгер начинались со слов «здоровый человек». Большинство этих изречений представляли собой вариации на темы трудолюбия, набожности и самодостаточности.

«Здоровый человек никогда не позволяет другим делать за него то, что он может сделать сам».

«Здоровый человек держит в чистоте оружие, обувь и ум».

Элла давно уяснила, что не является «здоровым человеком», по крайней мере от природы. Ей приходилось работать над собой, и она работала, чтобы ублажить бабушку, а еще потому, что, сказать по правде, больше нечем было заняться. Охота, забота о птице, плотницкое дело и вообще любая работа руками заменили Элле игры. Она научилась всему этому, потому что не было альтернативы, и за долгие годы так поднаторела в подобных делах, что Мими ею очень гордилась.

«Ты только погляди! – говаривала бабушка со скупой улыбкой, глядя, как восьмилетняя девчушка попадает в кролика с двухсот метров. – Никто в округе Сан-Хоакин не стреляет лучше тебя, моя дорогая».

Как-то раз, когда Элла лазила по камням над одним из их любимых рыбных мест, Мими сказала, что она проворна, как горная козочка. Это было одно из счастливейших мгновений в жизни Эллы, и слова эти пролились как бальзам на душу. Похвалы бабушки были скупы, их еще требовалось заслужить, но для девочки значили очень многое, потому что Мими была всем в ее жизни. И наоборот.

В те времена между ними царила глубокая привязанность, если не любовь.

Что же случилось?

Кое-как выбравшись из кровати, Элла нетвердыми шагами добралась до ванной (которую обустроили, когда ей исполнилось двенадцать лет: водопровод стал еще одной неохотной уступкой социальным службам) и сердито плеснула себе в лицо ледяной водой, словно могла смыть печаль и тоску. Между Эллой Прэгер и ее бабушкой осталось очень много недосказанного, но теперь было уже слишком поздно. Растраченные попусту мысли и чувства потихоньку стекали в никуда, словно вода из крана, который забыли закрыть.

«Здоровый человек никогда не транжирит Божью воду…»

Стянув измятое черное платье и нижнее белье, Элла вытащила из волос спутавшуюся ленту и встала под холодный душ, ахая, когда струи воды впивались ей в кожу словно крохотные пульки. У нее была хорошая фигура, стройная и спортивная, высокая округлая грудь, которая словно уравновешивала по-мальчишески узкие бедра. Ее темно-русые волосы оставались не по-модному длинными, в старом стиле, от которого она почему-то не хотела отказываться, но больше всего внимание привлекало ее лицо. Она была очень красива, хотя и несколько эксцентричной красотой: зеленые, широко посаженные глаза в состоянии покоя придавали лицу выражение отстраненности, а высокие скулы и острый подбородок добавляли Элле сходства с кошкой. После падения в детстве с яблони у Эллы на переносице осталась небольшая горбинка, отчего ее лицо выглядело не вполне симметричным и не могло бы считаться по-киношному красивым. Эллу Прэгер можно было бы назвать скорее яркой, а еще, несомненно, сексуальной, если высказывать отношение к женщинам столь прямолинейно, что иные приходят в ужас.

Переодевшись (она привезла с собой всего один комплект одежды, чтобы помнить, что она не собирается здесь задерживаться надолго), Элла приготовила завтрак из найденных в кладовке консервированных бобов и вяленого бекона, поела, потом выпила две чашки кофе с разведенным и подогретым на плите сухим молоком, затем высмотрела тенистое местечко на крыльце, проглотила оставшиеся обезболивающие таблетки, что походило на тушение низового пожара водяным пистолетом, и неподвижно просидела целый час, пока головная боль не сделалась почти терпимой.

Немного придя в себя, Элла начала мысленно прокручивать список дел. Если поднажать – как здоровый человек, – то, вполне возможно, она быстро здесь со всем управится и вернется в город завтра, самое позднее – послезавтра. До этого, как ей напомнил Боб, нужно уладить формальности в крематории, а самое главное – навести порядок в домике, упаковать личные или ценные вещи, которые она заберет с собой, все остальное сложить в коробки и провести генеральную уборку, чтобы можно было запереть дом и оставить его в таком виде, пока она не решит, что с ним делать дальше.

Вчерашнее появление странного человека в костюме почти убедило Эллу продать ранчо. А он, наверное, даже и риелтором не был! В любом случае, она была уверена, разбор вещей бабушки не займет много времени: у Мими Прэгер, аскета и минималистки до мозга костей, было всего три платья (два для церкви, одно на каждый день), две пары брюк (зимние и летние), два штопаных-перештопаных свитера и комбинезон, в котором ее кремировали. Единственной книгой в доме была Библия, и, кроме ружей, рыболовных снастей, шахматной доски с фигурами и нескольких предметов «фамильного» фарфора, Элле практически нечего было вывозить. Единственную ценность, свадебную фотографию Уильяма и Рейчел, родителей Эллы, стоявшую у кровати Мими, она давным-давно забрала и поставила в своей квартире в Сан-Франциско.

Фотография эта стала причиной одного из самых жутких скандалов, что случались между бабушкой и внучкой. Наутро после выпускной церемонии в колледже Элла приехала в домик, чтобы попытаться переговорить с Мими, но старуха чувствовала себя уязвленной и реагировала гневно и неадекватно, не хотела разговаривать с внучкой, не желала ее слушать. Когда Элла попросила отдать фотографию, Мими отказалась и злобно прошипела:

– Она тебе не принадлежит! – Ее высохшее лицо превратилось в маску ярости. – Нельзя просто так приходить и брать что хочется.

– Но это же мои родители! – выкрикнула Элла в ответ. – А эта фотография – единственная ниточка, которая связывает меня с ними. Все остальное ты уничтожила.

Мими закатила глаза.

– Ты ведь сейчас не об одежде говоришь, а?

Элла впилась ногтями в ладони так, что выступила кровь. Это было единственное, за что она с течением лет так и не смогла простить бабушку. Однажды, когда Элла была в школе, из ее комнаты исчез чемодан, который собрала мама, когда привезла ее, четырехлетнюю девочку, пожить у бабушки. В нем лежали детские вещи, игрушки и одеяло, которое, как помнилось Элле, все еще хранило мамин запах. Она спросила, где чемодан, а Мими небрежно ответила, что избавилась от него (сожгла его содержимое, как выяснилось позже), потому что настало время смотреть вперед, а не оглядываться назад. Эта одежда, несколько вещей, любовно собранных мамой, верившей, что покидает дочь всего на несколько недель, была для Эллы единственной осязаемой нитью, связывавшей ее с родителями. А Мими ни с того ни с сего взяла и все сожгла: без разрешения и, казалось, без единой мысли о чувствах внучки. Похоже, сделано все было в гневе, хотя ни тогда, ни потом Элла так и не поняла, чем он мог быть вызван.

– Я забираю фотографию. – Элла бросила на бабку испепеляющий взгляд. – И попробуй мне что-нибудь сделать!

Прошагав, словно амазонка, в комнату Мими, она схватила стоявшее на комоде фото в рамочке. Бабка ринулась следом, беспомощно размахивая худыми руками и визжа, словно попавший в капкан зверек. Когда она попыталась вырвать у нее из рук драгоценный предмет, к своему стыду, Элла с силой оттолкнула старуху, вложив в это движение копившуюся в ней долгими годами злобу, вихрем бросилась к машине и понеслась обратно в Беркли, ни разу не оглянувшись.

Об этой ссоре больше никто и никогда не упоминал. Что же до сожжения Мими детских вещей, инцидент предали забвению, похоронили, но в глубине души Элла продолжала все помнить.

Здоровый человек выполняет работу методично, от начала до конца. Элла разобрала вещи, упаковала, вымыла и выскоблила домик сверху донизу: сперва кухню, потом гостиную, крохотную ванную и свою маленькую спаленку, вмещавшую убиравшуюся в стену кровать, деревянный стул и обрезанную обшивную доску, служившую ей письменным столом. Она с удивлением обнаружила, что в процессе уборки ее настроение улучшилось, приятная усталость породили умиротворение, прогнавшее назойливые воспоминания об одиночестве и боли. Подняв полосатый половичок, чтобы выбить из него пыль, Элла легонько нажала на чуть слабее пригнанную половицу, под которой размещался тайничок, куда, будучи подростком, прятала такие запрещенные предметы, как транзистор (Мими строго-настрого запрещала все технические новшества независимо от того, когда они были изобретены), бульварные любовные романы из школьной библиотеки (в основном книжки Джеки Коллинз с загнутыми на самых пикантных местах страницами), маленькую косметичку и зеркальце. Позже к ним добавились противозачаточные пилюли и маленькие бутылочки кокосового ликера, которые Джейкоб Листер, чьи родители держали продуктовую лавку, давал ей в обмен за возможность пощупать ее голые груди, что Элла считала беспроигрышным вариантом: ты – мне, я – тебе. Половица подалась легко, и хотя внутри давным-давно было пусто, на Эллу нахлынули ностальгические чувства, что об этой «фиге в кармане» так никто и не узнал.

К четырем часам весь домишко за исключением чердака был приведен в порядок и сверкал. Урчание в животе напомнило, что с самого утра она ничего не ела. В кладовке остались только консервы, так что Элла положила себе в тарелку колбасный фарш, за которым последовала банка персиков и сгущенное молоко. Обед оказался на удивление вкусным. Воодушевленная и окрыленная достигнутыми успехами – она явно сможет завтра закрыть дом и вернуться в город, – Элла по заменявшему лестницу судовому трапу поднялась на чердак, одновременно служивший спальней Мими.

Впервые за весь день она остановилась. Здесь, где наволочка еще хранила запах Мими, а шаль свисала со спинки стула, Элла осознала весь масштаб произошедшего. «Я выскребаю свое детство. Пакую в коробки жизнь Мими и бо́льшую часть своей. Навсегда». Элла ждала, что ее охватит грусть: грусть, о которой читала, о которой ей говорили, – но вместо нее почувствовала нечто иное, ужасное: какую-то радость, злобную, дерзкую, бьющую через край, радость уцелевшей. Она накрыла Эллу словно волна, подбросила вверх, наполнила смехом: ей невыносимо захотелось бить, пинать и громить все вокруг, испытывая от этого облегчение. Сама не понимая, что делает, она схватила флакон с чистящей жидкостью и изо всех сил швырнула его об стену. Пластик лопнул, и отбеливатель с ароматом лаванды густо забрызгал все в радиусе полутора метров.

Расхохотавшись еще сильнее, Элла схватила бабушкину палку из прочного дуба и начала размахивать ею, словно обезумевший ниндзя, колотить по полу и стенам. Наконец, запрыгнув на бабушкин чемодан, она с силой ткнула палкой в потолок. Почти вся крыша была сложена из обструганных бревен, так что эти удары не причинили ей ни малейшего вреда, но один отштукатуренный кусочек прямо над изголовьем кровати, как ей показалось, прямо напрашивался на удар. Визжа от восторга, она широко размахнулась и ударила палкой по штукатурке, как битой по бейсбольному мячу. Сверху посыпалась белая пыль и какие-то ошметки, усеяли стеганое покрывало и застряли у Эллы в волосах. Упав на кровать, она еще смеялась, когда неожиданно сверху посыпались остатки штукатурки, а за ними рухнул массивный железный ящик. Он вывалился из проделанной ею дыры и приземлился в нескольких миллиметрах от головы Эллы.

– Господи!

Элла добрую минуту таращилась на лежавший рядом с ней ящик. Несостоявшаяся смерть мгновенно отрезвила ее, и она подумала: «Если бы я погибла, сколько бы времени прошло, прежде чем кто-то меня нашел? Пара недель? Месяц?» Сбитая с толку истерическим припадком, Элла быстро переключилась на лежавший рядом ящик. Мими явно его прятала. И не просто прятала, а соорудила подвесной потолок, чтобы укрыть понадежнее. Это должно означать, что внутри что-то по-настоящему ценное или тайное, а может, и то и другое. Элла даже не представляла, что могла прятать бабушка. «Здоровый человек честен и открыт. От Господа ничего не скроешь». Стоило человеку умереть, и о нем узнаешь такое, о чем и подумать не могла.

Элла нерешительно провела пальцем по замочку. Возможно, там хранятся любовные письма от давно умершего мужа Мими Билла? Или от кого-то еще – от тайного возлюбленного например? При этой мысли Элла улыбнулась. Будет отрадно узнать, что и ее бабушка не без греха, хотя представить себе что-либо подобное непросто. Что бы там ни содержалось, Элла знала, что, как только откроет ящик, тайна Мими раскроется. Поворачивать назад слишком поздно. Глубоко вдохнув, оценив важность момента, она подняла крышку.

Письма! Она была права!

Сложенные пополам и вчетверо, торчавшие из вскрытых конвертов, все они были любовно обвязаны клетчатой ленточкой. Похоже, на дне ящика лежали еще и открытки: под выцветшими и пожелтевшими бумагами поблескивали цветные пятна.

Элла осторожно вытащила пачку писем и, положив на кровать, чуть потянула за хвостик, развязала ленточку, взяла в руки лежавшее сверху и как можно аккуратнее развернула его.

«Дорогая мама…» – начиналось оно.

У Эллы тотчас перехватило дыхание. Это письмо от ее отца!

«Я больше не хочу с тобой спорить. Знаю, что ты не одобряешь нашу с Рейчел работу. Но не все видят мир так же, как ты. То, что мы делаем, очень важно, и не только для нас, но и для всего мира. Тебе кажется, что ложью ты защищаешь Эллу, но это не так. Это жестоко и несправедливо. Пожалуйста, мама – пусть не ради меня, так хоть ради нее, – скажи ей правду. Дай Элле наши письма. Сейчас она ничего не понимает, но когда-нибудь все поймет. Твой любящий сын Уильям».

У Элла задрожали руки. Она дважды, трижды перечитала письмо отца, пытаясь хоть что-то понять из загадочных нескольких строк. Что он имел в виду, когда написал, что Мими не одобряла их с матерью работу? Родители Эллы были врачами. Как можно не одобрять их работу? Они лечили бедняков в Индии, когда в их такси лоб в лоб врезался грузовик, в результате чего оба погибли на месте.

И какой ложью ее защищала бабушка?

Но самое важное – что это за письма, о которых упомянул ее отец? Действительно ли родители их ей писали? Если так, то Мими наверняка бы их сохранила, не уничтожила бы, как чемодан с ее детскими вещами.

Элла лихорадочно стала перебирать письма и разворачивать, выискивая свое имя.

«Дорогая мама…» – начиналось следующее письмо. Потом еще одно и еще. «Дорогая мама…», «Дорогая мама…», «Дорогая мама…» И вот наконец: «Дорогая моя Элла…»

Элла любовно водила пальцем по бумаге, словно перед ней был Святой Грааль, нарочито подолгу задерживаясь на каждой букве:

«Надеюсь, ты здорова и в меру сил помогаешь бабушке на ранчо. Знаю, что скучаешь по нам, и мы по тебе очень-очень скучаем. Хотелось бы объяснить гораздо больше, но теперь тебе совсем не безопасно быть рядом со мной и мамой. Когда-нибудь, надеюсь, все образуется. Но пока что знай, что ты всегда-всегда в наших сердцах. Твой вечно любящий папа».

Глаза Эллы наполнились слезами. Почему Мими не дала ей это письмо? Ведь знала же, как бы это много значило для нее…

Адреса вверху не было, но стояла дата: 2 сентября 2000 года.

У Эллы перехватило дыхание: «Не может быть! Через два года после их гибели…»

Она снова посмотрела на дату, словно в трансе, потом запустила руку на дно ящика и вытащила открытки. Восемь штук: четыре на Рождество и четыре на день рождения. С дрожащими руками и не веря своим глазам, прочла их все.

«С шестым днем рождения!»

«Вот тебе и СЕМЬ!»

Мультяшный пес в цилиндре держал шарик с надписью: «Самой классной в мире восьмилетней».

Все открытки были подписаны: «С любовью, мама и папа».

– Нет, – вслух произнесла Элла.

«Нет, не показала бы. Не смогла бы! Она говорила мне, что они погибли, когда мне было пять лет».

Элла почувствовала, что задыхается. Внезапно закружилась голова, ее затошнило, из груди вырвались хрипы… Она сползла на край бабушкиной кровати, нагнулась вперед и опустила голову между коленями.

Вдох. Выдох.

«Говорила, что погибли. Она мне врала!»

Элла встала, села, опять встала – явное проявление неуверенности. Снова разболелась голова, ее начало распирать изнутри, словно какое-то злое существо принялось надувать огромный воздушный шар. На этот раз не было ни голосов, ни шума – странно, но эти симптомы, похоже, не проявлялись здесь, только в городе, хотя ощущение при этом было одуряющее. Ей нужно было прочесть остальные письма, но это стало невозможно. Комната завертелась и поплыла перед глазами.

«Мне нужен врач», – подумала Элла, когда от головной боли опустилась на колени и почувствовала, как медленно теряет сознание. Здесь не было телефона, а мобильная связь и вовсе отсутствовала. Если бы она согласилась на предложение Боба и взяла его с собой, то он смог бы поехать за подмогой.

Перед тем как провалиться в бездну, она успела подумать: какая же ирония судьбы умереть как раз тогда, когда узнала, что ее родители вовсе не погибли. И как Мими посмела умереть, ничего ей не объяснив…