Читать книгу Королева психов - Тина Шевцова - Страница 5

Вот, тут Она и набросилась на меня. Резко накинула свой пыльный мешок и затянула на шее удавку немого крика. До этого Она лишь стояла неподалёку и наблюдала, сгущаясь вокруг душным безмолвным облаком моего сосредоточенного оцепенения.

Моя Тишина.

Цельная и звонкая, как перезрелый арбуз, прихлынувшая к моей голове и готовая в любой момент брызнуть кровью из ушей, если раздастся хоть один звук.

Родители спали в нескольких метрах от меня, но, несмотря на это, я была одна. Совершенно одна в целом мире кромешного молчания и слышала, как из него складываются слова пророков и оглушительным шёпотом разносятся в шуме Тишины.

И я слышала эти слова.

Как эхо.

Страха не было. Она пугает того, кого интересует лишь внешняя сторона жизни и чей внутренний мир – одиночество беспомощного ребёнка, брошенного посреди шума и хаоса на улице большого города в часпик. Ты наивно полагаешь, что некий абстрактный всесильный Бог, словно регулировщик одним взмахом волшебного жезла наведёт порядок в твоей жизни и за руку отведёт к улыбающимся маме и папе…

Годы твоей жизни проходят, а ты всё ждёшь, цепенея от ужаса и отчаяния от того, что ничего не происходит.

И не произойдёт.

Надежда – подлый самообман, который не даёт никакой свободы.

Надежда делает тебя своим вечно ожидающим рабом иллюзорного и абстрактного «все будет хорошо».

Ты можешь ждать и тихо всхлипывать по ночам, комкая подушку, а можешь смешивать с коньяком горький вкус неминуемо подступающего отчаяния.

Ты можешь даже бунтовать, боясь при этом признаться, что в глубине твоего бунта давно уже лежит лживое смирение, продиктованное безысходностью, а Страх сковывает свои движения и держит крепче всяких стен.

Однажды ты перестанешь бояться и тебе станет всё равно.

И ещё ты очень устанешь ждать.

Твои мысли вдруг успокоятся и, освободившись от ненужных эмоций, станут простыми и легкими.

Страх куда-то исчезнет.

И тогда ты поймёшь: когда умирает надежда, рождается Цель.

Только Цель сжимает своё сердце в кулак и наполняет существование отголосками смысла.

Убей надежду.

Обозначь Цель.

Убери лишние сомнения.

Осознай, что «невозможного» осталось ничтожно мало, а всё лучшее в твоей жизни всегда находилось за границей твоего Страха.

Перешагни её и сделай глубокий вдох.

Чувствуешь запах?

Это твой первый глоток Свободы.

И тогда ты покорно встанешь на колени и протянешь свои дрожащие запястья в пустоту, где Тишина застегнёт на них свои браслеты.

Не бойся. Страх уйдёт, как только овладеешь главным из искусств – умением слушать, отсекая лишние звуки. Погружаться в себя и дышать… своей Тишиной.

Вдох… выдох… вдох… выдох…

Когда ты успокоишься, ты поймёшь, что, стремясь всю свою жизнь быть ближе к Богу, ты сумеешь приблизиться лишь к Ней, к своей Тишине, в которой и найдёшь все слова утешения и ответы.

Звуки лгут.

Всё важное в этом мире рождается и живёт в молчании, разговаривая с нами языком Тишины. В тишине немеют сердца, и только близкие души продолжают вести свой диалог. Поэтому часто она бывает такой неловкой.

Для меня Она бесценна.

Моя Тишина.

Мой Учитель.

Мой Бог.

– Ничего не бойся, Заяц, я всегда буду рядом… – дедов голос прозвучал так близко, словно сама Темнота наклонилась и шепнула мне это на ухо.

Забыв про острые осколки на полу, я опрометью кинулась обратно в комнату и забилась под одеяло, прижалась к спящей матери и даже укрылась с головой в надежде на то, что, если это Что-то незримее погонится за мной, то там ему будет гораздо сложнее меня отыскать.

И тут началось…

Я до сих пор до конца не понимаю, что это было там, в тёмной узкой расщелине коридора, соединяющей прихожую с кухней, но я знаю наверняка, что Что-то пришло и поселилось в нашей квартире той памятной ночью. Какая-то невидимая сущность бродила, перемещаясь по дому тяжелыми шаркающими шагами. Из коридора то и дело раздавалось какое-то невнятное бормотание и стон, который то прерывался на несколько секунд, то продолжался снова, сменяясь страшными ударами в стену такой силы, что на полках вздрагивали мамины сервизы.

Их всегда было три.

Три мощных и зловещих удара, которые чудом не проламывали насквозь стену со стороны кухни. Потом снова тишина и тихий шелест осыпающейся на пол штукатурки. За другой стеной истошно орал мой трусливый старший брат от того, что в его комнате несколько раз сам собою резко зажегся и тут же выключился свет.

– Ты с ума сошёл?! – с ужасом в голосе мама пресекла папину попытку выйти в из комнаты и понять источник происхождения всех этих звуков.

К пяти утра все стихло.

Возможно, это была лишь короткая случайная пауза, но мы решили ей воспользоваться. Мои соцреалистические родители, никогда не отличавшиеся суеверием или глубокими знаниями в области православных традиций, на всякий случай решили не испытывать Судьбу. Они действовали скорее интуитивно: быстро собрали в дедовой комнате все необходимые вещи, мама наспех застелила постели, накинув сверху леопардовые плюшевые покрывала, и мы незамедлительно покинули ее, плотно прикрыв за собой гладкую белую дверь. Нам с братом было строго-настрого запрещено даже помышлять о том, чтобы переступить порог дедовой комнаты в ближайшие сорок дней. Признаюсь, мы все были настолько напуганы, что подобных желаний ни у кого не возникало даже в мыслях.

Утром я видела, как мама торопливо завешивала все зеркала.

Здесь нужно сделать вынужденное отступление и кое-что пояснить.

Дело в том, что много лет дед по долгу службы провел в Южной Корее, откуда и привез с собой по возвращению довольно внушительный капитал. Деньги, облигации, ещё что-то… Очередная навалившаяся инфляция стёрла часть нулей на банкнотах, чем изрядно уменьшила сумму, но кое-что всё-таки осталось.

Однажды дед без лишних колебаний в один день собрал свой коричневый кожаный саквояж и ушёл от своей жены (нашей бабушки), оставив ей всё нажитое в их изнурительном многолетнем браке. Возмущённая постыдным, как ей казалось, бегством супруга из семейного лона, бабушка не имела обыкновения слишком часто напоминать о себе, считая нас косвенными пособниками её треснувшего по швам брака. После дедовых похорон, ситуация кардинальным образом изменилась, и бабушки вдруг стало как-то слишком много: во время ежедневных телефонных бесед, похожих на пристрастный допрос, в который она поочерёдно вовлекала всех членов нашей семьи, она пыталась неуклюже выяснить, не попадался ли нам среди дедовых вещей «некий газетный свёрток»…

Пожалуй, нужно сказать несколько слов о бабушке, которых она заслуживает.

Моя бабушка была когда-то яркой и отчаянно-красивой женщиной, чья красота вскружила голову не только моему деду. Своими мощными корнями её раскидистое генеалогическое древо тянется куда-то в сторону Польши и до сих пор отбрасывает причудливую тень из разудалых историй её бурной молодости.

Для меня всегда было пыткой приезжать к ней в гости.

Это было странно.

В гостях у бабушки запрещалось безнаказанно перемещаться по квартире, что-либо трогать или, не приведи Господь, слишком громко разговаривать. Мне разрешалось сидеть на диване с прямой спиной, читать книгу или думать о смысле жизни. Главное, нельзя было мешать бабушке красить лицо. Раскрашивание бабушкиного лица было похоже на некий ритуал, к которому она подходила обстоятельно и относилась весьма серьёзно. Делала она это весьма забавно: сперва она вытряхивала перед собой на стол содержимое её огромной косметички и долго ловила разбегающиеся во все стороны карандаши и помады, после чего начиналось то, перед чем Искусство должно и по сей день оставаться в глубоком и неоплатном долгу. Первыми на бабушкины веки жирными пастозными мазками ложились голубые тени. В этом читалось одновременно отчаяние и гимн её бурно увядающей Красоте. Затем бабушка долго и сосредоточенно плевала в маленькую коробочку, откуда добывала чёрную тушь и обозначала ей на лице место предполагаемых ресниц. Так мы узнавали, что у бабушки на голове есть глаза. Потом она с нажимом яростно чиркала красным карандашом на маленьком клочке бумаги, которым самозабвенно с удовольствием натирала свои скулы и таким образом изображала застенчивый девичий румянец. Немаловажным штрихом были брови, щедро прорисованные в гиперреалистической манере, и яркая морковная помада, завершающая образ и изрядно пачкавшая бабушкины зубы, что, впрочем, её ничуть не смущало и, скорее всего, даже не портило. Оглядев себя со всех сторон в зеркале, бабушка оставалась вполне довольна, после чего она надевала пёстрое платье из корейского шёлка, брала ведро и бодро шла на улицу выкидывать мусор.

Дабы оградить меня от ненужных помыслов и лишних телодвижений, на время бабушкиного целомудренного отсутствия, ко мне была приставлена собака неопределённой породы, которая внешним видом своим и пропорциями напоминала скамейку. Собака эта была дурна, нечёсана и жирна настолько, что однажды сломала все свои четыре ноги, спрыгивая с довольно низкой кровати. К тому же она постоянно лаяла и, норовя укусить, скалила свою омерзительную мелкозубую пасть, стоило мне как-то неловко пошевелиться.

Собаку звали Золя.

Золя была священным животным в доме бабушки, и только ей разрешалось там абсолютно всё. Этой собаке специально покупалась самая дорогая по тем временам сырокопчёная колбаса «сервелат» и отдавалась вся дефицитная еда из праздничных заказов. Золя могла бы безнаказанно сожрать и меня, вызвав бурю умиления и восторг хотя бы только от того, что «шлядкая девочка хорошо покушала».

В конце дня за прилежное поведение мне выдавался оранжевый пластмассовый тигр на резинках и старая засохшая благоухающая лавандой плитка шоколада, которую бабушка добывала, ныряя куда-то глубоко в недра бельевого шкафа и долго шаря там рукой между сложенных стопкой простыней. Шоколад я отдавала маме, потому что бабушка отказывалась помнить про мою аллергию, впрочем, иногда даже забывая, как меня зовут.

Так, вот, было совершенно непонятно, как кто-либо мог «случайно» вынести этот таинственный свёрток из ее дома, в котором малейшее движение контролировалось дурной, захлёбывающейся собственной слюнявой яростью собакой и не менее внимательной бабушкой. Подозрительное и вечно недовольное Око Саурона #бабжени неотступно следовало по пятам за каждой биологической единицей, провожая её даже в туалет под предупредительное рычание непредсказуемого злобного комка шерсти со сломанными лапами.

Но тем не менее, бабушка продолжала настойчиво жаловаться о своей пропаже, а для пущей убедительности даже принималась подробно описывать этот увесистый прямоугольный предмет, крест-накрест перемотанный бечевкой.

Я страшно тосковала по Деду.

Спустя примерно три месяца после его смерти, когда все сверхъестественные страсти немного улеглись и почти забылись, я все же решилась нарушить родительский наказ и войти в ту самую запертую комнату. Вероятнее всего, мне понадобилась какая-нибудь из книг со сказками, которые дед читал мне вечерами перед сном, а я, по обыкновению, своему, благоговейно слушала и боясь пошевелиться, засыпала, очарованная магией его волшебного голоса.

«Ничего не бойся, Заяц… я всегда буду рядом…» – как эхо в моей голове.

Всё же я робела.

Несколько раз, не останавливаясь, прошла по коридору из большой комнаты на кухню и обратно. Ничего необычного. Пересилив свой суеверный страх, я подошла к двери в Дедову комнату и, перестав дышать, зачем-то встала на цыпочки и прислушалась. Тихо. Было слышно, как где-то вдалеке, перекрикивая друг друга, ругаются соседи… Я взялась за заповедную дверную ручку, затем немного подтолкнула плечом и… белая крашеная дверь нехотя открылась, оставив меня на пороге один на один со своим искушением.

ПИСЬМО БОГУ №2

Дорогой Бог, и снова здравствуй!

А ещё Ты всегда выбирал очень странные способы для того, чтобы объяснить мне, что такое «Счастье».

До 16 лет я прекрасно обходилась без этого знания, а потом началось.

Кстати, а почему с этой целью Ты всегда посылал мне мужиков?.. Сейчас мне 44, и даже я понимаю, что сундук с деньгами объяснил бы мне это куда лучше, чем все эти странные люди со своими пылкими признаниями, которые сейчас я с бОльшим удовольствием заменила бы на звук банкомата, отсчитывающего купюры.

Вот, кто-то умный сказал от Твоего имени, что каждый человек, постучавшийся в мою жизнь – мой Учитель.

Чему, к примеру, меня мог научить обжора АВ? (имени не называю, потому что сделала вид, что тут же забыла, едва стерев его номер из памяти телефона)

Чему?!

Он постучался в мою жизнь запеченной в фольге свиной ногой и ящиком импортного шампанского со словами: «Она любит выпить. Этим надо воспользоваться…»

Он был красив, как Ты, а я в свои 19 я была слишком хохотлива, чтобы сдержаться. Мы прохохотали полгода, и я сбежала от него ночью в чём мать родила – в трусах и в майке, потому что тогда в меня впервые закралось подозрение, что Счастье должно выглядеть несколько иначе.

– АВ, – сказала я однажды, расчищая от пустых бутылок себе дорогу до туалета, – неужели Счастье только в бухле и сексе?

– А в чём же ещё? – не понял он меня, нежно обнимая свиную ногу и облизывая фольгу, – не говори глупостей, иди лучше сюда, – и показал такое, чем меня ещё можно было удивить до первого замужества.

А помнишь, как я перестала отвечать на его звонки, а он ещё очень долго приезжал и рисовал мелом под моими окнами свои глубокие философские тезисы, убеждая в том, что только он знает про моё Счастье всё и даже больше. Весь дом с замиранием сердца следил за развитием наших событий.

Ты знаешь, много позже я поняла твой План.

Ты всегда говорил со мной на языке обстоятельств, точно и добуквенно выполняя все мои желания и таким образом просто и доступно объяснял мне очевидное:

Ты глупа, а Счастья не существует.

Точнее, его не существует отдельно от меня и не следует его искать во внешних обстоятельствах. Счастье – это здесь и сейчас, и из него соткано в этом мире всё и даже наша Боль.

Одним словом, спасибо Тебе за уроки. Прости, что понимаю не сразу, в силу умственных способностей.

Спасибо, что всё ещё тратишь на меня Своё время и терпишь мою беспробудную тупость.

Да и вообще, за всё спасибо.

Остаюсь на связи.

Всегда твоя.

Я