Читать книгу Пока мой труд не завершен - Томас Лиготти - Страница 5

Прошло три дня. Каждое утро я просыпался от бессмысленных или пугающих снов и говорил себе: «Уж сегодня-то я отправлю Ричарду проектную документацию». К концу дня я, ничего так и не отправив, твердил: «Уж завтра-то я не забуду все отправить».

Почему я, собственно, медлил? С какой стати ступал на кривую дорожку, вопиюще игнорируя просьбу высшего начальства? Предварительный ответ на этот вопрос медленно доходил до меня в течение этих трех дней. И все началось с той еженедельной встречи, на которой я почувствовал, что на меня напали все они, а не только Ричард. У него была просто самая большая и самая отвратительная голова – из тела дракона на длинных извилистых шеях торчали еще шесть штук, окружая бесформенную главную морду твари, с налитыми кровью глазами и смрадным дыханием (Ричард действительно порой страдал от плохого запаха изо рта, что портило весь его лощеный образ). За эти три дня несколько, казалось бы, малозначимых эпизодов подтвердили мою теорию семи против одного. Допускаю, что злонамеренности хотя бы в некоторых из них могло и не быть, и это я раздул из этих мух столь скверных слонов. Перечислю их здесь в хронологическом порядке, и начнем мы с…

Перри

Через несколько часов после собрания в тот понедельник я прошел через приемную, устеленную мягким ковровым покрытием. Здешний приглушенный свет и дорогая мебель, надо думать, одновременно поражала и пугала тех, кто видел приемную впервые, – ребят, приходящих на собеседование, дельцов, ожидающих, когда их вызовет их корпоративный партнер, доставщиков пиццы.

Среди мебели был рояль, к которому ни один сотрудник никогда не прикасался… кроме Перри. Нередко, особенно во время обеда, можно было видеть, как он приближается, удаляется, зависает у рояля или даже играет на нем. К счастью для всех присутствующих – не слишком долго, но всегда одно и то же. Репертуар Перри, судя по тому, что я слышал, состоял только из серии аккордовых последовательностей в джазовом стиле, которые он выбивал неуклюже и неистово, неизменно перемежая несколькими звонкими рефренами на более высоких нотах.

Эта деятельность была лишь одной из многих деталей имиджа джазофила, который Перри пытался выстроить вокруг себя на показ другим, – правда, бессистемно пытался, я бы даже сказал, нерешительно. Ну не клеился к нему весь этот джаз – и Перри хватало ума это понять. Однако, по неизвестно каким загадочным причинам, он настаивал на этой дурной игре, подбирал к своей личине реквизит, подгонял под нее жесты, скрывал лицо за маской. Помимо игры на пианино и небольшого разговора о последних компакт-дисках, которые он купил, наиболее очевидным элементом джазофильской маскировки Перри были очки в толстой оправе со светонепроницаемыми красноватыми линзами – такие же, как у крутых джазовых музыкантов на обложках хитовых альбомов пятидесятых годов. У меня тоже на носу очки (нормального современного стиля) с линзами слегка янтарного цвета, которые, однако, я выбрал по совету окулиста. Стоит сказать, я никогда не встречал офтальмолога или дантиста, который не был бы адвокатом дьявола, – что уж тогда говорить о терапевтах и мозгососах, горделиво величаемых психиатрами. Окулист объяснил – затенение поможет моим больным глазам лучше переносить флуоресцентные лампы офиса и к-к-компьютеры (ненавижу это слово, с языка не слазит).

Итак, как уже сказано, в понедельник я шел через приемную. Моя цель была на том же этаже, где меня ждала встреча, связанная с какой-то рутинной деятельностью. Пианино стояло так, что Перри, лабая свой неуклюжий джаз, стоял ко мне спиной, пока я проходил мимо него, держа язык за зубами – незачем было разоряться на приветствие или как-то еще мешать самовыражению гения.

Тем не менее, как раз перед тем, как я оказался вне его досягаемости, я увидел, как голова Перри повернулась ко мне. Конечно, в тот момент я не мог притормозить и точнее засвидетельствовать его взгляд, злобный и угрожающий, да еще и очки этого парня ловили мягкий свет, идущий от утыканной лампами регистрационной стойки. Повернувшись ко мне лицом, Перри завершил свое музыкальное выступление не парочкой звонких терций на верхних октавах, а диссонирующим ударом по клавишам в нижнем регистре. Уродливый отзвук резких нот преследовал меня, пока я сворачивал за угол и шел по длинному холлу, освещенному мощным неоновым светом.

Мэри

Вот она, в конце коридора, менее чем в метре от открытой двери в конференц-зал, на секунду застывшая в позе, в которой я уже видел ее раньше. Я назвал это «позой перед вхождением», и она длилась долю секунды, в течение которой Мэри, казалось, напрягалась даже больше, чем обычно, будто пыталась прийти в себя и консолидироваться умственно и физически, прежде чем влиться в обсуждение. Мэри было за пятьдесят, и она всегда ходила при полном косметическом «параде» – от остроконечных туфель до завивки. Если чем-то можно было прихорошиться, она этим обзаводилась. Видя ее в «позе перед вхождением», – вернее, когда она не разговаривала, не строчила протоколы заседаний и не двигалась особо, – можно было легко спутать ее с манекеном, даже с расстояния в несколько шагов.

Не повернув ко мне головы – стоило ли ждать такого от манекена? – она скрылась в комнате для совещаний. Я, держа малую дистанцию, вошел следом.

На этом собрании, еще одном еженедельном совещании – на этот раз посвященном производственным графикам, – Мэри нашла предлог, чтобы капризно ввернуть:

– Отдел Фрэнка не смог уложиться в сроки.

Вот же стерва. Могла бы и сказать почему – причина-то ей хорошо известна.

– Мы в процессе тестирования нового программного обеспечения, – объяснил я тем присутствующим, кто еще не знал, почему в моем отделе произошло временное падение производительности. По дурному обыкновению последние два слова застряли в горле – и вышли слегка надломленными.

– Конечно, мы все понимаем, – протянула Мэри, делая пометки в папке на пружинке и даже не глядя на меня, будто я тут просто дурака валял, стремясь выгородить себя и кучку подведомственных мне лодырей.

Таким образом, ущерб, даже если он был полностью ограничен словами, не фактами, был нанесен. Еще как нанесен.

Больше встреч между мной и Семеркой в тот день не было (давайте впредь называть их так и оставим гномов в покое). Насколько я понимаю, сказки и легенды, мифологии всех времен и мест есть не что иное, как гноящиеся останки мира, который, к худу или к добру, мертв давным-давно. Человеческая жизнь – это не поиски, не одиссея и не всякая прочая чепуха, которой нас пичкают с младых ногтей вплоть до самой смерти. «Ну что ж, пусть будет так», как сказал бы Ричард и многие другие представители его бесстрашной натуры.

Следующая встреча имела место утром следующего дня, вторника, когда я поднял глаза и на пороге своего кабинета увидел…

Кэрри

– Не найдется почтовых марок? – спросила она. – Мне нужно немедленно запросить платеж по кредитной карте по почте.

Кэрри (худосочная, с птичьим клювом, стрижка под ежик, как у морского пехотинца) прервала меня в пылу дискуссии с Луизой о вышеупомянутом программном обеспечении, которое тестировали мои сотрудники.

– Да, где-то есть, – ответил я, думая, с чего вдруг Кэрри тягает у меня марки. Если у кого-то в отделе они заканчиваются, обычно-то как раз все обращаются к ней. Ответ я узнал, роясь в ящиках стола – он прозвучал из уст самой Кэрри:

– Мои все украли. Целый лист! Стянули прямо с рабочего места. Придется начать их прятать – все ведь знают, где я их храню.

– Вот, держи, – сказал я, поворачиваясь на стуле и протягивая ей помятый конверт с несколькими оставшимися марками. В то же мгновение я увидел, как Кэрри взяла что-то с полки, прибитой над моим столом.

– Эй, а это что? – вопросила она укоризненно.

– Что это? – тупо повторил я, таращась на набор марок в руке у Кэрри. Луиза, будучи меж двух огней, осторожно пыталась стать невидимой, не отрывая взгляда от абстрактного пятна на ковре.

– Кэрри, я не знаю, кто их мне подкинул, – сказал я.

– О, конечно, Фрэнк, – фыркнула Кэрри, развернулась и пошла прочь.

– Луиза, ты видела эти марки, когда вошла? – спросил я.

Поступившись мантией-невидимкой, та ответила:

– Ох, Фрэнк, я даже и не знаю… Может, конечно, кто-то тайком их подсунул, но…

– Думаешь, я свистнул у Кэрри эти сраные бумажки?

– Нет-нет, что ты, что ты, – затараторила Луиза так быстро, что ее слова почти что перекрыли мои. – Как ты можешь задавать мне такой вопрос?

– Извини, – сказал я.

– Извинения приняты. Я знаю, что тебе ни к чему сраные бумажки Кэрри, но…

– Но ситуация все еще щекотливая, – закончил за нее я.

– Именно, – без задней мысли поддакнула Луиза.

Именно по этой причине Кэрри сделала Луизу свидетельницей этой сцены. Поэтому она могла сказать: «Мои марки пропали… и я нашла их у Фрэнка. Если не верите, спросите Луизу, она там была». А что еще могла сказать Луиза, кроме как: «Да, я была там и видела, как Кэрри нашла на полке Фрэнка лист с марками». Конечно, она могла бы и смолчать, но мне бы все равно нашли что вменить в вину. Что-нибудь такое, о чем, засвидетельствуй это Луиза, не вышло бы промолчать; что-нибудь посерьезнее, повесомее. Короче говоря, Кэрри сфабриковала ложное обвинение, от которого в Трибунале Сплетен я не смог бы защитить себя даже при отсутствии конкретных улик.

Противоположностью наглой тактике Кэрри были бойкие подрывные действия…

Гарри

«Любезный и загадочный» – только такие слова и идут при виде этого типа на ум. Он всегда был безукоризненно элегантен и, говоря с кем-либо, излучал ауру вежливости и услужливости; он всегда был готов «приложить руку» к тому, что нужно было сделать, всегда был готов «закончить» что-то, когда бы его ни попросили… но никогда, ни разу он по-настоящему этого не делал.

В результате меня не слишком беспокоило, что Гарри не отвечал на мои сообщения (те, кто брал трубку и звонил на его добавочный номер, никогда не ожидали, что заговорят с ним всерьез). Волноваться я начал только тогда, когда сравнил рутинное игнорирование Гарри всех моих обращений с нехарактерным судьбоносным невниманием Ричарда к моим делам, продолжавшимся до конца недели, тогда как в нормальных условиях мой начальник не упустил бы ни единого шанса подкрасться сзади и вкрадчиво осведомиться, как идут дела.

Но когда дело доходило до вопросов, связанных с Гарри, я во многом не мог быть по-настоящему уверен. Гарри мог далеко пойти, ему явно светило большое будущее – но реальным кандидатом на то, чтобы делать все «лучше, быстрее», но уж точно не «дешевле», был…

Барри

Он был фаворитом среди потенциальных наследников на место Ричарда, на случай, когда по тем или иным причинам бывший знаменитый квотербек (или питчер с рекордной статистикой, или черт знает кто еще) попрощается с нашим подразделением, с компанией или с миром. Очевидно, этот Барри просто проезжал мимо нашего отдела на пути к креслу начальника; он пришел в компанию с репутацией человека, обладающего высокоразвитыми организаторскими способностями, и смог продемонстрировать их, приняв на себя прорву полномочий. Еще до появления у нас его все хвалили – и за широкой спиной, и в округлое лицо, – за большой ум и за аномальный талант «улаживать вопросы», навязывать правила и выбивать отчетность из самых непокорных корпоративных фактотумов.

До меня как-то донесся слух, будто имелась конкретная причина, по которой талант Барри восхваляли все и вся, – просто чтобы его поскорее уже перевели в другой ничего не подозревающий отдел, которому требовались «вливание энтузиазма» и необычайные силы одаренной барриной головушки. Так родилась легенда о Барри Мозге, Барри Организаторе и, увы, Барри Реорганизаторе. Каждый раз, когда он отваживался заходить в неизведанный уголок компании, у него при себе имелся карт-бланш на перерисовку всех карт и графиков, переформулирование процессов и процедур, которые всегда, казалось, работали хорошо… пока не пришел этот дурень. Потому что на самом деле, энергично шагая от одной роли в компании к другой, он не оставлял после себя ничего, кроме раздрая и хаоса.

Со своего шестка я мог видеть, как ему удалось прослыть человеком сверхразвитого организаторского таланта. Барри проявлял нетерпимость к малейшей неорганизованности окружающих, пускал в дело свой язык во всю прыть, с ходу понимал графики и диаграммы, которые для всех остальных (из-за их сверхопределенной сложности) были загадочными, и держался тщательно сфабрикованной репутации человека, оспаривающего квалификацию всякого, кто смел оспаривать его.

Тем не менее, было время, когда я действительно мог сопереживать этому человеку, явной жертве того же клинического расстройства (обсессивно-компульсивного), которое поразило меня, хотя я, вместо того чтобы раздувать его на всеобщее обозрение, изо всех сил старался скрыть свою манию, потенциально могущую нанести ущерб моей репутации. Но век эмпатии закончился в среду той недели, когда я пришел на работу раньше обычного. Меня совсем не удивило, что Барри – уже на месте в такую-то рань, но внутренняя тревога сработала, когда я увидел, как он, как всегда быстрым, слегка комичным для человека его роста шагом, движется к моему столу.

– Барри, – сказал я вместо приветствия.

– Фрэнк, – отозвался он голосом, искаженным эффектом Доплера.

И вот, через мгновение после того как я занял свой пост, чтобы начать дневную работу, я прямо-таки отпрянул от стола, как будто на меня прыгнул дикий зверь. В числе особенностей моей нервозной натуры не значилось стремление к организованности, но мое рабочее место почему-то было… в идеальном порядке. Едва ли какая-нибудь сердобольная тетка-уборщица впала в приступ мирского безумия, завидев мой хлам. Кратко пробежав по другим столам глазами, я понял, что только мои завалы и удостоились разбора.

Окей, сообщение получено. «Барри тут шарился», значилось в нем, как если бы оно было выведено мелом на доске. Так? Мне ведь нечего скрывать… но потом одержимость взяла верх, и я буквально с головой нырнул в ящик, где лежал мой драгоценный проект инновации. Мой особый план. Стоя на четвереньках, я буравил темный фасад ящичка из металла взглядом. Я хотел взять отпечатки пальцев, с лупой выискать малейшие признаки кражи со взломом, проверить с помощью микрометра, не взломали ли замок неизвестные руки. Конечно, ничто из этого не уменьшило бы мою тревогу, и в конце концов, все еще на четвереньках, я схватил ручку ящика и сильно дернул ее. Тот остался заперт, чего бы ему это ни стоило. Наверное, ничего и не стоило, в самом-то деле – его ведь можно было без особого труда взломать, опустошить и снова запереть.

Я вытряхнул бумажник из заднего кармана, поспешно схватил ключ и открыл ящик. Он по-прежнему содержал все, что было раньше, и все же мне хотелось выяснить наверняка – не пробежались ли чьи-то пытливые пальцы по бумажкам, не присвоили ли что-нибудь, не нарушен ли порядок. Кроме проектной документации лежала там еще и папка с фото городских пейзажей – эти снимки я делал годами. Дома у меня было много других таких же папок, полных пустых переулков и заброшенных домов, церквей с заколоченными дверями и окнами, фотографий оставленной сельской библиотеки – внутри все поломано, и книги, все в плесени, разбросаны по грязному полу. Самой ценной для меня была серия снимков, сделанных мной в месте, где имелся покосившийся дорожный знак, но больше не было улицы, заслуживающей названия – просто несколько куч мусора вдоль дорожки да пара-тройка утративших вид руин по обеим обочинам.

Для невооруженного глаза все в ящике моего стола выглядело в порядке, но все же оставалась возможность, что Барри открыл ящик за некоторое время до моего прихода на работу утром, сделал ксерокопию печатной версии моего проекта, скопировал электронную версию документа, а затем стер оригинал – всё с кропотливой точностью, которая присуща лишь точно такому же, как я, одержимому маньяку.

– Что ты делаешь? – вопросил из-за спины голос Барри-детектива, Барри-шпиона.

Я захлопнул ящик, слишком напуганный, чтобы понять, что рискую выдать себя.

– Да вот что-то вынул из кармана, и монетка следом выпала. Под стол закатилась вот. – Просто «монетка»? Слишком расплывчато для Барри-проныры. Требуется уточнение. – Четвертак это был. Ты меня искал?

– Да нет, – сказал Барри расслабленно, что ему не подходило. Потом ушел, обычной для себя летящей походкой.

Барри-дружок, Барри-Движок.

Изящно болтает, чеканит шажок.

Я снова открыл ящик и проверил его содержимое, прикоснувшись к диску (чертовы компьютеры!) и пролистав пятьдесят страниц распечатанного документа. Затем я запер его. Затем я открыл ящик… и в течение дня повторял этот ритуал столько раз, сколько полагал нужным. Лучше бы прямо в то утро я собрал вещи и убрался восвояси. Но пришлось мне ждать, пока рабочий день кончится. Потому что, как назло, мне нужно было закончить один небольшой проект и передать его…

Шерри

Остаток дня я оставался как можно ближе к своему столу. Я не ходил в туалет, даже на обед в «Метро» не вышел, хотя ценил это ежедневное отдохновение – по сути, побег от коллег, – и не почитал его за навязший в зубах ритуал. Однако настал момент сдачи работы для Шерри. Крайний срок – два часа дня.

Я подумал, что, может быть, удастся заманить Шерри ко мне в кабинет, а не самому тащить бумажки на другой конец этажа. Однако она не отвечала ни на сообщения, которые я оставлял ей на телефоне, ни на электронные, будь они неладны, письма.

Когда час настал, я постарался решить задачу как можно быстрее. Скорым шагом на манер Барри я добрался до кабинета Шерри, который находился рядом с дверью, ведущей за пределы офиса компании – в коридор, где все еще можно было увидеть здание в стиле эпохи до Великой депрессии и насладиться потрескавшимися стенами, пыльной лепниной, тусклым светом свисающих на цепях люстр и странными тенями, гуляющими вверх и вниз в скрипучих лестничных колодцах.

Однако, подойдя к двери Шерри, я понял, что сдача работы пройдет не так гладко, как я смел надеяться.

– Шер? – окликнул я.

– Не мог бы ты подождать секундочку? – ответила она, очень занятая тем, что что-то доставала из своей сумочки. Конечно, две параллельные задачи были ей не под силу – либо бумажки забрать, либо личные дела закруглить, на большее оперативной памяти не хватало.

Ранее в этом документе я заявлял, что не могу выделить из Семи Гномов ни одного приятного человека. Что ж, технически я слукавил; Шерри можно было назвать «приятной» – но с одной серьезной оговоркой. Физически она была привлекательна, но точно не в такой мере, чтобы записать ее в жуткие красавицы. «Краше среднего» – это точно, многие оценят; и если кто-то считает, что я здесь увековечиваю какой-то произвольный или искаженный образ мира, меня вполне устраивает – желаю всем всего наилучшего во взаимодействиях с социумом. Оговорка, на которую я ссылался выше, такова: если вам случилось пересечь комнату, на другой стороне которой стояла Шерри, то вы сталкивались с…

Даже не могу дать этому внятного названия – какая-то чуждая тварь, обитающая в теле привлекательной женщины, инопланетянка с какой-нибудь больной планеты или существо низкого эволюционного уровня, которое каким-то странным образом внедрилось в человеческое существо на какой-то стадии его развития, в результате чего получилась эта эрзац-Шерри. Шерри-Нечто.

Если бы она всегда держала глаза и рот закрытыми, Шерри было бы легко принять за привлекательную человеческую женщину. Но стоило ей заговорить, стоило устремить на кого-нибудь взгляд – и все, уродливая суть Медузы Горгоны рвалась наружу (хотя никакого реального смысла в этой мифологической ассоциации нет). Часто случалось, что дуализм, который Шерри олицетворяла, вызывал грандиозный диссонанс у тех, кто имел с ней дело. Все, кто велись на красивую обертку, в итоге горько плевались, а то и начинали ненавидеть себя за то, что просто позволили себе кратковременное влечение к этой чуждой сущности. И в тот момент, когда я стоял у ее стола, Шерри отвела от меня взгляд, и я уже забыл, как звучали те несколько слов, которые она произнесла.

Итак, я стоял и наблюдал, как она роется в поисках чего-то в своей сумочке, и чем глубже она закапывалась, тем больше ерзала на стуле, отчего ее и без того короткое платье в облипку собиралось в складку, подтягиваясь все выше и выше к ягодицам. Я наблюдал за этим маленьким эротическим спектаклем с каменным лицом, пока дверь, ведущая в холл, не отворилась и кто-то не проскользнул внутрь. Оказалось, это Бетти – персона из числа вице-президентуры компании. Я понял, что это Бетти, потому что, оторвав взгляд от голых колен Шерри, я заметил, что в ее правой руке было зажато маленькое зеркальце, в которое она смотрела, как Бетти наблюдает за тем, как я наблюдаю за ней. Затем Шерри хихикнула и обернулась.

– Привет, Бетти! – процедила она.

– Привет, Шерри, – сказала Бетти.

Она не поздоровалась со мной, увидев, как я смотрю на Шерри, и явно подумав обо мне что-то не то. Скривив в мой адрес презрительную мину, она прошествовала дальше по своим делам.

– Так что ты принес мне, Фрэнк? – спросила Шерри.

Не говоря ни слова, я швырнул папку с проектом на ее стол и впервые с утра зашел в туалет.