Читать книгу Королева психов - Тина Шевцова - Страница 2

В детстве родители мне подарили аквариум с прозрачной водой и рыбами. Пиратский фрегат, замка развалины, и камни морские серыми глыбами были на дне бессистемно навалены. «Прелесть какая!» – все говорили. Нежных созданий красивый полёт я наблюдать подолгу любила: рядом садилась и, носом прильнув к стеклу… вечность, казалось, так проходила. Они умирали одна за одной. Я хоронила, что-то смахнув, навроде слезы, но жизнь научила: всё, что ты любишь, однажды умрёт.

– Деда, а что ты делаешь? – подхожу к нему сзади и обнимаю за ногу. На нём тёмно-серые брюки с безупречно по-военному наглаженными стрелками и белоснежная майка, заправленная на талии под ремень. – Что это у тебя, деда? Когда ты это всё купил? Пока я спала? Почему не разбудил, я бы помогла тебе нести!

Дед неторопливо разбирает большую клеёнчатую сумку, в которой лежат продукты.

– Заяц, не мешай! Помоги лучше.

– Деда, а ты молоко купил? – я продолжаю вертеться у него под ногами и заглядывать в сумку, чем немного раздражаю его.

– Купил, – дед выкладывает два треугольных пакета с надписью «молоко».

– А хлеб купил?

– Держи-ка, – в следующую секунду в руках у меня оказывается мягкий и слегка теплый кирпичик чёрного.

– Ух, ты! Какой тёплый, – тут же зубами вгрызаюсь в ароматную хрустящую корочку.

– А ну-ка, положи хлеб! Не перебивай аппетит! – дед грозит мне строгим пальцем, и я послушно разжимаю челюсти и кладу хлеб на стол, – поставь лучше молоко в холодильник.

– Деда, а чего у нас сегодня на обед? – пока я открываю холодильник, один пакет выскальзывает у меня из рук и падает на пол, – ой, а почему молоко такое скользкое? Оно вспотело, пока ты его нёс? Деда, свари сосиски с пюре. Свари, ну, пожааалуйста!

– Нет, заяц, сосисок не было. Я селёдку купил, – дед достаёт из сумки продолговатый промасленный газетный свёрток и тоже кладёт его на стол, – вот. Сейчас будем чистить. Кстати, ты рыб не забыла сегодня покормить? Вид у них довольно свирепый. Похоже, что голодные… Нельзя забывать о тех, кто в тебя верит.

На кухонном столе стоит средних размеров аквариум, в котором живут мои рыбы. Четыре красных, семь чёрных, ещё несколько зелёных и синих… и одна золотая, неторопливая в своей красоте и рыбьей грации. Я ухаживаю и слежу за ними: включаю им лампу, чищу, меняю воду, кормлю. Я беру банку с кормом, опускаю в неё свою крошечную детскую руку, захватываю щепотку тремя пальцами и потом сосредоточенно «солю» воду в аквариуме, равномерно распределяя порошок по поверхности. Со стороны может показаться, что я варю рыбный суп в прозрачной кастрюле. Стоит корму оказаться в воде, рыбы наперегонки устремляются к нему, вспенивают воду, толкаясь и отнимая друг у друга съедобные крошки.

– Деда…

– Что? – дед постепенно разворачивает селёдочный свёрток, один за другим раскрывая промасленные лепестки газет.

– А как рыбы в меня верят?

– Как в Бога.

– Как это? – закрываю банку с кормом и ставлю её на место.

– Ну… смотри: жизнь этих существ полностью зависит от тебя. В твоей власти накормить их или не накормить, включить им лампу или оставить в темноте. По сравнению с ними, ты – существо более сложное и высшее, а, следовательно, их рыбьим умом непостижимое. Всё что они видят, возможно, это лишь твоя щедрая рука, которая хлеб их насущный дашь им днесь и которой они, вероятно, возносят свои рыбьи молитвы, дабы она не оскудела, не понимая, что молиться нужно не руке, а о том, чтобы одна маленькая девочка не забыла взять этой самой рукой банку с их кормом, открыть её и высыпать его в аквариум. Кто-то может отрицать твоё существование, кто-то относиться скептически, но всё, что им остаётся в конечном итоге – это верить.

– Деда, а что такое «днесь»? – мой мозг работает истошно, пытаясь уместить хотя бы часть полученной информации.

– Неважно. Важно то, что если ты их не покормишь, они умрут. На тебе большая ответственность, понимаешь?

– А у Бога есть ответственность, Деда?

– У Бога есть терпение, это уж точно. Терпит все людские выходки до поры до времени. Верит в своё творение. До последнего верит, смирившись с несовершенством. Даже сына своего отправил на землю в назидание, а люди его распяли. Убили попросту… Так никто ничего и не понял.

– Что не понял, Деда?

– Помнишь, я рассказывал про Иисуса, которого люди казнили на кресте?

– Помню.

– Как ты думаешь, почему они это сделали, Заяц?

– Не знаю…

– Люди всегда стремятся уничтожить то, что они любят, не понимают или боятся. К тому же, мёртвым поклоняться проще, чем любить живых, запомни, Заяц.

– А зачем Бог послал своего сына, деда? Он же знал, что они его…

– Бог сделал бога человеком для того, чтобы человек нашёл в себе Бога. Но это сложно тебе сейчас понять… Потом как-нибудь.

– Деда, а что будет, когда найдёшь в себе Бога?

– Что будет?… – на-ка, выкинь эту газету и дай мне чистую. Там в прихожей под зеркалом оставил.

Я запихиваю промасленный бумажный ком в мусорное ведро и бегу по коридору в прихожую. Там хватаю газету и возвращаюсь со всех ног обратно на кухню.

Дед тщательно моет руки под тугой струёй холодной воды, по-хирургически обильно намыливая их мылом. Приоткрыв свой рот, мёртвая жирная рыба лежит на газетном листе и, кажется, смотрит на меня.

– Деда, зачем они его убили? Ну… Сына Бога… зачем?

– Такова природа людей, Заяц. Они любят жестокие зрелища. Им нравится смотреть на казни и кровь, поэтому на их алтаре всегда будет распятый Иисус, а рядом с ним обезглавленный Иоанн Креститель с расстрелянным Себастьяном.

– Деда… А что будет, когда найдёшь в себе Бога?

Рыбы тем временем прикончили свой корм и теперь лениво плавали, подбирая остатки случайных крошек.

– Любишь селёдку, Заяц?

Дед берёт отточенный кухонный нож с коричневой деревянной ручкой и с нажимом проводит им сразу за верхним плавником, погружая лезвие в рыбью плоть под небольшим углом. Несколько разноцветных обитателей аквариума тут же с любопытством припали к стеклу и замерли, ритмично покачивая плавниками. Их губы шевелятся, будто беззвучно произносят одно и то же слово… Дед переворачивает селёдку на другой бок и снова проводит ножом, с хрустом отсекая неживую голову и хвост. Один быстрый продольный надрез вдоль хребта… аккуратно чулком снятая с обеих сторон кожа… вспоротое брюхо… У деда ловкие длинные пальцы и точность движений военного врача. Вскоре на перепачканной кровью и кишками равнодушной газете лежит безупречно разделанная селёдка вполне готовая к употреблению.

– Заяц, тащи луковицу и почисть её. Одной хватит.

– Деда… а точно нет больше сосисок?

ПИСЬМО БОГУ №1

Здравствуй, дорогой Бог.

Пишу тебе впервые, потому что впервые мне некому больше писать. Точнее, не знаю, кому можно было бы про это…

Но Ты поймёшь, как никто, я знаю.

Ты, может, не помнишь, но я с раннего детства разговариваю с Тобой, как мне кажется, без посредников и иногда я даже слышу, как Ты сам отвечаешь мне в любом месте и в любое время на мои бесконечно глупые вопросы.

Когда мне было 4,5 года, я думала, что Ты – куст чайной розы в дедушкиной комнате (ну, Ты помнишь, он стоял в углу возле окна, как раз там, где теперь находится моя кровать).

В 21:00 вместе с началом программы «Время», мама укладывала меня спать, выключала свет (или как я просила её: «Мам, включи темноту!») и спокойно шла ругаться с папой на кухню. Там они обычно обсуждали внешнеэкономическую и политическую обстановку, повышение цен на кисломолочные продукты и кратко пересказывали новости с полей страны, весело закидывая друг друга кухонной утварью и посудой. Заканчивалось всё обычно разводом, там же, на кухне. Подтверждая прогноз Гидрометцентра, мама традиционно моросила дождём из слёз, а меня резким рывком из-под одеяла призывали засвидетельствовать распад ячейки и ответить на вопрос, кого я буду любить больше, если папа вдруг уедет в Питер навсегда.

Однажды я попросилась в детский дом, и добавила к своей просьбе слово «мрази», перенятое из лексикона воспитателя детского сада и сразу запавшее мне в детскую душу своей фонетикой и хлёсткостью звучания. Как выяснилось, именно в тот момент я и научилась наиболее ясно формулировать свою мысль. Как знать, возможно, лингвистика – всё же моё истинное призвание.

Потом я возвращалась в свою комнату, вставала на колени и обращалась к Кусту, который был особенно красив и величественен на фоне квадрата ночного окна.

Правда, тогда я ещё не была крещёной и в духовном смысле робко топталась где-то в прихожей Твоей Небесной канцелярии, но для меня это не имело никакого значения и никак не умаляло моих намерений рассказать тебе всю Правду.

Я вставала на колени и говорила:

– Господи, пожалуйста, пусть это детство скорее закончится. Спасибо.

Много позже я научилась читать, припала к первоисточникам и узнала, что с исторической точки зрения, куст уже был использован для диалогов с Тобой. То есть, первооткрывателем в этом я снова не стала. Я думаю, что именно мои ночные разговоры с чайной розой превратили этот цветок в огромное раскидистое дерево, который однажды занял почти всю комнату ароматами, и за это его кому-то отдали…

Мой личный Бог покидал квартиру нехотя, цепляясь ветвями за дверные косяки и нещадно царапая обои на стенах. Махал мне широкими листьями на прощанье, а грузчики упорно волокли Его к лифту, на ходу обламывая лишние, как им казалось, ветки.

– Осторожнее, мрази! – крикнула им в щель закрывающегося лифта и тут же получила по губам от мамы. Тогда же я и узнала, что я – побочный продукт их с папой Любви, правда всегда болезненна, а в моём лице она родила Антихриста.

Я спросила:

– Мама, а зачем ты меня родила?

– Мусор выносить.

– А от чего берутся дети?

– От поцелуев, – и громко захлопнула дверь ванной.

А потом она залезла куда-то в шкафчик и вынула стопку писем, написанных ею в Пустоту. Каждое было в конверте без адреса. Там было про Любовь, про то, что «всё мужичьё поганое» и про то, как ей от всего этого всю жизнь больно. Она читала мне каждое письмо вслух, периодически прерываясь на нравоучения.

– Никому нельзя верить! Никому! Запомни. И рассчитывать ни на кого нельзя. Только на себя! Поняла?!

Потом я стала добавлять к своей молитве:

– Господи, пусть у меня никогда не будет детей. Я сама буду выносить мусор. Господи, забери, пожалуйста, эту Любовь, от неё побочные продукты, мамины слёзы и всем только хуже!

Однажды я почти поверила взрослым, что Ты и Дед Мороз – одно и то же лицо.

Но 31 декабря 1979-го Ты послал мне знак в виде пьяного мужика в красном халате с татуировкой «ЛЮСЯ» на пальцах, который, не дослушав моё стихотворение до конца, заблевал ковёр и забыл отдать мне честно заработанный литературой подарок. Пока я мыла его бородой пол, а мама собирала разбитые ёлочные игрушки, я думала о том, как всё-таки правильно и гармонично устроена жизнь, вовремя отторгающая ложных идолов.

С тех пор я очень недоверчиво отношусь к тому, что говорят взрослые.

А потом Ты услышал меня, и детство, наконец-то, кончилось.

И вообще ты всё услышал. Всегда слышал.

Спасибо, что Ты, хоть и не сразу, но всегда исполнял мои желания. Даже дурацкие. И всегда сам знал, что для меня лучше. И подсказывал. Прости, что ошибалась, не всегда слышала тебя и пыталась переупрямить. И Ты всегда был слишком снисходителен ко мне, как Ты снисходителен ко всем дуракам. Спасибо за это тоже. Не пойму, почему я всё ещё здесь, а, главное, зачем. Понять бы.

А!

Ещё прости, что не всегда знаю, что делаю, но делаю так, как чувствую, потому что дурная до придури и, наверное, так лучше. Многих этим злю. Прости, что мне стало всё равно.

А так…

Господи, спасибо, за всё.

Это я и хотела Тебе сказать.

Ещё… если сможешь, научи, пожалуйста, людей быть счастливыми и спокойно проходить мимо чужого счастья.

Спасибо.

Всегда твоя.

Я