Читать книгу Избранные стихотворения разных лет - В. О. Кириллов - Страница 6

Возможно, что учёные когда-то,

Расшифровав загадки ДНК,

Вдруг оживят Платона и Сократа

И всех столпов, прославивших века.

Их соберут в одном просторном зале,

Рассадят у компьютерных столов,

Ведь захотят узнать, а чтоб сказали

Об этом всём создатели основ.

Посмотрит Аристотель на Спинозу,

Вольтеру подмигнёт Анри Бергсон,

Скривит Монтень, как будто от занозы,

На Канта глядя, умное лицо,

И промолчат и Гегель, и Бердяев,

Замкнётся Шопенгауэр в себе…

Легко ли вместе их собрать – не знаю.

Им вместе будет тесно на Земле.

На пике Силы и Добра

(Остался лишь один,

Где нет добычи серебра,

Неправды и седин,

Где каждый волен быть собой

Без тоги и меча)

Стояли жители толпой,

Общаясь и ворча.

И руки их переплелись,

Когда раздался крик.

Вдруг первый покатился вниз,

Другим оставив пик.

Потом скатился вниз второй,

Царапая живот…

Короче, пик теперь пустой,

Никто там не живёт.

Эдем – это сад цветущий,

Здесь каждой по паре твари,

Гуляют в косматых кущах

В каком-то слепом угаре.

Растут апельсины, вишни,

А где-то, немного слева,

Где нету свидетелей лишних,

Укрылось Познания Древо.

Его охранять не смеют —

Все знают, что плод запретный.

Фамильная вотчина Змея

То дерево было при этом.

Безгрешный ребёнок Ева,

Чиста, как грядущая вьюга,

Подводит к Познания Древу

Большого дурного друга.

В союзе с коварным Змеем —

Здесь всё до смешного просто —

Залили Адама елеем,

Чтоб не было лишних вопросов,

И плод с самой верхней ветки,

Запретным умом налитый,

Такой аппетитный и редкий,

Попался троим троглодитам.

Вкусили-то по кусочку,

Он вяжущим был и кислым…

Большая и жирная точка

Над раем в тот час повисла.

Нельзя обитать в Эдеме,

Имея сужденья и взгляды,

Задумаешься на время —

И сразу окажешься рядом.

Где нужно еду и одежду

В трудах добывать и муках,

Где Вера, Любовь и Надежда

Пока лишь доступны глупым.

Стоял на перепутье трёх дорог

Бродяга-витязь, отпустив уздечку,

И очень долго выбрать он не мог,

К какой беде скакать быстрей навстречу.

Поедешь вправо – значит смерть найдёшь,

Зачем ему в расцвете лет и силы

Пускать короткую, но всё же жизнь, под нож?

Всегда успеет лечь костьми в могилу.

Налево – тоже лучше ни ногой:

Там ждёт любовь, а с ней конец карьере,

Да и потом, он слишком молодой,

Чтобы служить отчизне на постели.

А впереди проказница-судьба

Ему готовит скуку долголетья,

Где мир сменяет вялая война,

И где ты сам за всё и всех в ответе.

Он до сих пор у камня на коне,

Копьё поникло, взор опущен долу…

Проблема выбора всегда была в цене,

И чёрный ворон улетит не скоро.

Туда, стирая все границы,

Забросив за спину терпенье,

Идут поститься, и молиться,

И прикоснуться к откровенью,

Пройдя хрустящую пустыню,

Омывшись в худосочных водах,

Почтить Отца, который Сыну

Два раза помогал при родах,

Склониться в сказочной пещере,

Петляя, вознестись к Голгофе

И укрепиться в слабой вере,

Завидев горбоносый профиль.

Земля, вода, огонь и воздух —

Основа жизни на Земле.

Но вся поэзия и проза

Искали пятый элемент.

Он должен равен быть первичным,

А лучше – их перекрывать.

Но что волнует больше личность,

Чем несогретая кровать.

Вот так любовь назначить пятым

Решили мудрые мужи,

На самый чёрный день припрятав,

Что на поверхности лежит.

А если так пойдёт и дале,

То много ль нам осталось лет?

Когда мы совесть потеряли —

Шестой последний элемент.

Когда Земля на грани краха,

И мир летит в тартарары,

У той, прославленной, горы

Они одни встают из праха.

Берут потёртые доспехи,

Мечи, разбитые щиты

И, выходя из темноты,

Не сомневаются в успехе.

Хотя всего их двадцать восемь.

Зато вокруг врагов не счесть.

Но с ними Бог и с ними честь,

И каждый слово в сердце носит.

Жаль только четверым достанет

Безумный подвиг совершить.

Ведь властью им не дорожить,

Их слава грешная не манит.

И первый здесь, конечно, Воля.

Он твёрд, бесстрашен и суров,

Свободен от любых оков,

Не знает слабости и боли.

Другой – теперь Добром зовётся.

Пускай дороден и болтлив,

Немного, может быть, сонлив,

Но он не хуже братьев бьётся.

На левом фланге – Правда-воин.

Упрям, задирист и плечист,

Жаль, на руку не слишком чист,

Но в целом большего достоин.

Последний – названный Любовью.

Надёжен, право, не всегда,

Но лихо рушит города

И проливает реки крови.

Когда же бой утихнет грозный,

Испив игристого вина,

Забудут, чья была война,

Уйдут, как высохшие слёзы.

Тогда никто и не захочет

Любви, и Правды, и Добра,

И Воли, что была с утра,

Но странно пропадает к ночи.

Мне снится, Ницше,

На травке Кафка,

Немецкий шницель

Он вкусно чавкал.

Проснулся сразу —

Постель нагрета —

Добро бы зразу

Или котлету.

Я выпил воду

С ладони прямо,

Из бутербродов —

Засохший пряник.

Вот это глыба!

Одно лишь грустно:

Молчал как рыба

Твой Заратустра.

Презренье всякой грубой пище

И легкой пище неземной;

Презренье слабым, сильным, нищим;

Презренье тем, кто действий ищет,

И тем, кому любим покой;

Презренье лубочной отваге

И страху, липкому как пот;

Презренье крепкой хлебной браге

И виноградной сладкой влаге,

Презренье тем, кто их не пьет;

Презренье жалости беззубой

И воле твердой, как гранат;

Презренье речи бранной грубой,

И тем словам, что лижут губы

И слух ласкают и пьянят;

Презренье деве с гибким станом,

Матроне толстой и хромой;

Рабам презренье и тиранам;

Здоровью и смертельным ранам;

Презренье совести больной;

Презренье тем, кто жаждет чести,

И тем, кто спину гнет дугой;

Презренье правде, лжи и лести;

И всепрощению, и мести;

Презренье мне, что я такой;

Презренье храброму и трусу;

Душе презренье и уму;

Презренье красоте и вкусу;

Аллаху, Яхве, Иисусу;

Да и презренью самому!

Я проклинаю разум мой и чувства,

Я проклинаю каждый гран души,

Будь проклято продажное искусство

И годы, что бесцельно хороши.

Я проклинаю лучшие мгновенья,

Я проклинаю скорбь ненастных дней.

Будь проклято безумное творенье,

И добрый Бог, и хитрый Змей.

Я проклинаю то, что было не со мною,

Как, впрочем, то, что было и со мной.

Я проклинаю помогавших Ною,

Всех тех, кого спасал предатель Ной.

Я проклинаю вас, мои родные дети,

Младенчество, и юность, и расцвет.

Я проклинаю всех, кто жил на этом свете,

И тех, кого ещё на этом свете нет.

Я проклинаю всё, что было, есть и будет,

От первородства влаги и огня!..

Лишь вас люблю, мои тупые судьи,

За то, что вы повесите меня.

Свободно мыслить, жить на воле,

Детей рожать?

А руку Муцию Сцеволе

Мне не пожать.

Открыть закон, хранить природу,

Народ спасти?

Всемирного потопа воды

Не отвести.

Нести свой крест, не верить в Бога,

Людей любить?

Одна проторена дорога —

И петь, и пить!

Благословенны день, и час, и миг,

Когда раздался первый детский крик

И ты сошёл не в лучший из миров.

Стал светел ум твой, ясен лик,

Но разве ты чего-нибудь достиг?

Лишь заблудился в сонме глупых слов.

К чему потоки чудотворных книг?

К чему мечты живительный родник?

Не может ложь избавить от оков.

Откуда мир таинственный возник?

Зачем цветок расцвёл и вдруг поник?

Что лучше – явь иль яд волшебных снов?

А в Галактике ВАУ убивали матроса

С океанского лайнера «Лево руля».

А в Галактике ВАУ за одну папиросу

Могут запросто скинуть за борт корабля.

А в Галактике ВАУ такие законы, —

Будешь рядом, так лучше её облети, —

Там давно не жалеют людей и патроны

И не думают, что же их ждёт впереди.

Там давно разучились любить безответно,

Открывают с опаской треугольный свой рот,

То, что многим доступно, здесь стало секретно.

Но напрасно не ропщет вауканский народ.

Сократ не признавал гомеровских богов,

Гомер не понял бы, наверное, Сократа.

На мозг поставлена надёжная заплата —

В то место, где осталась дырка от рогов.

Нервируя, скрипит несмазанная дверь.

Опять свалился с полки жирный том Бергсона.

Дыханье хриплое – последствие кессона.

И сердце рвёт внутри, от рук отбившись, зверь.

Кого разжалобит сегодня детский плач,

Когда не совесть – почка может быть товаром?

Способен лишь лечить отравленным отваром

Асклепию предавшийся палач.

Спустился на Землю космический парень,

Нашёл обезьяну и с нею был спарен,

И сразу сбежал от бананов подальше.

Остался на память космический мальчик.

Хотя он был с виду похож на примата,

Но грязно ругался космическим матом,

Скакать отказался он с ветки на ветку,

Взял острую палку… и стал человеком.

Вернулся на Землю беспутный папаша,

Настроил дворцов, поработал на пашне,

Каналы прорыл, пирамиды поставил —

И всё это сыну в наследство оставил.

Но палка как символ пройдёт сквозь столетья,

И Дарвин её непременно заметит.

И каждому школьнику станет понятно,

Что в жёсткой борьбе мы сломили приматов.

Мне снился сон, обычный сон:

Семнадцать девственниц роскошных

На фоне моря и колонн,

То изгибаясь, словно кошки,

То выпрямляясь, как шесты,

Вокруг меня играли телом,

И чувством, может быть, шестым

Я понимал – дойдёт до дела.

Но вдруг туман, потом гроза,

И тот же берег, но пустынный.

И мы стоим глаза в глаза,

В руках мечи, щиты на спинах.

Под ветра бешеного вой,

Под свист кружащихся песчинок

Вступили мы в смертельный бой —

Последние в стране мужчины.

Звенят булатные мечи,

И пузырится кровь на ранах.

Ещё удар, а враг молчит,

Лишь оседает как-то странно.

Повержен, но не мёртв злодей,

Пришедший отобрать свободу.

А мне кричат: «Убей. Убей!»

Кричат поля, леса и воды.

Кричит: «Убей!» – старуха-мать,

Кричат: «Убей!» – жена и дети:

«Он приходил, чтобы отнять,

И ты один теперь в ответе».

Кричат погибшие друзья,

Я в жутком крике задохнулся…

Свой меч над миром поднял я…

Но в этот миг, увы, проснулся.

На столбовой дороге,

Как раз у перекрёстка

Ломали людям ноги,

Кнутом стегали хлёстко.

И отбирали тут же

Все денежные знаки,

Детей валяли в лужах,

Кидали в буераки.

Когда вставали звёзды

И видели дорогу,

Свои скупые слёзы

Роняли понемногу.

Там до сих пор, приятель,

Не часто и не сразу

Находит вдруг старатель

Прозрачные алмазы.

В лесу на забытой опушке,

Куда не добраться верхом,

Стояла хромая Избушка,

Наверное, местный дурдом.

Её посещали не звери —

Животных Минздрав не ведёт —

Не русские и не евреи,

А всякий чащобный народ:

Кикиморы, Лешие, Тати,

Разбойники разных мастей.

В Избушке той жил и горбатил

Бессовестный вечный Кощей.

Кого-то лечил он отваром,

Любителям свечки втыкал,

Русалок он пользовал даром,

А с Бабой-Ягой враждовал.

И та, прилетая в субботу,

За елью укрыв помело,

Хулила Кощея работу

И Беса сулила в ребро.

Кощей лишь рыгал и смеялся,

Потягивал смачно вино,

Не зря же с Премьером знался

И даже снимался в кино.

Вот так проходили столетья

На этой опушке в лесу.

Сегодня Кощей не заметен,

Но подать в Избушку несут.

Серебрится не дорожка

От луны на глади вод

И не локон в той причёске,

Что осталась от забот.

Поздно плакать и молиться

Над искромсанной судьбой,

Это память серебрится,

Причиняя сердцу боль.

Над последнею страницей

Тру усталые глаза.

И культурная столица —

Больше тянет на вокзал.

Может, стоило побриться?

Серебрится – неспроста.

А в стекло стучится птица…

Как там в Торе? Суета.

Я понимаю: взрыв, летят осколки.

Которые краснее – станут звёзды,

А синие – их спутники-планеты,

Лишь жмутся к тем, кто больше и теплее.

Я понимаю: разлетаясь вечно,

Они собрались в группы и системы

И разбежались резво и законно

От этой точки, точки катастрофы.

Но никогда мне не понять, наверно,

В какие бы ни заглянул я дебри:

А как могло возникнуть то Ничто,

Которое в себя вобрало Солнца?!

Трещат незнакомые птицы,

Рассыпаны в пепле каштаны.

Немного раскосые лица

И лица раскосые странно.

Я ждал неоправданно, право,

Загадочных старцев и песен:

Быть может, раскроется Дао,

А может, Конфуций воскреснет.

Чудные деревья нависли,

Как будто зелёные тучи.

Лишь бродят ленивые мысли.

Мне жарко, тоскливо и скучно.

Причинно-следственная связь,

Она – любовной – не помеха.

И с жёлтокудрого ореха

Плоды лицом ложатся в грязь.

Семейство жадных кабанов

Их топчет мощными ногами.

А мы – продукты моногамий —

Толкуем смысл забытых снов.

И никого не убоясь,

Гадаем на кофейной гуще:

Кому-то в ад, кому-то в кущи —

Причинно-следственная связь.