Читать книгу Правовое и индивидуальное регулирование общественных отношений - В. В. Ершов - Страница 6

Традиционно в научной юридической литературе проблемы правопонимания, правотворчества и правореализации исследуются как самостоятельные правовые явления. Вместе с тем, как представляется, правопонимание, правотворчество и правореализация самым непосредственным образом объективно также и взаимосвязаны между собой. Прежде всего, с одной стороны, реальные процессы правотворчества и правореализации зависят от преобладающего понимания права на данном историческом этапе развития конкретного государства. С другой стороны, объективные теоретические и практические проблемы, с неизбежностью возникающие в правотворческой и правореализационной деятельности, не могут не влиять на дальнейшее развитие, а в последующем и на изменение типа понимания права в каждом государстве. В связи с этим в рамках данной монографии рассмотрим лишь некоторые актуальные теоретические и практические вопросы взаимопонимания и взаимозависимости правопонимания, правотворчества и правореализации.

Обычно специалисты в области общей теории права выделяют три основных типа правопонимания. Так, В. В. Лапаева полагает: «При всем обилии обсуждаемых в настоящее время подходов к пониманию права серьезные претензии на статус общедоктринального направления заявляют лишь три основных типа правопонимания: легистский, естественно-правовой и либертарный»[108]. М. В. Немытина также выделяет три, но других типа правопонимания: «естественно-правовой, позитивистский и социологический»[109]. С позиции типологии, – считает она, – право можно изучать в трех измерениях: первое – человек, его права, представления о справедливости, его чувство свободы; второе – согласование общих интересов посредством разного рода регулятивных систем, действующих внутри общества; третье – волеизъявление государства, получившее нормативное выражение[110].

Весьма показательно, что в настоящее время проблемы правопонимания исследуются не только специалистами в области общей теории права, но также и научными работниками – представителями отдельных отраслей права в России. Например, Е. А. Ершова, анализируя спорные теоретические и практические вопросы трудового права в Российской Федерации, пришла к выводу о том, что все существующие типы правопонимания можно классифицировать на две группы. В первую группу Е. А. Ершова предлагает включать типы правопонимания, суть которых состоит в разграничении права и закона, во вторую – отождествляющие право и закон. К первой группе типов правопонимания она относит естественно-правовую, психологическую и юридико-либертарную концепции права, которые в свою очередь подразделяет на дуалистические и монистические. В числе дуалистических типов правопонимания автор рассматривает естественно-правовую и психологическую концепции права, соответственно, разграничивающие естественное и позитивное, интуитивное и позитивное право. К монистическому типу правопонимания – юридико-либертарную концепцию права, в соответствии с которой в единой (монистической) системе права могут находиться в том числе правовые законы и иные формы права, соответствующие основополагающим правовым принципам. Во второй группе типов правопонимания, отождествляющих право и закон, выделяется юридический позитивизм[111].

Юридический позитивизм нередко приводит к грубым нарушениям прав и правовых интересов физических и юридических лиц. Думаю, ярким подтверждением данного вывода является «Дело Шофман против Российской Федерации». Заявитель по данному делу жаловался, в частности, на нарушение ст. 8 Европейской Конвенции, вследствие того, что производство по его иску об оспаривании отцовства было прекращено в связи с истечением сроков в соответствии с действовавшим в рассматриваемое время национальным законодательством[112]. 10 августа 1989 г. Шофман вступил в брак с гражданкой Г. в г. Новосибирске. 12 мая 1995 г. Г. родила сына, отцом которого был зарегистрирован заявитель как муж Г. Заявитель предполагал, что он являлся отцом мальчика и общался с ним как со своим родным сыном. В сентябре 1997 г. родственники заявителя сообщили ему, что он не являлся отцом ребенка Г. 16 декабря 1997 г. заявитель подал заявление о разводе и иск об оспаривании отцовства. 12 апреля 1999 г. брак был расторгнут.

16 ноября 2000 г. Железнодорожный районный суд г. Новосибирска рассмотрел иск об оспаривании отцовства заявителя. В процессе рассмотрения дела суд установил, что согласно анализам ДНК, сделанным 28 июня 1999 г. и 5 июня 2000 г., заявитель не мог быть отцом ребенка. Суд признал доказанным, что заявитель не является отцом ребенка, поскольку объективных сомнений в достоверности результатов экспертизы не имелось. Вместе с тем, суд пришел к выводу о том, что дело должно было быть рассмотрено в соответствии с Кодексом РСФСР о браке и семье от 30 июля 1969 г., поскольку ребенок родился до 1 марта 1996 г. (даты, когда вступил в силу новый Семейный кодекс РФ). Кодекс РСФСР о браке и семье устанавливал срок в один год для оспаривания отцовства, который исчислялся, по мнению суда, с того момента, когда лицо было уведомлено о регистрации отцовства. Суд установил, что заявитель не оспаривал отцовство сразу после рождения ребенка и обратился в суд лишь в декабре 1997 г., когда срок давности для обращения в суд, по его мнению, уже истек. В связи с этим суд отказал заявителю в иске об оспаривании отцовства. Тот факт, что Семейный кодекс Российской Федерации не содержит сроков для оспаривания отцовства, судом не был принят во внимание, поскольку правоотношения между сторонами возникли до 1 марта 1996 г. Последующие судебные инстанции оставили судебный акт без изменения. 12 сентября 2002 г. мировой судья удовлетворил заявление Г. о присуждении ей алиментов и санкционировал наложение ареста на долю заявителя в их квартире.

Вместе с тем, Европейский Суд по правам человека в своем Постановлении от 24 ноября 2005 г. по «Делу Шофман против Российской Федерации» подчеркнул: «не допускается вмешательство со стороны публичных властей в осуществление…права, за исключением случаев, когда такое вмешательство предусмотрено законом и необходимо в демократическом обществе в интересах национальной безопасности и общественного порядка, экономического благосостояния страны, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья или нравственности или прав и свобод других лиц[113] (выделено мной. – В. Е.). В связи с этим, в иных случаях даже федеральным законом права граждан не могут быть ограниченными. По существу, такой же вывод можно сделать и на основе Конституции РФ, согласно ч. 3 ст. 55 которой «Права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства». Таким образом, сведение «всего» права только к Кодексу РСФСР о браке и семье привело в данном деле и может привести в других аналогичных спорах к ограничению прав и правовых интересов как физических, так и юридических лиц.

В России и в мире в целом сложились два основных типа правопонимания – позитивистское, о котором сказано выше, и интегративное. В свою очередь, интегративное правопонимание дифференцируется на два вида – научно дискуссионное и научно обоснованное. Юридический позитивизм – наиболее распространенный тип правопонимания, спорно ограничивающий «всё» право прежде всего только нормами права, установленными правотворческими и (или) исполнительными органами государства, а также (в отдельных государствах) судебными прецедентами, выработанными судами. Понятие «позитивизм» производно от латинского «juspositum», «право, установленное победителем», как его называют некоторые авторы. Следовательно, по существу «все» право спорно «измеряется» только «волеизъявлением государства», выражающимся в выработанных им нормах права.

Научно-дискуссионные концепции интегративного правопонимания объединяют в единую, развивающуюся и многоуровневую систему права как принципы и нормы собственно права, так и иные социальные регуляторы общественных отношений, т. е. происходит интеграция права и неправа, онтологически разнородных правовых и неправовых явлений, например, позиций судов, норм морали, «судебного усмотрения» и т. п. «Измерением права» при таком теоретически спорном подходе прежде всего является отдельный человек, его индивидуальные права, субъективные представления о справедливости, свободе и т. д.

В то же время научно обоснованная концепция интегративного правопонимания характеризуется ограничением права прежде всего принципами и нормами только права, содержащимися в единой, развивающейся и многоуровневой системе форм национального и (или) международного права, реализующимися в данном государстве, т. е. интеграцией лишь права и права в различном его внешнем выражении. С позиции научно обоснованной концепции интегративного (интегрального) подхода к праву, являющейся одним из видов синтетических теорий, право теоретически убедительно «измеряется» не отдельными, зачастую противоречивыми и неправовыми интересами участников фактических отношений, а согласованными общими интересами посредством разного рода регулятивных систем.

Юридический позитивизм оставляет без необходимых ответов важнейшие теоретические вопросы. Среди них: как защищать физических и юридических лиц от возможного произвола национальных правотворческих, исполнительных и судебных органов государственной власти? Существуют ли иные формы и уровни национального и международного права, кроме «законодательства», если да, то какие и как они соотносятся между собой? Возможно ли в современный период эффективно регулировать общественные отношения посредством реализации только норм права, содержащихся лишь в «законодательстве», учитывая все многообразие развивающихся фактических отношений в период глобализации? В связи с тем, что данные вопросы являются в основном риторическими, необходимо обратить внимание на то, что в современных научных исследованиях права не следует ограничиваться анализом только «законодательства» (точнее – правовых актов)[114], являющегося одной из форм национального права, реализующегося в России.

Сторонники различных типов правопонимания пытаются выработать интегративное (интегральное) правопонимание, в соответствии с которым «право рассматривается как системная ценность»[115]. Взгляды представителей интегративного типа правопонимания сводятся к тому, чтобы, как пишет М. В. Немытина, не противопоставлять типы понимания права, а искать точки их соприкосновения… Интегральное (или интегративное) правопонимание позволяет сформировать целостное представление о праве, рассматривая право во множестве проявлений и одновременно в его единстве[116].

Научно обоснованная концепция интегративного правопонимания является наиболее перспективной как с научной, так и с практической точкой зрения, поскольку «снимает» взаимоисключающие крайности традиционных, веками доминирующих типов правопонимания – естественно-правового, социологического и позитивистского. Например, Е. А. Ершова, анализируя современные проблемы трудового права, сделала обоснованный вывод: «…длительная и противоречивая многовековая история развития цивилизации, в частности, трудового права приводит к выводу о по меньшей мере дискуссионности и бесперспективности отождествления трудового права и закона; искусственного создания самых разнообразных дуалистических систем трудового права, жестко разграничивающих позитивное трудовое право и право «должного» (естественное, интуитивное и т. д. право)»[117].

В то же время научно обоснованная концепция интегративного правопонимания, как и всё новое, неизбежно вызывает активную дискуссию и отчаянное сопротивление. Например, А. Ф. Черданцев в статье с по меньшей мере «удивительным» названием «Интегративное недопонимание (выделено мной. – В. Е.) права»[118] задался вопросом: «…Чего же недостает с точки зрения интегративистов в … характеристике права?»[119] Поражает и общий вывод А. Ф. Черданцева «…правовая наука… не нуждается в интегративном подходе к праву…»[120]. В то же время весьма характерно, что сам А. Ф. Черданцев, как и многие другие убежденные сторонники юридического позитивизма, не даёт каких-либо необходимых ответов на соответствующие современные вопросы, возникшие в теории права и на практике. Однако, как представляется, А. Ф. Черданцев справедливо спрашивает: «… что же можно и что следует интегрировать?»[121].

Ответ на вопрос, поставленный А. Ф. Черданцевым, в частности, возможно найти в яркой статье В. В. Лазарева «Интегративное восприятие права»[122], опубликованной в пилотном номере англоязычного журнала Казанского Федерального Университета «Kazan University Law Review» 15 декабря 2016 г. В данной статье В. В. Лазарев, анализируя позицию Г. Д. Гурвича, с одной стороны, убедительно пишет: «… его диалектика снимает противопоставление одного метода другому в рамках методологического плюрализма, обеспечивая построение единой синтетической линии в понимании права»[123] (выделено мной. – В. Е.). Вместе с тем, с другой стороны, В. В. Лазарев весьма неопределенно продолжает: «… философское представление о праве сориентировано на изучении самой жизни в ее многообразных социальных фактах, включая, в том числе, и мнение, и идеалы, и законы – весь опыт во всем его многообразии, включая как чувственное, так и интуитивное восприятие. Наука не может игнорировать ни одну из многолетних сторон опыта»[124]. Далее он уточняет свою позицию и приводит собственное интегративное определение права: «Право – это совокупность признаваемых в данном обществе и обеспечиваемых официальной защитой нормативов равенства и справедливости, регулирующих борьбу и согласование свободных воль в их взаимоотношении друг с другом»[125]. В дальнейшем, развивая свою позицию, В. В. Лазарев продолжает: «Нормативы могут устанавливаться не только в нормативных актах, но и в индивидуальных решениях. По своему содержанию они отражают формальные требования равенства и справедливости»[126] (выделено мной. – В. Е.).

Ещё более неопределенный ответ на вопрос А. Ф. Черданцева «что же можно … интегрировать?» с позиции научно дискуссионных и разнообразных концепций интегративного правопонимания, являющихся разновидностями синтетической теории, разрабатывавшейся многими дореволюционные учеными-юристами. Так, Б. А. Кистяковский выделял несколько понятий права – государственно-организованное (или государственно-повелительное), социологическое, психологическое, нормативное[127]. А. С. Ященко также с позиции научно дискуссионных концепций интегративного правопонимания понимал право бесконечно неопределенно и контрпродуктивно: «Право есть совокупность действующих в обществе, вследствие коллективно-психического переживания членами общества и принудительного осуществления органами власти, норм поведения, устанавливающих равновесие между интересами личной свободы и общественного блага. Право основу свою имеет как в природе человека и общества, неразрывно соединенных в одну общую жизнь, так и в высшем нравственном принципе, по которому высшая нравственная задача, создание совершенного общежития, Царства Божия, должна достигаться через последовательную историческую работу»[128] (выделено мной. – В. Е.).

Изложенные точки зрения и выводы ученых-юристов позволяют дать ответ на вопрос, поставленный А. Ф. Черданцевым, «что же можно… интегрировать?». Думаю, здесь возможны два варианта ответа на этот вопрос. Первый – интегрировать можно правовые и иные самые разнообразные социальные явления по существу без каких-либо ограничений. Второй – интегрировать можно только онтологически однородные правовые явления – право и право в его различных национальных и международных формах в единой, развивающейся и многоуровневой системе права. При таком теоретическом подходе, как представляется, В. В. Лазарева можно отнести к сторонникам первого варианта интеграции – научно дискуссионных концепций интегративного правопонимания, характеризующихся объединением права и неправа, интеграцией правовых и иных социальных регуляторов общественных отношений, норм права и других «нормативов равенства и справедливости», содержащихся в том числе «не только в нормативных актах, но и в индивидуальных решениях».

По мнению отдельных современных исследователей права, интегративный подход к праву – лишь неудачная попытка эклектического (синкретического) соединения противоречащих позиций, которая ничего не даёт ни науке, ни практике, а способна лишь затуманить, но не прояснить существо проблемы[129]. Рене Генон, по существу продолжая сказанное О. В. Родионовой, сделал неудачную попытку его философски обосновать: вывод О. В. Родионовой, в любом случае синкретизм (эклектика), несомненно, представляет ненаучную концепцию по причине своего исключительно «внешнего» характера; он не только не имеет ничего общего с синтезом, но даже является ему полной противоположностью: «В то же время как синтез, – пишет Рене Генон, – всегда основывается на некоторых принципах, – (выделено мной. – В. Е) иными словами на том, что представляет собой внутреннее единство существования и что символизируется центром окружности, – то синкретизм всегда имеет дело с периферией, с областью, образуемой разрозненными единичными элементами, которые являются замкнутыми в себе «атомами», оторванными от подлинного источника своего существования»[130] (выделено мной. – В. Е.).

Вместе с тем, на мой взгляд, во-первых, в соответствии с научно обоснованной концепцией интегративного правопонимания право прежде всего объектируется в онтологически однородных принципах и нормах права, содержащихся в единой, развивающейся и многоуровневой системе форм национального и (или) международного права, реализующихся в государстве. Во-вторых, фундаментальными формами национального и международного права являются основополагающие (общие) принципы как национального, так и международного права, образующие «центр окружности», системы права, позволяющие системе действительного права существовать во внутреннем и внешнем единстве. В-третьих, при таком теоретическом подходе действительно научно обоснованная концепция интегративного правопонимания объединяет как «центр окружности» системы права, так и «периферию окружности» системы права. В-четвертых, формы национального и (или) международного права становятся не «разрозненными» «единичными» элементами, «замкнутыми в себе «атомами», а элементами единой, развивающейся и многоуровневой системы форм национального и (или) международного права. В-пятых, убежден: необходимо дифференцировать право и неправо, в том числе, с одной стороны, принципы и нормы права, с другой стороны – позиции судов и справедливость; также следует разграничивать правовое и индивидуальное регулирование общественных отношений[131].

Далее, исходя из изложенных точек зрения, применяя терминологию Ю. М. Лотмана, в современной политической, экономической и правовой ситуации данный переломный этап возможно назвать «моментом непредсказуемости»[132]. «Момент непредсказуемости» в праве выражается в том, что прежние «аксиомы» правопонимания, доминировавшие в мире, в частности, в XIX–XX вв, в XXI в. предоставляются теоретически дискуссионными, а практически (и это – главное) непродуктивными. В связи с этим возникла необходимость теоретического переосмысления многих «безусловных», «устоявшихся»[133] и «неоспоримых» «истин» в праве, выработки в настоящее время новых парадигм правопонимания, правотворчества и правореализации, в частности, судебного правоприменения.

Как отмечалось ранее, фундаментальным критерием действительной научности знания, начиная с XVII–XVIII вв. и до настоящего времени является исследование каких-либо явлений в системе элементов, их составляющих. Л. Берталанфи предложил выдающуюся идею исследования явлений с позиции общей теории систем, в основу которой возможно относить принцип целостности системы, позволяющий преодолевать традиционное механистическое мировоззрение. Данное предложение многие исследователи называют дерзкой теоретической идеей, основополагающим научным открытием, ключевым фактором в научном исследовании, определившим путь к новым взглядам и принципам[134].

Однако, к сожалению, многие научные и практические работники, как правило, с позиций механистического мировоззрения и структурно-функционального анализа, к сожалению, ограничивают свои исследования традиционными собственно юридическими проблемами. Так, М. В. Антонов, как представляется, излишне категорично и спорно с позиции общенаучных выводов теории систем полагает: «Использование данного понятия легко может привести к сомнительным заключениям, основанным на подмене различных значений термина «система» в ходе рассуждений. Критический взгляд на это понятие позволяет увидеть его связь с небесспорными объективистскими установками в социальной философии и объяснить его убеждающую силу через раскрытие таких трюизмов, на которых покоятся аргументы о системности права.

Использование в правоведении терминов, производных от понятия «система», чревато недопустимым упрощением понимания нормативного характера права, в ракурсе которого эмерджентность, целостность, структурированность, функциональность, полнота и прочие приписываемые праву системные свойства представляются не объективной данностью, а возможным результатом (скорее, целью, «рациональным идеалом») упорядывающей (систематизирующей) творческой деятельности юристов» (выделено мной. – В. Е.)[135].

В то же время Л. Берталанфи, как считает подавляющее большинство исследователей, основатель теории систем, пришел к иному важнейшему общенаучному выводу: «Понятие системы в настоящее время не ограничивается теоретической сферой, а становится центральным в определенных областях прикладной науки»[136]. Целостность научного исследования с позиций структурно-функционального анализа традиционно рассматривалась через понятия структуры и функции. Системный подход к социальным явлениям противопоставляется структурно-функциональному анализу. Как справедливо подчеркивал Э. Г. Юдин, в системном подходе центральным является более широкое понятие – «система», тесно связанное с рядом других понятий, например, «структура», «организация», «связь», «отношение», «элемент» и «управление»[137].

Рассматривая право, реализующееся в России, с позиции теории систем, представляется обоснованным с общенаучных позиций введение в научный оборот понятия «система форм права». Данная система состоит из двух подсистем – национального и международного права, образованных составляющими их элементами – соответствующими формами внутригосударственного и (или) международного права. Система форм национального и (или) международного права характеризуется целостностью, устойчивой структурой, взаимосвязью и взаимозависимостью составляющих ее онтологически однородных элементов – форм национального и международного права.

Такой вывод, на мой взгляд, теоретически может быть основан лишь на основе научно обоснованной концепции интегративного правопонимания. Как отмечалось ранее, в современный период «приверженцы различных научных концепций постепенно приходят к общей идее о необходимости некого интегрального правопонимания, в рамках которого право рассматривается как системная ценность. Их взгляды сходятся в том, что не стоит противопоставлять типы правопонимания, а следует искать точки их соприкосновения… Именно интегральное (или интегративное) правопонимание позволяет сформировать целостное представление о праве, рассматривать право во множестве проявлений и одновременно в его единстве»[138].

С позиции научно обоснованной концепции интегративного правопонимания, полагаю, дискуссионно, во-первых, сводить «все» право, реализуемое, в частности, в Российской Федерации, только к национальным правовым актам, содержащим лишь нормы права; во-вторых, жестко разграничивать внутригосударственное и международное право, искусственно создавать «самостоятельные», «взаимодействующие» на «паритетной» основе отдельные системы национального и международного права. Представляется теоретически более обоснованным, а практически необходимым исследовать «все» право, реализующееся, например, в Российской Федерации, в рамках единой, развивающейся и многоуровневой системы форм права, состоящих из подсистем национального и международного права, образованных составляющими их элементами – формами соответственно национального и (или) международного права. В единую систему форм национального и международного права, реализующегося в государстве, прежде всего объективно включаются основополагающие (общие) принципы российского права, правовые акты, правовые договоры, обычаи российского права, основополагающие (общие) принципы международного права, международные договоры и обычаи международного права.

Важнейшую роль системного подхода в процессе исследования сложных объектов отмечал еще Г. Гегель, убедительно подчеркивавший: всякое содержание «получает оправдание лишь как момент целого, вне которого оно есть необоснованное предположение или субъективная уверенность» (выделено мной. – В. Е)[139]. Развивая эту мысль, И. В. Блауберг и Э. Г. Юдин справедливо заметили: понятие целостности в научном познании прежде всего ориентирует научного работника в постановке проблем и выработке стратегии исследования[140].

Исходя из данных философских позиций, право не только возможно, но и объективно необходимо прежде всего анализировать в соответствии с интегративной концепцией правопонимания как целостное явление в единой, развивающейся и многоуровневой системе форм национального и (или) международного права. Только при таком целостном подходе к изучению права можно выделять, например, основополагающие (общие) и специальные принципы внутригосударственного и международного права, тенденции их дальнейшего развития, взаимодействия, сближения и дифференциации. В то же время, например, структурно-функциональный анализ, структурализм, как правило, отграничивается анализом структуры или функций собственно, например, закона, который Вместе с тем, «получает оправдание лишь как момент целого, вне которого оно есть необоснованное предположение или субъективная уверенность», в отрыве от общих проблем «целого» – системы форм национального и (или) международного права, реализующегося в государстве.

Подводя предварительные итоги исследования того, что «недостаёт» иным типам правопонимания, и преимуществ научно обоснованной концепции интегративного правопонимания, можно выделить следующее: (1) научно обоснованная концепция интегративного правопонимания предоставляет возможность реализовывать нетрадиционную, принципиально иную стратегию научных исследований правовых явлений; (2) научно обоснованная концепция интегративного правопонимания позволяет изучать качественно иные правовые проблемы, в частности, элементы системы права, ее целостность, прямые и обратные связи, а также новые свойства права, не присущие его отдельным элементам, а главное – вырабатывать конкретные практические ответы на современные теоретические вопросы.

Перефразируя процитированное ранее высказывание Г. Гегеля, думаю, с позиции научно обоснованной концепции интегративного правопонимания можно признать: всякая форма национального и (или) международного права (в том числе внутригосударственные правовые акты), получает свое «оправдание» лишь как «момент целого», т. е. в единой, развивающейся и многоуровневой системе права, вне которого она есть «необоснованное предположение или субъективная уверенность». При таком общенаучном подходе убежден, что взаимосвязанные и взаимодополняющие процессы как правотворчества и реализации права, так и исследования отдельных правовых явлений, в том числе элементов и форм национального и (или) международного права должны происходить как «моменты целого», т. е. не изолировано и самостоятельно, а прежде всего в рамках единой, развивающейся и многоуровневой системы форм национального и (или) международного права, реализующегося в государстве.

В то же время юридический позитивизм, длительное время господствующий в нашей стране, самым непосредственным образом влияет на процессы и результаты принятия правовых актов российскими правотворческими органами. Например, в ст. 392 ГПК РФ кроме традиционных и понятных «вновь открывшихся обстоятельств» законодателем введены спорные «новые обстоятельства», к которым теоретически неубедительно отнесены, например, «признание Конституционным Судом Российской Федерации не соответствующим Конституции Российской Федерации закона, примененного в конкретном деле, в связи с принятием решения по которому заявитель обращался в Конституционный Суд Российской Федерации» (выделено мной. – В. Е.). Во-первых, Конституция является не «обстоятельством», тем более «новым», а фундаментальным национальным правовым актом, действовавшим на момент принятия спорного судебного акта. Во-вторых, в данном случае возникла обычная иерархическая коллизия между законом и Конституцией Российской Федерации, которая могла быть преодолена судом в процессе рассмотрения конкретного спора (ad hoc) в соответствии с ч. 1 ст. 15 Конституции.

Вместе с тем, такой вывод законодателя в действительности является не случайным, поскольку длительное время Конституция не признавалась в доктрине «правом», подлежащим прямому применению. Весьма характерно и то, что действующие кодексы также не содержат норм материального права о прямом применении Конституции РФ. Например, ч. 1 ст. 5 ЖК РФ содержит следующую норму права: «В соответствии с Конституцией Российской Федерации жилищное законодательство находится в совместном ведении Российской Федерации и субъектов Российской Федерации». Наконец, ч. 8 ст. 5 ЖК РФ ограничивает иерархические коллизии только Жилищным кодексом РФ. В то же время Пленум Верховного Суда РФ в п. 2 постановления от 31 октября 1995 г. № 8 «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия» разъясняет: «Согласно ч. 1 ст. 15 Конституции Российской Федерации Конституция имеет высшую юридическую силу, прямое действие и применяется на всей территории Российской Федерации. В соответствии с этим конституционным положением судам при рассмотрении дел следует оценивать содержание закона или иного нормативного правового акта, регулирующего рассматриваемые судом правоотношения, и во всех необходимых случаях применять Конституцию Российской Федерации в качестве акта прямого действия» (выделено мной. – В. Е.).

В связи с этим, полагаю, признание федерального закона, примененного в конкретном деле Конституционным Судом РФ, не соответствующим Конституции РФ, более обоснованно относить не к «новым обстоятельствам», а, например, к нарушению или неправомерному применению норм материального права, к основаниям для отмены или изменению решения суда, например, в кассационном порядке (ст. 387 ГПК РФ) или к существенным нарушениям норм материального права, повлиявшим на исход дела, основаниям для отмены или изменению судебных постановлений в порядке надзора (ст. 391.9 ГПК РФ).

21 февраля 2008 г. в Совете при Президенте по вопросам совершенствования правосудия, в частности, обсуждался проект Федерального закона «О внесении изменений в статьи 392 и 395 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации», в соответствии с которым предлагалось ст. 392 ГПК РФ дополнить пунктом следующего содержания: «установленное Европейским Судом по правам человека нарушение положений Конвенции о защите прав человека и основных свобод при рассмотрении судом Российской Федерации гражданского дела, связанного с применением федерального закона, не соответствующего Конвенции о защите прав человека и основных свобод, либо иными нарушениями Конвенции прав человека и основных свобод». В пояснительной записке была указана цель законопроекта – приведение ГПК РФ в соответствие с Европейской Конвенцией «О защите прав человека и основных свобод».

Вместе с тем, согласно ст. 1 Федерального закона «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней» «Российская Федерация в соответствии со статьей 46 Конвенции признает ipso facto (в силу самого факта) и без специального соглашения юрисдикцию Европейского Суда по права человека обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней в случаях предполагаемого нарушения Российской Федерацией положений этих договорных актов…»[141].

Таким образом можно сделать вывод о том, что Конвенция о защите прав человека и основных свобод, а также ратифицированные Россией Протоколы к ней, в толковании Европейского Суда по правам человека являются обязательными для российских правотворческих, исполнительных и судебных органов государственной власти, т. е. данная Европейская конвенция, а также Протоколы к ней № 1 и № 4 с 5 мая 1998 г. являются для России обязательным международным правом. При таком понимании системы права представляется дискуссионным вопрос об отнесении установленных Европейским Судом по правам человека нарушений о защите прав человека и основных свобод при рассмотрении судом Российской Федерации гражданского дела, связанного с применением федерального закона, не соответствующего Конвенции о защите прав человека и основных свобод, либо иными нарушениями Конвенции о защите прав человека и основных свобод к вновь открывшимся или новым» обстоятельствам». Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод и ратифицированные Россией Протоколы к ней являются видом международных договоров. В силу ч. 4 ст. 15 Конституции РФ международные договоры Российской Федерации являются «составной частью ее правовой системы. Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора». Следовательно, Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод, а также ратифицированные Россией Протоколы к ней необходимо рассматривать в качестве одного из международных договоров, имеющего приоритет над федеральными законами, а не вновь открывшимся или новым «обстоятельством».

Принимая во внимание изложенные правовые аргументы, полагаю, более обоснованным является иное предложение, сформулированное в п. 9 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 10 октября 2003 г. № 5 «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации»: «При осуществлении правосудия суды должны иметь в виду, что по смыслу ч. 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации, ст. 369, 379, ч. 5 ст. 415 УПК РФ, ст. 330, 362–364 ГПК РФ неправильное применение судом общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации может являться основанием к отмене или изменению акта. Неправильное применение нормы международного права может иметь место в случаях, когда судом не была применена норма международного права, подлежащая применению, или, напротив, суд применил норму международного права, которая не подлежала применению, либо когда судом было дано неправильное толкование нормы международного права».

Вместе с тем, действующая ст. 392 ГПК РФ «Основания для пересмотра судебных постановлений, вступивших в законную силу (по вновь открывшимся или новым обстоятельствам)», к сожалению, содержит п. 4 ч. 4, в соответствии с которым к новым обстоятельствам, в частности, относится «установление Европейским Судом по правам человека нарушения положений Конвенции о защите прав человека и основных свобод при рассмотрении судом конкретного дела, в связи с принятием решения по которому заявитель обращался в Европейский Суд по правам человека».

Затронутые теоретические и практические вопросы правопонимания, правотворчества и правореализации позволяют обратиться и к более общей проблеме – соотношения и взаимосвязи международного права и российского права. Действующие российские кодексы по существу не отвечают на вопросы о формах международного и внутригосударственного права и их соотношении между собой. Например, ст. 6 СК РФ называется «Семейное законодательство и нормы международного права», однако все нормы международного права законодатель сводит только к международным договорам и при этом не устанавливает соотношения международного права и «семейного законодательства». Статья 9 ЖК РФ также ограничивает международное право лишь одной его формой – международным договором. Статья 10 ТК РФ по существу лишь воспроизводит ч. 4 ст. 15 Конституции РФ. Аналогичный вывод можно сделать и в отношении ст. 7 ГК РФ.

Общепризнанные принципы международного права традиционно отождествляют с нормами международного права. Так, согласно п. 1 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 10 октября 2003 г. «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации» «под общепризнанными принципами международного права следует понимать основополагающие императивные нормы международного права, принимаемые и признаваемые международным сообществом государств в целом, отклонение от которых недопустимо».

Выше рассмотренные нормы права, содержащиеся в действующих российских кодексах, и толкование основополагающих (общих) принципов международного права Верховным Судом РФ далеко не случайны, они основаны на традиционных выводах ученых, специализирующихся в международном праве. Например, Н. А. Цивадзе, анализируя соотношение международного и внутригосударственного права, пришел к весьма неопределенному выводу: «Вопрос о соотношении международного права и национального решается в пользу сближения норм двух систем (выделено мной. – В. Е.) с целью их эффективного взаимодействия»[142]. Е. Ю. Степкин, также, не приводя необходимых теоретических и правовых аргументов, пишет: «При характеристике соотношения современного международного права с внутригосударственным правом России можно говорить о диалектическом сочетании обеих концепций»[143] (выделено мной. – В. Е.). В то же время, на мой взгляд, оценочные понятия «сближение» и «диалектическое сочетание» не разрешают длительный спор сторонников дуалистической и монистической концепций.

Более того, Е. Ю. Степкин далее делает еще более спорное предложение: «дополнить ч. 4 ст. 125 Конституции РФ включением в нее положений о нормах международного права, а именно: Конституционный Суд Российской Федерации по жалобам на нарушение конституционных прав и свобод граждан и по запросам судов проверяет конституционность закона и (или) нормы международного права, примененных или подлежащих применению в конкретном деле, в порядке, установленном федеральным законом» (выделено мной. – В. Е.). Следовательно, Е. Ю. Степкин по существу придерживается монистической концепции, согласно которой национальное право имеет приоритет над международным правом[144]. В данном случае делает более обоснованный вывод Я. А. Бороздина, соответствующий Конституции РФ: «Конституционное закрепление в России примата международного права над национальным предполагает более активное и последовательное согласование национального права с международным и европейским»[145].

Более аргументированной в этом споре считаю точку зрения Е.А. Ершовой, по мнению которой «…необходимо продолжить фундаментальные и прикладные научные исследования, а также практическое воплощение монистической концепции трудового права в Российской Федерации, в соответствии с которой в рамках единой системы форм трудового права в России взаимодополняют друг друга и взаимодействуют составляющие подсистемы международного трудового права и российского трудового права. При таком подходе «все» трудовое право в Российской Федерации не будет сводиться только к нормативным правовым актам, содержащим нормы трудового права, принимаемым органами государственной власти. Напротив, в соответствии с интегративным типом правопонимания трудовое права в России возможно рассматривать в качестве системы форм трудового права в Российской Федерации, состоящей из составляющих ее элементов – форм международного трудового права: основополагающих принципов международного трудового права, международных договоров, содержащих нормы трудового права; обычаев международного трудового права; основополагающих принципов российского трудового права, нормативных правовых актов, содержащих нормы российского трудового права; нормативных правовых договоров, содержащих нормы российского права, и обычаев российского трудового права»[146].

Таким образом, с позиции научно обоснованной концепции интегративного правопонимания можно сделать следующие общие выводы:

1) теоретически бесперспективно, а практически контрпродуктивно создавать самые разнообразные дуалистические системы права, искусственно разграничивающие «право» и «закон», «должное» и позитивно установленное органами государственной власти, международное и внутригосударственное право;

2) «все» право необходимо рассматривать в рамках единой, развивающейся и многоуровневой системы форм национального и международного права, реализующихся в государстве, состоящей из двух подсистем – внутригосударственного и международного права в свою очередь образованными онтологически однородными элементами – соответствующими формами права.

Как отмечалось ранее, традиционно юридический позитивизм сводит по существу «все» право к «законодательству». Термин «законодательство» в советских и российских научных работах по общей теории права обычно применяется в узком или широком смысле слова. В узком смысле слова термин «законодательство» отождествляется с законодательными актами, принимаемыми представительным органом государства или непосредственным волеизъявлением населения в форме референдума[147]. В «широком» термин «законодательство» включает всю совокупность правовых актов, принимаемых правотворческими органами всех уровней, начиная с законов и заканчивая ведомственными правовыми актами[148]. Показательно, что данные подходы сохранились в специальной литературе по общей теории права и в XXI в.[149]

Дискуссионные выводы специалистов в области общей теории права не могли не найти своего отражения и в российских кодексах. Например, с одной стороны, ст. 3 ГК РФ основана на термине «законодательство» в узком смысле слова, относит к «законодательству» только сам Гражданский кодекс и «принятые в соответствии с ним «иные федеральные законы» (п. 2 ст. 3 ГК РФ). С другой стороны, например, ст. 5 ЖК РФ называется «Жилищное законодательство», исходит из концепции «законодательства» в «широком» смысле слова, относит к «законодательству» в том числе правовые акты органов государственной власти субъектов РФ и органов местного самоуправления.

Учитывая, что на практике применение термина «законодательство» в широком смысле слова обычно приводит к нарушению прав и правовых интересов физических и юридических лиц, предлагаю, во-первых, изъять из российских кодексов и иных федеральных законов термин «законодательство»; во-вторых, применять в российских кодексах и федеральных законах родовой термин «правовые акты», содержащие не только «нормы» права, но и «принципы» права; в-третьих, установить виды правовых актов: Конституция РФ, федеральные конституционные законы, кодексы, иные федеральные законы, подзаконные федеральные правовые акты, правовые акты субъектов РФ; правовые акты управомоченных органов местного самоуправления, юридических или физических лиц.