Читать книгу Букринский плацдарм, или Вычеркнутые из списка живых - Вадим Барташ - Страница 5

Каждый день с небольшими перерывами на завтрак, обед и ужин (немцы привыкли всё делать строго по расписанию) на западе грохотала канонада. До передовой от Григоровки путь был не такой уж и долгий, но в основном он проходил по безлесной местности, и поэтому командир батальона, старший лейтенант Тихон Ламко, отдал приказ выдвигаться поздним вечером, чтобы затемно занять позиции. Бойцы шли гуськом. В батальоне сейчас было меньше двухсот человек, хотя в начале сентября их было почти что в четыре раза больше.

Ночь выдалась тёмная и беззвёздная, молодой месяц редко выглядывал из-за туч. Температура понизилась, да так, что изо рта повалил пар. Иногда налетал с реки ветер, и он мог обжечь до костей. Георгий по плотнее запахнул шинель. Под гимнастеркой у него была вышиванка, которую ему подарила Наталка. «Какая же эта девочка забавная, особенно когда она начинала говорить на своей украинской мове, но и какая при этом была трогательная!» – подумал Георгий, ещё раз вспомнив их знакомство.

Оба они по сути были ещё детьми. Особенно это касалось Наталки. Они всего-то общались с ней совсем ничего, неполный день, но и за эти считанные часы между ними не только возникла обоюдная симпатия, но и даже успело зародиться чувство, и они обменялись обещаниями, что встретятся после войны. Только он должен выжить. И сама эта вышиванка, и мысли о Наталке, об украинской девчушке из Григоровки сейчас согревали душу Георгия, и ему уже казался не таким злым и колючим осенний ветер.

***

Младший сержант Георгий Неустроев и рядовой Михаил Скоробогатов находились в середине колонны. Рядом с ними вышагивали ефрейтор Жангали Темиров и рядовой Армен Шафаров. Шафаров был родом из-под Ташкента, из городка Чирчик, и как он сам говорил: «я на половину армянин, а на вторую бухарский еврей». До войны он работал бухгалтером, и на фронт мог не идти, так как у него имелись зацепки на получение брони, но он сам пришёл в военкомат, после того, как до их глубокого тыла стали приходить известия о чудовищных зверствах, которые устраивали гитлеровцы на оккупированных территориях, и особенно это касалось его соплеменников, уничтожавшихся нацистами безжалостно и поголовно.

– Вот скажи мне, младший сержант, хотя ты и молодой ещё, но ты же умный, школу недавно закончил… почему Гитлер так ненавидит нас, евреев? – всё допытывался у Неустроева Армен.

Видя, что Георгий хорошо рисует, Шафаров причислил младшего сержанта к разряду интеллигентов, а значит, как он считал, с ним можно было поговорить буквально обо всём.

– Я так думаю, – на этот вопрос уже который раз отвечал Георгий, – что кто-то в роду у Гитлера евреями был сильно обижен, вот и мстит он им за эти обиды!

– Да шакал он! Шакал безродный! – услышав ответ Георгия, встрял в разговор ефрейтор Жангали.

Жангали был земляком младшего сержанта, и они вместе призывались из Семипалатинска. Имя у ефрейтора с казахского переводилось, как «Отважный», а фамилия Темирова звучала дословно, как «Железный», и он об этом не раз упоминал. А ещё он часто вспоминал одного из известных в их среде батыров, который почти два с половиной века назад отважно сражался с джунгарами, и в одном из сражений был смертельно ранен. Этот батыр прославил их род на всю степь, и его захоронение находилось, где-то в Чингизских горах, неподалеку от Семипалатинска.

Жангали работал забойщиком скота на Семипалатинском мясокомбинате, а потом поступил в речное училище, и по окончанию его стал работать помощником машиниста на одном из пароходов, перевозившем гравий по Иртышу. Ну и жил Жангали не очень далеко от Георгия и тоже учился в школе номер Один имени Чернышевского, но только окончил её он на пять лет раньше.

– Вот мы, казахи, знаем своих предков до десятого колена, – горячась в очередной раз, повторял Жангали, – так у нас принято. А этот Гитлер кто? Тьфу! – и Жангали смачно сплюнул в сторону. – Я слышал, что он не знает, кто у него дедушка, да и с отцом не всё у него ясно. И как такого выродка мог кто-то ещё родить?!

– Да, Жангали. Плохо, очень плохо его воспитывали, – поддержал земляка Георгия Армен. – Но, наверное, у него ещё и природная жестокость… По его приказу вся Европа залита кровью, а сколько теперь творят преступлений фашисты на нашей земле?!

– Ничё, братцы, – вступил в разговор рядовой Скоробогатов. – Мы уже погнали фашистов взашей! Вот освободим от них Киев, а там и к Рейху ихнему подберёмся!

– Да уж, поскорее бы к нему подобраться! – закатил глаза Жангали. – У-ух, увидеть бы их проклятый Фатерлянд? Мы бы гадам дали там жару! Они поплатились бы за наших матерей и стариков, за убитых невинных детишек! Они бы за всё ответили! Мне уже иногда снится, как мы входим в их Фатерлянд!

– Отставить разговорчики в строю! – прикрикнул на бойцов младший лейтенант Юрик Шестопалов, догнавший их. – Нам нельзя себя рассекречивать раньше времени.

Колонна, пройдя редкий перелесок, поднялась на холм, с которого уже угадывалась передовая. Изломанная линия окопов и траншей тянулась от Днепра на запад и где-то в трёх километрах от него сворачивала на юг. Вся эта оборонительная система тонула сейчас в ночном мраке. Находилась эта система в низине, которую пересекали ручьи и небольшие речушки, впадавшие в Днепр. Немцы периодически запускали в небо сигнальные ракеты и они, вспыхивая внезапно, освещали округу, и тогда на несколько мгновений становилось светло как днём.

***

Георгий спрыгнул в окоп, осмотрел его придирчиво и сразу заметил недостатки. Он делался кем-то в спешке и его не закончили. Бруствер у него не был прочен и осыпался, да и сам окоп желательно было углубить, хотя бы на четыре-пять пальцев, так как в полный рост в нём нельзя было стоять, потому что он был чуть выше плеч. А ведь окоп для того и предназначен, чтобы боец мог разместиться в нём в полный рост. Один из командиров их батальона, предшественник Тихона Ламко, капитан Безручко, получивший месяц назад ранение и отправленный в тыловой госпиталь, любил повторять: «Как для танкистов нет ничего важнее топлива, предназначенного для их машины, так и для пехотинца роднее мамки его окоп. Он и защитит, и если надо от ветра укроет, ну а если в этом окопе всё сделано как полагается, то и с противником можно смело вступать в противоборство». Прав полностью был капитан Безручко. И пусть Георгий без году неделя на фронте, но он смог оценить слова бывшего командира. Не раз правильный окоп спасал ему жизнь, и поэтому младший сержант вытащил саперную лопатку и начал доделывать свой окоп. Рядовой Скоробогатов последовал примеру Георгия. Этим же самым занялись Жангали Темиров и Армен Шафаров. Армен, даже работая сапёрной лопаткой, не мог держать рот на замке:

– И кто сказал, что в Украине лучший чернозём? Такое впечатление, что это не земля, а какой-то камень! Я об эту землю скоро сломаю свою лопату!

– Так бывает, – откликнулся на его реплику ефрейтор Дмитрий Клыч. Он тоже углублял и укреплял свой участок и не мог не отреагировать на слова Шафарова. Клыч хотя и был родом из-под Винницы, то есть с Западной Украины, из городка Могилёва-Подольского, стоявшего на Днестре, но он лет восемь проработал на металлургическом предприятии в Кривом Роге, и там освоил в совершенстве не только профессию металлурга, но и русскую речь, и теперь он мог хорошо говорить одновременно и на русском и на украинском языке.

Клычу было лет тридцать пять и он, в нарушении устава, носил казацкий чуб, хотя тот же старший лейтенант Ламко ворчал, когда ему попадался на глаза Клыч. Ну а ефрейтор никак не хотел расставаться со своим знаменитым на весь батальон (да что на батальон? на весь их полк!) чубом, и при виде командира прятал его под пилоткой или шапкой-ушанкой, но не давал состричь.

– Земля в Поднепровье добрая, и только изредка попадаются каменюки, – философски заметил Клыч.

– Ну, вот нам, значит, и повезло, – процедил в ответ ему сердито Жангали. Он уже изрядно вспотел. Наконец Жангали плюнул на землю и воткнул туда же лопатку. – Всё! Хватит с меня! Я между прочим не ишак!

– Копай, копай! – подбодрил земляка Георгий. – Если не сделаешь всё как надо, тебя быстро укокошат.

– Да и пусть! – горячась, махнул рукой Жангали.

– А ты знаешь, сколько фрицев против нас выставлено? Четыре или пять дивизий! И ещё столько же на подходе… А нас – всего то пока полк.

– Но нам бы продержаться день-два, – заметил Армен Шафаров, – а там наши ещё подойдут. Они же нас не собираются бросать? Нас же не должны оставить на убой?

– Я думаю нам обязательно должны помочь, – произнёс Михаил Скоробогатов. Он уже заканчивал свою работу.

Георгий её тоже вскоре закончил и стал помогать уставшему Жангали.

Через полчаса все бойцы окопались, так как надо, и тут появился бывший их комзвода, а теперь комроты. Юрик Шестопалов придирчиво осмотрел, как подготовили свои места бойцы, и похвалил их всех:

– Молодцы, ребята! Первые закончили. Отдыхайте! Может, фрицы на нас не сразу и полезут…

– Э-э-эх, было бы хорошо, – произнёс Клыч, откинувшийся на бруствер и устремивший взгляд в небо.

Юрик прошёл дальше проверять бойцов роты, а Клыч продолжил:

– Я вот ребята, до войны вкалывал на большом заводе, и скажу честно: работа тяжёлая была, постоянно страшный шум и грохот, в цеху невыносимая жара, нечем дышать, но за то платили достаточно, а в выходные мы всей бригадой ходили на танцы в клуб, и там я как-то увидел одну дивчину… Раньше её никогда не было в клубе. Она мне сразу очень понравилась. Но почему-то она ни с кем не танцевала, и никто её не приглашал. А ещё она всё время жалась к стенке. Я к ней и так, и эдак, и не знаю уже как обратить её внимание на себя, а она всё не смотрит на меня, как будто я для неё какое-то пустое место. А я ребятам из бригады поклялся, что она будет со мной танцевать и что она станет потом моей. Ну, в общем, что я не делал, а она не смотрела на меня, и всё тут! Ну, я тогда сбегал и купил ей пять эскимо, подкатываю к ней опять, протягиваю мороженое и прошу её назваться…

– Ну и что? – устало зевнув, переспросил Шафаров, у которого уже закрывались веки.

– Ну, она ко мне и повернулась…

– И что? – это уже спросил Клыча Михаил Скоробогатов.

– Я, ребята, чуть не присел! Я только тогда, когда она повернулась ко мне, понял, почему она так себя всё время вела! Слева она выглядела королевой, красавицей не описать, ну просто выглядела сногсшибательно, как какая-та киноактриса, а вот с правой стороны у неё во всё лицо был не зарубцевавшийся, страшный шрам. И она мне так зло и говорит: – «Ну что, увидел? Ещё хочешь со мной танцевать?» А я ничего не могу в ответ сказать. У меня пропал даже голос. И ноги стали подкашиваться.

– Ну и ты её пригласил всё-таки танцевать? – поинтересовался Георгий.

– Пригласил. Мы с ней весь вечер танцевали. Потом я её проводил.

– А как её звали?

– Её звали Катериной.

– Молодец! Вот это понимаю, настоящий батыр! – одобрительно крякнул Жангали. – Я бы тоже на твоём месте также бы поступил.

– Ну а дальше, что? – переспросил ефрейтора Клыча взбодрившийся Армен Шафаров, у которого прошёл уже весь сон.

Клыч не сразу ответил. Он присел на корточки, сделал себе самокрутку, насыпал туда из мешочка махорки и закурил. Им запрещалось ночью на передовой курить, но уже светало, да и Дмитрий присел, и никто с немецкой стороны не мог заметить его огонька.

Наконец, после двух затяжек, Клыч продолжил:

– Катерина теперь моя супруга. У нас с ней трое детей. Две девочки-припевочки и мальчик. Они все сейчас в эвакуации, на Урале. Меня тоже с нашим заводом отправили туда же, но я отказался от брони, и два с лишним года уже воюю.

Немецкие позиции от наших окопов находились примерно в полукилометре, а кое-где сближались и до метров четырёхсот. Преимущество наших было в том, что они находились пусть и на небольшой, но возвышенности, однако на этом преимущества и заканчивались, потому что численный перевес был явно на стороне противника, и, к тому же, немцы накапливали свои силы и создавали перевес в пехоте, уже десятикратный, а в артиллерии он был ещё больший, ну а о тех же танках можно было ничего и не говорить. Тут преимущество у немцев составляло один к ста!

Наступило утро. Бойцы прикорнули на пару часов, а вот к Георгию сон не шёл.

***

Дом Георгия находился в далёком городе на Иртыше. Там, в Семипалатинске, жили отец, которого звали Марком, сестра Лида (она была старше Георгия на год и один месяц), а ещё там же поблизости проживали и два его дяди, Николай и Константин, и тётя (её звали Зоей). И была у Георгия ещё одна тётка, но она перед войной сразу после замужества умерла.

Отец в 1942 году овдовел. Мать Георгия в 1941 году свалил первый сердечный приступ, и врачи ничего не смогли поделать. Лида и Георгий были очень близки к друг другу. Лида со смертью мамы стала вести хозяйство и одновременно училась на финансиста, а уже в 1943 году она написала, что стала работать, и её направили в соседнюю область. Отец, Марк Кириллович, не был мобилизован, так как был в годах, а помимо этого у него были золотые руки, и он являлся слесарем высшего разряда, и его талант использовали на военном производстве, на линии, где производились гранаты.

«Ну как вы там, мои дорогие? – вывел первую строчку Георгий. – У меня всё хорошо. Мы под Киевом. И, думаю, скоро освободим этот город от фашистов. Вчера переправились через Днепр. Большего написать не могу. Как там Лида, сестрёнка моя любимая? – рука Георгия замерла и перед его мысленным взором предстала Лида, Лидочка, его Лидуша, любимая сестрёнка. Светловолосая, смешливая, всегда доброжелательная. Они были с ней с детства не разлей вода. Лиду родители называли ласково «горлицей», а Георгия «соколом ясным». Вспомнив это, Георгий невольно заулыбался. Ему ещё много чего надо было написать родным.