Читать книгу Крах наступательной стратегии ВМС США на ТОФ. Книга 1. Герои Бангора - В. Я. Дудко - Страница 5

Если описать груз прожитых лет как ЖБД (Журнал боевых действий), то получится длинно и тоскливо. Как у каждого командира корабля есть свой стиль управления, своё самоощущение, так и у меня за долгие годы ратного труда сложились свои взаимоотношения со службой и своё взаимопонимание и отношение к службе. Да, и это так, именно взаимопонимание.

Поэтому само отношение к службе формировало стиль командира и развивало командирские качества. Командиры, при повседневной схожести на берегу, в море и в делах, всегда отличались друг от друга. Из этих отличий и многого другого складывалось мнение о командире. Я уверен, что среди командиров глупых в понимании одного и в сравнениях другого нет вообще. Есть склад ума, который, так или иначе, формирует стиль и поведение человека. Каждый командир управлял лодкой в меру своих качеств и способностей и ещё мотиваций, которые вытекали из целей, поставленных командиром перед собой. Выход в море для одного был отдушиной от домашнего очага, для другого – удовольствием творческого познания, а для третьего – обузой и т. д. Поэтому при однотипных подводных лодках у каждого командира был свой результат: один открывал что-то новое для себя и других, второй чудил и без чудес не мог, третий плавал, как на паровом буксире, используя три-четыре команды – «вперёд, назад, вверх, вниз» и т. д., а четвёртый и чудил и открывал.

В 1971 году я окончил Тихоокеанское Военно-морское училище и получил распределение на Камчатку в распоряжение Командующего КВФ. Действительно, тогда в 15-й эскадре атомных подводных лодок ВМФ было несколько кораблей, на которых можно было начинать службу, и всего две вакансии по специальности.

Прилетел на Камчатку, получил назначение на атомную подводную лодку (пла) «К-115» – 627А проекта – «голубая лента Атлантики», самая скоростная подводная лодка того времени. Конечно, ничего не знаю, никто не встречает и не ждёт. Хорошо, что помнил после стажировки, куда и как нужно добираться, знал, что есть такой посёлок Рыбачий и там находится ПКЗ (Плавказарма финской постройки), где и расположены экипажи и штаб 45-й дивизии подводных лодок.

Мне нужно было из Петропавловска-Камчатского на ПСК-3 приехать в закрытый гарнизон, который сразу от парома начинался рыбацким посёлком с бараками и одноэтажными деревянными домами.

Домики зимой заносило по самые трубы снегом, поэтому после закрытия рыбного сезона развлечение для рыбаков было одно – водка, икра и гармонь. А так как сезон к тому времени уже для многих закончился, то и народ находил себе дело возле «пивного ларька».

Пивной ларёк в прошлом был круглой стильной кафешкой, а сегодня – полуразрушенным сараем с забитыми фанерой окнами и кучей мусора из бутылок и бумаги у входа. В дверях стояла здоровенная тётка в грязно-белом халате, с красным лицом, нездоровым запахом и покрытыми цыпками руками, которая загораживала собой всю дверь. Перед ней был стол со стопкой солдатских алюминиевых мисок и пивных пол-литровых кружек нашего советского образца. Справа из белой металлической бочки торчал насос, которым раньше качали масло, рядом ещё одна бочка, только деревянная, грязного цвета, с подтёками на боках. Когда я подошёл ближе, то обнаружил, что грязная бочка наполовину с красной икрой… и ещё буханки хлеба, торчащие из мешка тут же рядом. На ценнике было написано «Обеденный комплекс 5 р. 87 коп.». Мне было предписано явиться в часть на следующий день, поэтому я мог себе позволить кружку пива с видом на Авачинский вулкан.

Упёршись в «хозяйку», попросил: «А налейте-ка мне только пиво». Она, ничего не объясняя, сказала: «У нас комплексный обед». Говорю: «Давай комплекс». Здесь она поразила меня ловкостью и отточенностью движений: один качок насосом – и полкружки налито, один взмах чумичкой – и полмиски икры на месте. Говорит: «Хлеб ломай сам сколько нужно, вода в колонке, сильно не открывай, все вылетит из кружки. Отходи, видишь, очередь». Я так с открытым ртом и завернул за угол к колонке, чтобы оценить, чем меня одарили. Оказалось, в комплект входило 250 г спирта вместо пива, миска красной икры, хлеб и вода из колонки, чтобы развести спирт. Вокруг колонки и импровизированного стола из ящиков маячили безликие люди-призраки с кружками в руках. Кто-то из них, качаясь, стоял друг напротив друга, кто-то полулежал, кто-то уже закончил эпизод «А поговорить?» и мирно тут же спал.

Икру я съел. Спирт разводить не стал, а отдал товарищам по трапезе, за что они меня искренне и добросовестно благодарили и не хотели отпускать.

Солнце направилось к закатной части дня, а я вместе с ним к месту службы. Идти пришлось по дороге, которая вилась одной широкой пыльной полосой вперемешку с кусками асфальта вдоль всего посёлка, время от времени то тут то там увиливая в стороны к жилым домам. Было безлюдно. По посёлку в поисках простого женского счастья слонялись одинокие женщины, которые по воле случая всегда оставались в посёлке, пока жены с детьми уезжали на юг и оставляли мужей наедине с подводной лодкой. Ещё не подозревая о существовании этой особой категории женщин посёлка, я увидел двух энергичных, слегка «освежившихся» (выпивших) подруг. Бодро виляя бёдрами, они шли мне навстречу. Поравнявшись с ними, я с естественным любопытством разглядывал выпуклости и впуклости. Услышал: «Лейтенант, ты мужика с *издой в зубах не видел?» Я как-то потерялся. Во-первых, тогда женщины не выражались так беззастенчиво или просто я рос в семье и обществе, где это не приветствовалось, а во-вторых, я не мог себе представить мужика с женским половым органом в зубах. Молча удивился. «Ну, с бородой и усами, понял?» – «А! Нет, не видел». Девушки активно предлагали мне принять участие в надвигающемся на меня удовольствии и вразнобой поворачивались и теми, и другими частями тела, вид которых должен был подвигнуть меня на сексуальное домогательство.

К ПКЗ подходил, когда уже темнело. Летом темнело поздно, было прозрачно и задумчиво. При взгляде на все, тоски не было, было просто ощущение бескрайности и одиночества. Я стоял в начале всей земли, где ничего не менялось последние тысячу лет.

Вахтенный у трапа даже не поприветствовал, не говоря уже о проверке документов. И правда, откуда здесь шпиону взяться, если не из-под воды? Пошёл по полутёмным коридорам, натыкаясь на пиллерсы и спотыкаясь о комингсы. Два раза наступил в глубокие лужи, промочил ноги и чавкал ботинками, распугивая крыс, продолжил путь. Дверь предложенной мне каюты была не заперта и даже не прикрыта, всё настежь – входите, люди добрые, берите, кто что может. Каюта имела тот уют и характерный запах, который потом преследовал меня и моих товарищей на других флотах и местах базирования, где уже стояли такие же или другие, чудесные по тем временам сооружения. Это были финские плавучие казармы для финских лесорубов и энергетиков, живущих в отдалённых районах. И все-таки это была заграница с её незначительными, но приятными для жильцов мелочами: уютом, саунами, столовыми, душевыми, конференц-залами и многим другим, что тогда было в новинку. Плавказарма финская была новая, не более пяти лет, но запах запущенности уже въелся в атмосферу всего сооружения. Старшим на борту оказался помощник командира, капитан-лейтенант Бенин Александр Иосифович. На самом деле капитан, обветренный об скалы, прекрасный человек с большой и сложной судьбой, начавший службу с первых атомных лодок и проживший на них всю свою сознательную жизнь.

Лодки строились долго, экипажи не менялись, чтобы не потерять ни одного подготовленного штучного специалиста. Поэтому все должности были быть укомплектованы раз и на долгие годы, до первого выхода в море, когда можно будет подготовить ему замену. Так и служили десятилетиями в обнимку с ядерным реактором и атомными бомбами настоящие герои, положившие свою жизнь на создание атомного щита нашей родины и забытые сегодня в мелочной возне за деньги неблагодарными потомками.

В тот день на его плечах лежала вся власть над вверенным ему кораблём, и он безраздельно пользовался свободой, забегая каждые двадцать минут в каюту. Оттуда доносился характерный «кряк» – отзвук принятых удовольствий, и появлялось жующее лицо помощника командира. Не буду описывать его состояние, от него шло: «Всё хорошо!»

Когда люди пьют вот так, то сколько делают дел с вдохновением, а если бы не пили, то и дел бы не делали, в инструкции не записанных. Сколько обездоленных женщин в Богом забытых гарнизонах не дождались бы скупой мужской ласки, скольких историй не родилось бы из нашей в общем-то серой, без фантазии жизни. Пусть мне кто-то расскажет о вреде пития, и я с ним не соглашусь. Я его отправлю в «край непознанных чудес», чтобы привить навык культурно пить и рассказывать анекдоты.

Помощник встречал меня с напускной суровостью, но без пренебрежения к салаге, которым я, по сути, и был и особенно на его фоне. Я только потом понял, как внимательны и радушны были эти люди, сразу взявшие меня в дружеские объятия.

– Та-а-к! – прозвучало из помощника командное слово, в котором было все: и воля, и интерес, и предупреждение, и предварительная команда, за которой последует исполнительная. – Т-а-а-к, – ещё раз предупредил помощник, намекая, что последует следующая команда, о которой догадывался только он один.

И так эта мысль его грела, что он сразу засветился внутренним здоровьем и значимостью предстоящего события. Он достал средних размеров фибровый чемодан, открыл его, перевернул, вытряхивая мусор, сел, положив его себе на колени.

– Та-а-а-ак, – сурово произнёс помощник теперь уже исполнительную команду, и откуда ни возьмись вылетает… рассыльный.

– Пригласите ко мне в каюту офицеров, – нахмурившись, сказал помощник и добавил: – Пусть штурманские Капусту не забудут, а то он уже заквасил.

Мне это словосочетание опять показалось странным, но вопросов я не задавал. (Оказалось, что Капуста – это грамотный, добрый и приветливый офицер корабля, который немного выпил перед сном.).

– Сегодня вы будете представляться, – скомандовал помощник.

Я достал всё, что у меня осталось, от первой лейтенантской получки и положил в чемодан. Он тоже достал деньги, бросил вместе с моими деньгами. Его денег было значительно больше. В каюту весело заходили офицеры, знакомились и, не глядя, набросали мне половину чемодана денег, как я выяснил – две, а то и три мои первые получки. Зарплаты на Камчатке тогда были в восемь – десять раз больше средних по стране, да и народ был нежадный. Потом мы жили со штурманом в одной каюте и деньги просто бросали в рундук. Когда ехали в отпуск, чтобы не считать, раскладывали на две вроде равные кучки, один отворачивался, другой говорил, кому.

Ещё раз прозвучало: «Та-а-ак…» – подошёл мичман, забрал чемодан и позвал меня с собой. Я шёл за ним, мы спустились палубой ниже, вошли в холодильник, мичман вынул деньги из чемодана, загрузил чемодан водкой и коньяком (только французский Comus по 28 р. за бутылку), вернул мне все деньги и сказал: «Офицеры уже ждут вас».

Действительно, меня уже ждали в кают-компании. Стол исходил истомой деликатесов и импровизаций кока. Это был настоящий бал-маскарад продуктов, знакомых, но обличённых в другие приправы и гарниры. По краям стола мерцали бутылки в ряд, от шампанского и сухого вина до водки и коньяка. В середине стола блестела ладья из нержавейки, внутри которой лежала хитро приготовленная чавыча в окружении крабов, ракушек, морской капусты, зелени и ещё, ещё… дальше медвежатина, оленина, свинина, языки… и что ещё – уже не помню, но я охнул.

За столом сидели офицеры, сдержанные и празднично убранные. На лицах так горели глаза и улыбки, что стояло сплошное сияние. Я встал, представился, рассказал о себе, потом о своей мечте: «Так вот, как же… флот, он тут… я там… а где же, когда же… флот… он же не ждёт… боевые корабли», – мямлил я.

Меня с интересом рассматривали и обсуждали вслух. Через полчаса уже все были свои. Вскоре помощник решил, что ему нужно что-то сказать, а то через пару минут он уже ничего сказать не сможет, через пару минут он уже сможет только кивать. Он встал и начал говорить про флот, про море, про меня, которого совсем не знал, и чем больше он говорил, тем больше ему казалось, что он говорит не про меня, а про себя, про свою жизнь, про службу, про флотское братство, которое, гори оно хоть синим пламенем, все равно не сгорит, про родину, про тех, кто ее сейчас защищает, и в случае чего не пожалеет самой жизни, про священные рубежи…

Моё представление продолжалось. Ещё тридцать минут говорили тосты, потом стол загудел сплошным белым шумом, из которого не выделялось ни одного голоса, но диалог продолжался, и всё шло своим чередом.

С половины стола старших офицеров запели морские песни и пели всё: «Бежал бродяга с Сахалина…», «Холодные волны вздымает лавиной…», «Растаял в далёком тумане Рыбачий…».

Вскоре все разошлись, в Москве было десять вечера, а на Камчатке – семь часов утра. Через час подъем флага.

Ровно в восемь, 6 сентября 1971 года, весь экипаж стоял на корпусе подводной лодки, зыбкой тенью покачиваясь в сумерках рассвета в такт волне, продолжая так же источать аромат хорошего коньяка, крабов и морских песен.

– На флаг и гюйс «смирно»!

– Флаг и гюйс поднять!

Теперь я стоял в строю своей офицерской жизни. Это и было то самое морское братство, в которое я вошёл безраздельно и навсегда.