Читать книгу Повесть о Роскошной и Манящей Равнине - Уильям Моррис - Страница 14

Но пока между ними шел такой разговор, из леса вышел весьма радостный с вида муж – высокого роста, рыжебородый и черноволосый, с румяными щеками, мускулистыми членами, – на взгляд переживший зим тридцать и пять. Подойдя прямо к Холблиту, он обнял его за плечи и поцеловал в щеку, словно старинный и добрый друг, только что вернувшийся с моря.

Удивленный Холблит усмехнулся и молвил:

– Кто ты, считающий меня таким близким другом?

Муж ответил:

– Коротка твоя память, о Сын Ворона, ибо за такое недолгое время позабыл ты своего спутника, товарища по кораблю, того, что дал тебе в Чертоге Опустошителей питье и мясо, а с ними и добрый совет.

Тут он радостно расхохотался, обернулся к троим девам, взял их за руки и поцеловал в губы, а они так и льнули к нему.

Тут рек Холблит:

– Значит, и вправду ты вновь обрел свою юность, чего пожелал я тебе по твоим уговорам?

– Ага, взаправду, – ответил Рыжебородый. – Я вновь обрел юность, а с ней вернулась любовь, а с нею и то, чем любят.

Тут он повернулся и прекраснейшей из дев, белокожей и благоуханной, как лилия, розовощекой и стройной, длинные, опускавшиеся ниже колен волосы которой ласково теребил ветерок. И он обхватил ее руками и притиснул к груди и много раз поцеловал в щеки, и… о! она отвечала только лаской – и губами, и рукою. А обе подружки стояли рядом, улыбались, и радовались, и хлопали в ладоши, и целовали друг друга от счастья. Наконец они заплясали и зарезвились вокруг целующейся пары, как молодые ягнятки весенней порой. Но между ними стоявший Холблит, опершись на копье, улыбался губами и хмурил чело, ибо уже обдумывал, в какую сторону направить свои стопы.

Но не успели они нарезвиться, Морской Орел оторвался от избранной им подруги, и, взяв за руку обеих дев, подвел их к Холблиту и воскликнул:

– Выбирай же, о Сын Ворона, из этой пары ту, которая по вкусу тебе, ибо едва ли придется тебе увидеть деву милей и краше.

Но Холблит глянул на него суровым и гордым взглядом, и, поту пившись, черноволосая девица негромко сказала.

– Нет-нет, воин моря. Этот муж слишком пригож, чтобы стать нашим другом. Его ожидает любовь понежнее и другие, желанные губы.

Тут взыграло сердце Холблита, и он молвил:

– О Морской Орел, ты вернул свою юность: что же теперь ты станешь с ней делать? Не томит ли тебя память о море, озаренном луною, о плеске волн, о пене летучей и о товарищах, посеребренных солью? Где обрящешь ты здесь чуждый берег, где высадишься с корабля, где добудешь добро? Забудешь ли ты черный борт ладьи и капли, срывающиеся под ветром с весел, когда шквал налетел на самом рассвете, когда напрягает свое полотнище парус, когда судно кренится, и дружина заглушает голосами посвист ветра. Кем ты станешь, о воин, в земле, где чужим тебе людом правит Король? Кто тут внемлет тебе или поведает о твоей славе, о которой ты забыл под рукой легкомысленной женщины, не известной твоим родичам и не рожденной в том доме, откуда исстари определено тебе брать женщину и радоваться ей? Чьим рабом сделался ныне ты, собиратель добычи, ужас свободных? Волю какого владыки ты исполнишь, о вождь, дабы утром съесть свое мясо и улечься вечером в мягкую постель? Внемли, о воин из племени Опустошителей, перед тобою стою я, Холблит из племени Ворона, и стою я на пороге чудесной страны, чтобы отыскать в ней свое, то, что дороже всего моему сердцу, – мою нареченную деву, Полоняночку из рода Розы, красавицу, что ляжет в мою постель и родит мне детей, станет рядом со мной на холме и равнине, будет возле меня у борта и за веслом, перед стрелой и копьем, возле очага, возле пламени, пожирающего чертог, и возле погребального костра воина Ворона. О Морской Орел, приютивший меня среди врагов, спутник мой и корабельный товарищ, реки же немедленно и бесповоротно, поможешь ли ты мне в предстоящем странствии или бросишь меня, подобно презренному трусу?

И вновь девы отступили, услышав его чистый и громкий голос, и, затрепетав, побледнели они.

Но Морской Орел усмехнулся и с добрым от радости лицом ответил:

– Чадо Ворона, твои речи добры и подобают мужу, однако им не место в этой стране, и мне все равно, что с тобой будет, и безразлична приведшая в эти края причина. Что будешь ты делать? Если бы вчера эти слова услыхал от тебя Долгобородый Дед, он бы тебя не понял, но ты говоришь их Морскому Орлу, вкусившему счастье на Равнине Блаженных; я не могу поступить, как ты говоришь, ибо никакая земля, кроме этой, уже не примет меня. Здесь Морской Орел вновь обрел крепость и силу, здесь он полон радости и любви, а за пределами этого края он бы скитался сейчас воющим призраком, носимым по воздуху волею ночного ветра. Посему, что бы ни делал ты в пределах этой земли, я буду рядом с тобою и помогу тебе. Но ни шагу за пределы ее не сделает моя стопа, будь то в соленое море или на склоны гор, что ограждают эту добрую землю. Был ты моим корабельным товарищем, и я люблю тебя; я тебе друг, но лишь в этой стране будут открыты мои любовь и дружба. Теперь же о том, что сказал ты о днях, канувших в прошлое, и о наших радостях на волнах бурного моря; дни эти были добры и прекрасны; но пришел им конец и сгинули они; как те парни, что сидели рядом со мной на гребных скамьях, как те девы, что брали меня за руки и отводили в опочивальню. Новые дни пришли им навстречу, появятся и новые други. Что же тогда? Стесняя живых, радовать бесчувственных мертвых? Клясть ли Иванов День, заливать ли помоями священный очаг Зимнего Пира, потому лишь, что давнее лето было прекрасным, а дни улетают и меняется время? Так что возвеселимся. Ибо жива жизнь.

Тут он повернулся к своей деве и поцеловал ее в губы. Но суровое лицо Холблита опечалилось, и он молвил – медленно, с тяжестью в голосе:

– Итак, корабельный товарищ, пусть говоришь ты, что время лечит, для тебя оно впредь недвижимо; быть может, настанет день, когда ощутишь ты усталость и поймешь ее и затоскуешь о потерянном и давно позабытом. Но не буду более говорить об этом, ибо уши твои глухи к моему слову, и ты его не услышишь. Скажу только, что благодарю тебя за помощь, какой бы она ни была, и я приму ее, потому что меня ждет полный трудов день, и я начинаю подозревать, что они окажутся тяжкими.

Женщины приуныли, им явно хотелось отойти так, чтобы ничего не слышать; но Морской Орел рассмеялся как бы в полном довольстве и сказал:

– Ты сам создашь себе трудности, по обычаю твоего гордого и надменного племени; ну, а мне теперь все нетрудно, и легко снесу я и твое презрение, и злые пророчества. Будь мне другом – насколько сумеешь, – и я отдам тебе свою дружбу целиком. Ну, женщины, куда вы поведете нас? Ибо готов я увидеть любую новинку, которую вы покажите нам.

Дева его сказала:

– Мы отведем вас к Королю, чтобы еще более возвеселились ваши сердца. Ну, а друг твой, Копейщик, о морской витязь, пусть ободрится сердцем. Кто знает, быть может, оба стремления – сердца его и устремленного к нему сердца друга – окажутся одними и теми же, и он будет совершенно доволен?

Тут она искоса поглядела на Холблита застенчивым и неуверенным взором; он удивился такому слову и вновь ощутил в сердце надежду вот-вот увидеться с Полоняночкой, чью любовь почитал куда более сладкой, чем любовь этих дев; на сердце его полегчало, и чело просветлело.