Читать книгу Букринский плацдарм, или Вычеркнутые из списка живых - Вадим Барташ - Страница 4

Глава третья

Оглавление

Наталка ничего не заметила. Она по-прежнему бойко и увлечённо о своём тараторила:

– Мого братика звуть Василем. Його призвали в армию у вересни (в октябре, – прим. авт.) 1941 року, а батьку через два мисяци. Днями у нас побував товарищ по служби Василя, и передав вид нього лист (письмо, – прим. авт.) Виявляется вин лежит в госпитали зовсим порядом, в Прилуках. Вин запитував (он спрашивал, – прим. авт.) про батьку, а я про нього до сих пир ничого не знаю. У меня вид нього лиш одне лист прийшов до того, як ми попали пид нимця. У ним и була вкладена фотография. Ось я хочу написати Василю, а фотография у мене с батькой одна и мени ии жалко посилати, я краще з листом тодди пошлю малюнок (рисунок, – прим. авт.). Намалюешь мени?

– Запросто, – ответил Наталки Георгий.

Георгий вырвал из своей заветной тетрадки лист и стал зарисовывать с фотографии артиллериста, отца Наталки. Он не мог ошибиться, да, это был тот самый артиллерист, но как о нём сказать этой девочке сейчас?

***

Это случилось совсем недавно. Их часть продвигалась к Лубнам и уже на подступах к этому небольшому городку они наткнулись на немецкий заградительный отряд. Бой был ожесточённый, и для усиления наступающих частей им предоставили две батареи из двенадцати 45-милимитровых орудий. Они должны были разнести в щепки немецкий укрепрайон на подступах к Лубнам, состоявший из нескольких дотов. Чтобы прикрыть эти батареи от немецкой пехоты к ним прикрепили роту, в которой были Георгий Неустроев и Михаил Скоробогатов. Им дали несколько часов, чтобы они окопались. Земля оказалась уже подмёрзшей, и пришлось тяжело, когда наша пехота стала в неё зарываться. И вот, только рота вырыла окопы, как внезапно со стороны города появились танки. Примерно рота, двенадцать «пантер». Их никто не ожидал на этом участке фронта. Танки двигались прямо на наши позиции. За ними цепью следовали немцы в мышиного цвета форме, кое кто из них был в камуфляже. Немцы двигались перебежками и пригибаясь. Наши орудия начали обстрел танков. Били они по «пантерам» прямой наводкой. «Пантеры» ответили тоже огнём из своих орудий. Начался тяжёлый бой.

Снаряды разрывались везде, и трудно было высунуть голову, но тяжелее всего пришлось артиллеристам. И хотя их орудия были тоже наполовину прикрыты брустверами, но всё равно для немцев они оказывались как на ладони. Вот один танк задымился и стал кружиться на месте, его подбили наши. Затем замер второй. Но и наше одно орудие разворотило прямым попаданием танкового снаряда. Весь расчёт этого орудия частями разбросало в радиусе нескольких метров. Картина была скажем прямо жуткая. И причём это произошло всего лишь в метрах пятнадцати от позиции Георгия и Михаила. Повсюду были разбросаны конечности артиллеристов и их изуродованные тела. У кое-кого вывалились кишки и прочие внутренности, а командира орудия, совсем юного парнишку, и такого же светловолосого и вихрастого, как и Георгий, отброшенным ударной волной лафетом перерезало напополам.

– Твою мать! – вырвалось с искусанных и потрескавшихся губ Георгия. Он побледнел и отвернулся, и рывком выставил пулемёт перед собой и покосился на Михаила. – Не смотри туда! Не смотри! Там страх божий! Может и стошнить!

– О-ой, ма-амочка! – невольно вырвалось у Михаила, который тоже побледнел.

– Надо фрицам дать прикурить! Они уже достаточно сблизились с нами, – зло процедил Георгий. – Сча-ас, счас от меня получите!

– Юрик сказал, что стрелять будем по его команде, – откликнулся рядовой Скоробогатов.

– Так что он тянет? – совсем занервничал Георгий. – Ну что он там?!

До немцев было уже метров сто-сто-двадцать, и тут Юрий прокричал:

– Пли-и-и-и!

Георгий дал очередь, затем вторую. И слева и справа бойцы их взвода начали стрельбу. Немцы стали чаще зарываться в землю, а вот их «пантеры» упорно продолжали двигаться вперёд. Вскоре ещё их две машины были подбиты, но и наши батареи лишились двух орудий. Одно было поражено опять прямым попаданием, а у второго осколками от разорвавшегося рядом снаряда был выкошен весь расчёт. Бой продолжался ещё с час. В итоге от двух батарей 45-ти миллиметровых орудий осталось только половина стволов, а на подступах к нашим позициям замерло семь подбитых «пантер» и до сорока немецких солдат и офицеров упокоились навечно.

***

Прибыли санитары. Они попросили бойцов помочь им погрузить раненных в два санитарных автобуса ГАЗ-03-30 и в одну бортовую машину ГАЗ-42. Раненных и убитых с нашей стороны было очень много. Только тяжело раненных набралось тридцати семь человек.

Георгий пожалел двух хрупких молоденьких санитарок и подошёл к их носилкам.

– Девчата, помочь? – спросил девушек младший сержант.

– Ой, конечно! – откликнулась одна их них, что была побойчее. – А то сегодня вообще все бойцы тяжёлые. Особенно артиллеристы. Мы с Алькой уже надорвались их таскать!

Георгий взял носилки и направился к одному из развороченных орудий. На подходе к нему он увидел лежавшего навзничь подносчика снарядов. Георгий склонился над ним и перевернул его на спину. Он оказался не убитым, а тяжело раненным. Ему перебило обе ноги, и у него беспрерывно фонтанировала кровь. Мужчине было за сорок лет. Он захрипел и открыл глаза.

– Жи-ивой, кажись! – радостно отметил Георгий.

– Не помер ще… – прохрипел раненный. – Братик, глянь, у мене ноги е, або немае их?

– Перебиты, – ответил Георгий.

Тут подбежали санитарки. Они сразу же начали перетягивать артиллеристу жгутами его посечённые осколками ноги и останавливать кровь.

– Бра-атик, – вновь заговорил раненный артиллерист, – помру я… о-ох, помру…

– Да что вы, дядя, – на этот раз откликнулась бойкая санитарка. – Во-о-он какой здоровяк, ещё жить да жить тебе, сердешный. Родишь ещё себе деток на старости лет и будешь им радоваться!

– Та е вже у мене. Бра-атик, – вновь обратился раненный артиллерист к Георгию: – Тут у мене не далече мое село. Там дочка и дружина (жена, – прим. авт.) з матию живуть. Якшо будеш в том сели те знайди их и передай вид мене лист (письмо – прим. авт.). Я написав його для них. – Немного отдышавшись, артиллерист глазами указал, где письмо. – Передашь?

– Передам, – Георгий достал письмо артиллериста из его нагрудного кармана и спрятал у себя.

С помощью девчат погрузил артиллериста на носилки и спросил уже хрипевшего раненного: – А как тебя зовут? И как называется твоя деревня, браток? – … Мене звуть Иваном Ма-а… Ма-акаровичем. А село моя… – Раненный не успел договорить. У него откинулась голова, глаза остекленели, и он отдал богу душу.

– Отмучился, сердешный, – произнесла бойкая санитарка. – И вправду… – чуть не плача добавила она, – не жилец он был. Он много потерял крови. Запоздали мы. Э-эх…

Уже мёртвого артиллериста Ивана отнесли к остальным таким же бедолагам, которых должны были тут же захоронить. Для них сейчас в двух шагах от окопов рыли могилы. Георгий так и не выяснил, как называется та деревня, из которой был родом умерший на его руках артиллерист, но теперь, увидев фотографию отца Наталки, он понял, что этот Иван Макарович и был как раз её отцом. Но как это сказать девочке? Признатся ей в том, что её отец умер прямо на его руках и что она уже стала сиротой?

Георгий рисовал портрет того самого артиллериста с его фотографии и думал, как передать его так и неотправленное письмо дочери и сообщить ей трагическую весть, что её отца уже нет в живых. В разговор встрял рядовой Скоробогатов:

– А как вам под немцами было? Поди настрадались-то?

– Ой, хлопчик, скильки ми при них, проклятих, натерпилися! У нас до вийни був колгосп (колхоз – прим. авт.), и ось коли вони до нас в Григоровку увийшли (вошли – прим. авт.), то видразу заарештував голову (сразу арестовали председателя – прим. авт.) и парторга, и их повисили перед правлением. Лютовали ох уж сильно. Почитай третину наших сусидив постриляли и викрали в рабство на роботу до Нимечинии. А мене трохи не згвалтували (чуть не изнасиловали, – прим. авт.) Я сказала, що хвора на сухоти (больна чахоткой – прим. авт.) и лише писля цього вони вид мене видстали.

– А у вас полицаи были поди из местных? – продолжил расспрашивать Наталку Скоробогатов.

– Ну та. Найгирше (хуже всех, – прим. авт.) вони були. Ось хто звири виявилися! Так, вони нашу сусидку, титку Иванку, застрелили, коли вона накинулася на них з кулаками из-за того, що вони видводили з двору корову. А у неи запшиилося трое хлопят сиротами. Добре тут поблизу титка их живее, и вона узяла цих племянников до себе. Навить хлопцив малих вони розстрилювали.

– Всё, закончил! – произнёс Георгий, нанеся последние штрихи на рисунке артиллериста Ивана Макаровича.

Наталка взяла его и, не сдержав эмоции, этот листок расцеловала:

– Батька мий, дорогою, де ти зараз?!

– Это не всё… – продолжил младший сержант.

Георгий вытащил из нагрудного кармана гимнастёрки письмо Ивана Макаровича и протянул его девушке.

– Тебе…

Наталка сразу по подчерку узнала, что письмо написано рукой отца. Обо всём забыв, она погрузилась в прочтение этого письма. Минут двадцать Наталка читала внимательно, некоторые места она перечитывала по нескольку раз. Наконец, она закончила его читать и подняла глаза на Георгия.

– А де ти батьку бачив?

– Мы с ним встретились под Лубнами…

– Так це поруч! (так это рядом, – прим. авт.)

– Ну да.

– А на словах вин що передавал?

– Что любит всех. Но он не знал, что жены его нет в живых, – и Георгий запнулся, и замолчал…

Наталка почувствовала, что Георгий ей не всё говорит.

– Що з батькой? Вин поранений шибко?!

Георгий молчал. Он ничего не мог ответить Наталке. У него в горле застрял комок, и всё пересохло внутри. И только тут Наталка поняла, что с отцом её случилось что-то непоправимое. Она присела на лавочку, и взгляд её уставился в рисунок:

– Батька, батька, мий бидний батька, ой горе яке! Невже всё?! Невже я тебя, ридненький, бильше николи не увижу?! – и Наталка разрыдалась.

Георгий встал, подошёл к девочке и прижал её голову к своей груди.

– Успокойся, пожалуйста, – начал тихо и вкрадчиво говорить ей Георгий, он пытался хоть как-то её успокоить, но Наталка не переставала рыдать.

Георгий понял, что сейчас ему обязательно следует всё рассказать про последние минуты жизни Ивана Макаровича, артиллериста, призванного из Григоровки осенью 1941 года и погибшего в двух шагах от собственного дома.

После рассказа Георгия Наталка как будто окаменела. Она сидела на лавочке не двигаясь почти полчаса, но затем очнулась, одела на голову чёрный платок, и вышла на крыльцо дома. Этим самым она подчеркнула, что у них в семье наступил траур.

Вскоре в дом к Наталке зашёл ефрейтор Степан Лужицин. Он был как всегда рассеянный и не обратил внимание на то, что в доме траур и вывешены чёрные ленточки, а Наталка в своём платье ушла в дальнюю комнату. Этот ефрейтор был в роте и повар, и одновременно интендант. Он принёс с собой продукты, которые разложил горкой на столе:

– Ребята, звиняйте. Совсем закрутился и про вас забыл. Вы же на отшибе. Поди голодные?

– Да нет, Стёпа, – откликнулся Скоробогатов. – Мы тут ещё у санитара одного успели подхарчиться, так что сытые. Но ты всё равно это нам оставь!

– Ну, ла-адно, – усмехнулся Лужицин. – Через четыре часа выступаем. Через два дома у меня в сарае временный склад, Юрик распорядился вам перед выступлением выдать новый пулемёт.

– А не знаешь, куда выступаем? – поинтересовался Михаил у ефрейтора.

– На передовую.

– Ну, это понятно. А на какой участок?

– На северный. Там, где фрицы особо на нас напирают.

– А не слышно, когда наши основные силы начнут высаживаться на этом плацдарме?

– Ничего, ребятки, я не знаю. Знаю пока только одно: нам отдан приказ стоять на смерть! Нас здесь сейчас не больше полка, а фрицы уже сюда стянули четыре дивизии и наши разведчики говорят, что на подходе ещё шесть их дивизий.

Скоробогатов присвистнул:

– Да, да, – замотал головой ефрейтор. – Вот такая силища с их стороны. И сколько дней нам придётся удерживать этот плацдарм – неизвестно. Мало нас в живых останется, я чувствую… Ну, ла-а-адно, – махнул рукой Лужицин, – что я буду плакаться? Я лучше пойду. Про пулемёт не забудьте. А ещё у меня получите и паёк на сутки. Пока я доберусь со своей передвижной кухней до ваших позиций?! Не раньше, чем к вечеру у вас смогу появиться, – и ефрейтор ушёл.

Георгий и Михаил посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, решили оба, что всё, что им принёс ротный интендант, они оставят Наталке и её бабушке.

Наталка вышла из дальней комнаты, прошла к столу и села перед Георгием:

– Розкажи мени ще раз про батька. Все що вин тоби перед смертю говорив…

И Георгий ещё раз повторил свой рассказ.

Выслушав Георгия очень внимательно, Наталка сказала:

– Коли вийна закончится (когда война закончится, – прим. авт.), приидь сюда и покажи мени, де мий батька похований (захоронен, прим. авт.). Я хочу побачити його могилу.

– Обязательно приеду, – откликнулся Георгий. – Если выживу…

– Виживи!

– Я приеду не только для этого, – Георгий, глядя на эту бледную, но юную и красивую девушку, вдруг понял, что она ему не просто очень нравится, а он, кажется, в неё даже уже влюбился. И это произошло за каких-то несколько часов их общения. Они виделись всего ничего, но ему уже показалось, что он её давным-давно знает. Она теперь получается была сирота, и он очень хотел ей не только хоть чем-то помочь, а ему хотелось её успокоить и защитить от всех невзгод, которые свалились на эти хрупкие плечики. Георгий прежде уже испытывал влюблённости, и ему нравились девочки его одноклассницы, и даже с одной из них он, учась в Первой школе имени Чернышевского в Семипалатинске, дружил, гулял с ней часто по вечерам в парке и носил ей на занятия школьные тетрадки и учебники, но никогда он прежде не испытывал таких чувств, какие сейчас нахлынули на него.

Наталка поняла, что творилось в душе у этого симпатичного и вихрастого юноши, а она была хоть и шестнадцати лет, но уже по-женски многое понимала, и она тоже испытывала к нему не только кажется симпатию.

– Я тебе чекатиму (Я тебя буду ждать, – прим. авт.), – негромко произнесла Наталка и тут же договорила: – Почекай (подожди, – прим. авт.).

Наталка вышла к себе в дальнюю комнату и вскоре вернулась с каким-то свёртком, который подала Георгию.

– Что это? – спросил Наталку Георгий.

– Це я вишила. Вициванка. Для свого звуженого. И ии я тоби даю. Я тебе вибрала, ти лище обовязково повернись (ты только обязательно вернись, – прим. авт.).

Георгий взял бережно сверток с вышиванкой из рук Наталки и, сблизившись с ней, поцеловал её сначала в щёку, но юная селянка взяла его за плечи и прильнула к его губам.

– Я тебя тоже выбрал, моя кохана, – произнёс младший сержант.

Где-то Георгий слышал или читал, что по-украински «любимая» или «зазноба» называется этим словом. И, услышав из уст Георгия заветное для каждой украинской девушки слово, Наталка впервые за несколько часов улыбнулась.

***

Через примерно четыре с половиной часа Георгий Неустроев и Михаил Скоробогатов вместе со своей ротой покинули Григоровку и направились к передовой. Было уже сумеречно, но Георгий видел, как Наталка выбежала из дома и стояла у калитки. Она взглядом искала его. Георгий не выдержал и самовольно покинул строй. Он подбежал к Наталке и обнял её:

– Ты жди! Жди меня, кохана! Я вернусь! А твоя вышиванка будет всегда со мной! И она всегда будет мне напоминать о тебе!

Георгий и Наталка вновь обнялись, и младший сержант с трудом оторвался от девушки и побежал догонять ушедшую вперёд роту.

Букринский плацдарм, или Вычеркнутые из списка живых

Подняться наверх