Читать книгу Камбоджа и год ЮНТАК - Том Риддл - Страница 14

Вот так закончился период моих разъездов на мототакси. Теперь мне нужно было найти новый способ добираться до работы.

Я решил жить в своем офисе, ЮНТАК XIII, Избирательном штабе, а почему бы и нет? Гостевой дом ВООН – небольшая потеря.

Я переехал. Одежду хранил в шкафу для документов, зубную щетку – в ящике письменного стола, а мылся в душе. В большинстве камбоджийских офисов есть душевые. Бизнес может быть временным, но недостаток жилья – хроническим, о чем хорошо знают те, кто сдает офисы. Я спал на полу на коврике. Офис нанял ночного охранника, молодого человека, в обязанности которого входило закрывать главный вход каждый вечер в десять. После этого ему было все равно, что происходит внутри. Я дал ему несколько раз поиграть на компьютере, и мы стали друзьями. Так как я не скрывал, что живу в офисе, и, кажется, никого это особенно не волновало, переезд прошел на удивление спокойно.

Каждый вечер я шел по бульвару Монивонг, переходил на другую сторону и покупал себе ужин в палатках. Пересечение Монивонга само по себе было большим приключением. Зачастую не работали ни светофоры, ни фары на мотоциклах, да и у многих лихачей было отключено чувство разумной скорости и способность отличить правую сторону от левой. Мотоциклы летели на меня со всех сторон, как ракеты в компьютерной игре “Ракетное командование”.

На ужин было всегда одно и то же – фруктовый коктейль из смеси папайи, сгущенного молока и сахарной воды и сэндвич на французском хлебе с огурцом, зеленой маринованной папайей и сырым луком. Через несколько дней мне начало это нравиться. Я подружился с уличными продавцами после того, как сделал им пару фотографий. Завидев меня, они принимались готовить мой ужин. Некоторые из них работали там весь день и почти всю ночь. Одна женщина пожаловалась мне, что ее муж, раненый солдат, не может работать; поэтому она вынуждена стоять на улице с рассвета до полуночи.

Я был единственным ооновцем, который покупал в Пномпене еду у уличных продавцов. Все остальные питались в старых французских ресторанах, которыми управляли местные, или в новых западных ресторанах, появляющихся повсюду. Я не выносил ни атмосферы, ни цен западных ресторанов, а во французских санитарные стандарты были такие же, как на улице, но цены – гораздо выше.

Большинство людей всех рангов в ООН все еще верили в теорию микробов, но не я. К тому моменту я выбросил памятку штаба, в которой что-то говорилось о холере в Камбодже и о том, что ею можно было заразиться, питаясь на улицах. Я предпочитал верить камбоджийским теориям: “камбоджийских мух специально дрессировали не разносить инфекции” и “продукты бывают духовно чистыми, хотя и кажутся физически грязными”.

У меня почти никогда не было поноса. Многие иностранцы постоянно на него жаловались.

У тех же уличных продавцов я покупал себе завтрак – стакан вкусного свежевыжатого тростникового сока со льдом и миску рисовой лапши с карри, посыпанной листиками базилика и мяты для вкуса.

Во время обеденного перерыва кто-нибудь подвозил меня до Нового рынка или Псатмая. Построенный французами в 1930 году в стиле ар-деко, Новый рынок был Эйфелевой башней камбоджийских рынков. Четыре огромных крыла соединялись с центральным куполом, достаточно большим, чтобы птицы, которые в нем жили, никогда не решались вылететь наружу. Под куполом размещались продавцы золота, ювелирных изделий и часов. В крыльях можно было купить электронику, новую и старую одежду, консервы, мясо и рыбу, свежие фрукты и овощи. Там же размещались палатки с готовой едой.

Продавались и обезьяны, и марихуана, и обычные азиатские деликатесы – живые лягушки, угри, живые и жареные насекомые. Люди, которые ничего не продавали, зарабатывали на жизнь гаданием, хиромантией и попрошайничеством или сидели на полу у весов, надеясь, что кто-нибудь захочет узнать свой вес за один цент. Я там ел свой ланч, устроившись на маленькой табуретке в одной из палаток. Было жарко, шумно, дымно. Везде толпились люди, в больших количествах роились специально дрессированные камбоджийские мухи. Еда готовилась на хворосте, дым выходил через дыры в низкой металлической крыше, и балки становились черными от сажи. Иностранцы, с которыми я работал, говорили мне, что их начинает мутить, даже когда они просто проходят через рынок, но для меня он был экзотически захватывающим. Меня всегда развлекала проходящая мимо толпа. Пока я там сидел, я легко мог представить себе, как кто-то продает свою дочь-девственницу администратору ЮНТАК (сплетни, без сомнения) или переправляет грузовик автоматов АК-47 иностранному правительству (возможно, правда). Часто я покупал ланч одному или двум попрошайкам. Они просили денег, но я предлагал им присесть рядом со мной. Обычно их удивляло приглашение и они не особенно благодарили меня за обед. Но разве они должны? И потом, какое мне дело?

У некоторых попрошаек не было пальцев, конечностей или глаз, не говоря уже о мужьях, ванных или чистой одежде. Однажды я увидел там слепого, который бродил по рынку, играя на гитаре. Гитара, как и ее владелец, была на грани – она не рассыпалась только потому, что к ней был приклеен чехол из мешковины. Музыкант держал гитару прямо перед собой, чтобы не задеть других людей, пробираясь через толпу. Перед ним шла женщина лет сорока, его жена. Она тоже была слепая. Короткая веревка тянулась от талии женщины к штанам мужа. Ее рваная рубашка была расстегнута, обнажая обвисшую грудь, вскормившую ребенка. Одной рукой она держалась за плечо маленького мальчика, очевидно сына, который шел перед ними и был зрячим. Не нужно было знать кхмер, чтобы понять, что ее муж пел погребальную песню о человеке, которому никогда не везло. Он знал всего несколько аккордов. Люди на рынке были довольно суровы, но даже они оборачивались вслед этой семье.

Как-то раз моим гостем за ланчем оказался человек с ампутированной ниже колена ногой (небольшое увечье по сравнению с тем, как были искалечены многие из расположившихся у входа на рынок). Он продолжал носить армейскую форму, как и почти все другие ампутированные, и в нем чувствовалась некая военная выправка – возможно, бывший офицер. Он понял, что я пребываю в плохом настроении, страдаю от одиночества или похмелья – или от всего этого одновременно. Оставаясь в душе лидером, он посмотрел на меня взглядом, в котором читалось: “Привет, парень, как ты?”

Я отвернулся.

Он не отступил.

– Еда неплоха, а? – улыбнулся он.

– Ничего, – ответил я.

Он предложил мне сигарету.

Я сказал ему, что не курю. Тогда он сам закурил, откинулся назад и представил пантомиму курящей кинозвезды. Я не смог удержаться от улыбки.

Как-то вечером, несколько месяцев спустя, я увидел, как он, пьяный, спотыкаясь, бредет по улице. Жизнь попрошайки в итоге уничтожила в нем все лучшее.

Однажды девушка-подросток довольно приятной наружности попросила у меня денег. Было похоже, что последний раз она стирала свою одежду до вступления в пубертатный период – теперь она трещала на ней по всем швам.

– Откуда ты? – спросил я ее.

– Я из провинции Свайриенг, дядя, – сказала она.

– И что ты здесь делаешь?

– Ищу своего брата.

– Ты уже его нашла?

– Нет. Еще нет.

– Где он, как ты думаешь?

– Я не знаю, дядя. Только знаю, что он где-то в Пномпене.

– Понятно. – Я дал ей немного денег. – Удачи. Надеюсь, ты его найдешь.

Когда я закончил ланч и выходил с рынка, она меня опять увидела.

– Сэр, сэр, – сказала она, протягивая руку. – Деньги на еду.

– Я ж тебе только что дал денег. Не помнишь?

– Простите, дядя. Все иностранцы похожи.

В другой раз у госпиталя Калметт я пригласил женщину с маленьким сыном поесть со мной лапши. Мать засомневалась, а мальчик, которому было около шести, прижался к ней, обняв за талию. Его лицо светилось такой радостью, как будто я купил ему билет в Диснейлэнд.

– О мама, – прошептал он, заглядывая ей в глаза – давай позавтракаем.

У него было ужасное косоглазие. Они присели рядом со мной, и я купил им завтрак.