Читать книгу Боги грядущего - Вадим Волобуев - Страница 5

Донн-донн – разносилось над стойбищем. Донн-донн. Гулкий звон прыгал по заснеженным крышам, стелился над речной низиной, отскакивал от заиндевелых стволов лиственниц, пугал лошадей в загоне. Стояло утро, непроспавшиеся люди вылезали из домов, тревожно вглядывались в сизую хмарь, пытаясь сообразить, кому это вздумалось стучать железом в такое время. Железная палка – знак к собранию. Почём зря ею не колотят. Это тебе не трещотка, которой развлекается ребятня, не колотушка от волков. Если железом бьют о железо, значит, приспела нужда, да такая, что всем миром надо думать.

Стучал, как и полагается, Сполох. Намотав на левую руку ремень с привязанным к нему металлическим бруском, он лупил по бруску короткой железной палкой. Звук получался пронзительный, от него дрожали холмы по ту сторону долины и метались птицы в голых кронах.

С неба сыпала пороша, точно пыль с залежалого полога. Растерянные общинники торопились к месту собрания, на ходу натягивая меховики и колпаки. Переговаривались хмуро:

– Из-за Жароокой, небось, трезвонит. Отмучилась баба, а нам хоть не ложись…

– Варениха всему виной. Ополоумела совсем, карга старая…

– У Пылана вроде молодка есть на примете. Из Рычаговых. Уж он не пропадёт…

– Эхма, выспаться бы путём…

Вождь сидел у ног сына и бесстрастно наблюдал, как смыкается, волнуясь, человеческое кольцо вокруг него. Зольница сидела отдельно, на краю косогора, постелив под себя оленью шкуру. Вид у неё был как у хозяйки дома, встречающей гостей: насупленный, деловитый, цепкий – будто не на собрание явились родичи, а к ней на семейное торжество.

Отец Огневик явился одним из последних. Прошёл меж раздавшихся в стороны общинников, уселся на принесённую Огоньком подстилку из песцовых шкур. Положил рядом посох. Дождался, пока Сполох прекратит колошматить, и спросил у вождя:

– Зачем собрал нас? Или неотложное дело?

– Как есть неотложное, – ответил тот, вставая. Откинул колпак, расправил плечи. Сполох положил к его стопам палку и брус, присел на корточки. – Есть у меня для вас, родичи, важное слово, – сказал вождь. – Было у нас с вами условлено, что коли я вождь, то мне не перечь. Было такое? – он обежал взглядом лица собравшихся. Те закивали в ответ. – А раз так, то всякий, кто идёт против моей воли, есть клятвопреступник и злодей. Так?

Сидевший в переднем ряду Светозар дёрнулся, что-то рыкнув. Тёмные космы его выбились из-под колпака, скрыв лицо. Огонёк выкрикнул из-за его спины:

– Только на загоне. Здесь-то есть власть и поболе твоей.

– Воистину, – усмехнулся вождь. – Где ты там, Огонёк? Покажись, бить не буду. – Под тихие смешки родичей Огонёк недовольно наклонился вправо, выдвигаясь из-за Светозарова затылка, затем вернулся в прежнее положение. Вождь хмыкнул. – Чтоб мне оглохнуть, если ты не прав: община – всему голова. К ней-то и обращаюсь теперь. Что говорил мне Отец Огневик при избрании? Боги, говорил, на небе, а вождь – на земле. Как над богами властна одна судьба, так над вождём властна одна община. Было такое? Слово вождя – закон. Прокляните того загонщика, который не подчинится вождю. Это твои слова, Отец Огневик. Я помню их. А помнишь ли ты? Проклял ли ты зятя своего и внука за то, что они отказались идти вслед за мной?

Светозар опять что-то рыкнул, а Огонёк громко перевёл:

– Ты звал нас в мёртвое место! Отвержен всяк побывавший там.

– Отвержен тот, кто не подчиняется вождю, – прорычал вождь. – Моя воля – это воля общины. Есть ли кто выше общины? Справедливость и правда – вот чего я хочу. Отец Огневик говорит: «Господь оставил нас Своей заботой». Но кто в этом виноват? Денно и нощно я заботился о вас. Денно и нощно думал о благе общины. Мы помним тот день, когда на нас пали дожди. Помним, как валились лошади, одна за другой. За что? Чем мы прогневали Огонь? Разве наши жертвы были скудны? Разве наши молитвы были лживы? Мы помним, как ушла к Огню Яроглазая. Лихорадка сожгла её в три дня! Мы помним, как уходили её дети, и как отдал богу душу Костровик, их отец. Если б не голод, смогли бы демоны болезней так легко забрать их?

– Огонь отвернулся от нас из-за твоей нечестивости, – выкрикнула Ярка.

– Ещё одна ложь. Разве я совал нос в дела Отца? Разве подсказывал ему, какие слова он должен обращать к Огню? Нет, потому что помнил: душа – за Отцом, а плоть – за вождём. Слова эти выжжены клеймом в моей памяти. А помнишь ли ты их, Отче? Ты сказал их мне в тот день, когда я стал вождём. И я присягнул тебе пред лицом Огненным, что не нарушу завет. Я выполнил свою клятву. А ты преступил её. И будешь держать ответ перед общиной, передо мной.

Изумлённый гул прокатился по общине. Никогда ещё вождь не разговаривал так с Отцом. А тот будто окаменел: сидел, не шевелясь, только моргал подслеповато и тихонько раздувал ноздри. Снег пошёл густой, мягкий, лез в глаза, норовил лизнуть в щёки, словно ласковый пёс. Вождь стоял, весь облепленный снегом, будто пеплом. Сидевший у его ног Сполох сгорбился, поводил насупленным взором – прямо молодой волк.

– К чему ты клонишь? – выкрикнул Сиян. – Говори уже. У меня на курье рыба все верши проела.

– Подождёшь с рыбой, – отрезал вождь. – Дело важное. Всех касается. – Он засопел, опустил голову, словно раздумывал о чём-то, затем опять поднял лицо. – Когда замёрзли луга и пали лошади, Отец велел молиться Огню, ибо Он отвернулся от нас. Мы сделали по его слову, и что же? Новая беда постигла нас. Коровы обрюхатели, все до одной, оставили нас без молока, и снова Отец сказал, чтобы мы молились Огню. Мы и тогда поступили по его слову. Ушли от нас Костровик и Яроглазая, мы молились. Ушли их дети – мы молились. Ушла Жароокая, а мы всё молимся. Так и будем молиться, пока никого не останется? – он усмехнулся. – Почему Отец поступает всем наперекор? Почему от его слов только хуже? Он говорит, чтобы мы шли в загон, и отнимает у нас Большого-И-Старого. Он говорит, что нельзя носить обереги, и провожает на тот свет наших родичей. Он говорит, что мёртвое место полно скверны, а исподволь подбивает зятя и внука нарушить мой приказ.

– Берегись, вождь, – произнесла Ярка.

Тот и ухом не повёл.

– Как же так? Мы делаем всё по слову Отца, а бедствия не прекращаются. Из-за чего так происходит?

– Из-за тебя, – выкрикнула Ярка. – Из-за твоей гордыни.

– Я сделал то, ради чего вы поставили меня вождём – привёз Большого-И-Старого. Я пошёл в край зверолюдей и не испугался мёртвого места, я презрел проклятье Отца и, Лёд меня побери, поймал этого зверя, потому что я вождь. Но что я получил в благодарность? Бесчестье и позор. Он говорит, будто моей душой завладели тёмные демоны. Ха-ха! Сдаётся мне, всё как раз наоборот. Это ты, Отец Огневик, и твои родные погрязли в злобе и ненависти. Нам говорили: много грешим, из-за этого Огонь оставил нас Своей заботой. Нам говорили: скверна изливается на землю, посылая нам бедствия. Будь я проклят, если это не так! Но кто изливает эту скверну? Я ли, когда пытаюсь спасти вас от голода, или Отец, лишающий вас добычи? Я долго терпел, но и моему терпению пришёл конец. Я говорю прямо: Отец – корень всего зла. Видно, сам он закоренелый грешник, если молитвы его не достигают ушей Огня. А может, и того хуже – сговорился с тёмными силами погубить нас. Почему мы встретили колдуна? Почему нас занесло в мёртвое место? Не его ли заклятьем? А ему и этого мало! Он отнял у нас Большого-И-Старого. Кто так поступает, если не враг рода человеческого?

Люди изумлённо молчали.

– Сам ты враг, – выкрикнул Огонёк. – И место тебе – среди зверолюдей.

– Это тебе там место, – вскинулся Сполох. – Трус поганый!

Пылан, несчастный вдовец, заорал, вскакивая:

– Отец говорит: все беды от крамольников. А вождь – что от Отца. Кому верить, а? Кому верить?

Головня завопил в ответ:

– А Большой-И-Старый? Кто отдал его Огню? Вот и думай.

Общинники зашумели, заспорили.

Отец Огневик по-прежнему молчал. Родичи ждали его слова, но старик лишь щурился, стряхивая лезущий в глаза снег. Ярка что-то шептала родителю, бросая ненавидящие взгляды на вождя, – Отец не слышал. Светозар пытался изрыгнуть ругательство, грозя вождю кулаком, – Отец не смотрел на него. Огонёк рычал и в ярости грыз край рукавицы, – Отец не оборачивался. Речи вождя словно заворожили его. Когда-то грозный, теперь он выглядел подавленным. И люди, ожидавшие резкой отповеди вождю, уже начали шептаться, что ослаб Отец, растерялся.

А Сполох и Головня подначивали родичей, кричали:

– Хватит терпеть! Вождь даст нам избавление. С ним не пропадём.

Вождь поднял обе руки, призывая к порядку. Сказал торжествующе, перекрывая шум:

– Что дала нам наша преданность? Голод и болезни. Чего хочет от нас бог? Мы не знаем. Мы долго слушали тебя, Отец, но пришла пора сказать: хватит! Нет нам пользы от тебя, а один только вред. Пора взяться за ум. Согласны? – обратился он к людям.

– Давно пора! – выкрикнул Головня.

Но семейка Отца не поддавалась. Ярка вопила: «Кощунство!», Огонёк кричал: «Ересь!», а Светозар грозно приподнялся и набычился, собираясь пустить в ход кулаки.

Вождь усмехнулся.

– Когда надо, ты поджимаешь хвост, Светозар. А когда не надо, ты тут как тут. У мёртвого места не был таким храбрым, а сейчас куда лезешь? Забыл слово тестя? «Кто ослушается вождя, отвержен навеки». Или думаешь, Огонь не покарает отщепенца? Сиди, несчастный!

Светозар замер, ошеломлённый, хотел было броситься в драку, но жена и дочь кинулись к его ногам, умоляя одуматься.

– Прчь, – рычал он. – Прчь с пть.

Те не поддавались, хватали его за коленки, рыдали.

А вождь гремел:

– Нам говорили, Огонь покинул нас. Это не так. Он всегда был с нами. Потому-то и шли мы от беды к беде. Он посылал эти беды! Отец Огневик натравил Его на нас из ненависти ко мне. Ему не по нраву выбор общины! Он хочет сам распоряжаться здесь. Хочет сам ставить и свергать вождей. Слушайте меня, люди! Сейчас здесь вершится наша судьба. Хотите вы ходить в узде сумасшедшего старика или желаете быть свободными? Думайте, люди, думайте!

– Ай-й-й-й, – завопил Пылан, снова вскакивая. – Мне уж всё равно, Отец ли, вождь ли, только б всё закончилось.

Длинный, нескладный, с короткой пышной бородой и залысинами на висках, он казался древним пророком, вынырнувшим из бездны времён, – одним из тех, что несли по тайге Огненную веру. Лицо его смялось от печали, выпуклые глаза взирали с отчаянной решимостью. Ему, потерявшему жену, теперь ничего не было страшно: вождь так вождь, Отец так Отец. Лишь бы найти виноватого и выместить на нём своё горе.

И тут эхом отозвалось:

– Мне тоже всё равно! Потому что сил моих больше нет. Нет сил! Сделайте что-нибудь вы, поставленные над общиной: ты, зрящий, и ты, ведущий, – это кричала Рдяница, скинув колпак и заливаясь слезами.

Супруг её, Жар-Косторез, хотел утихомирить жену, что-то говорил ей, но та лишь отмахивалась.

И тут рядом с вождём появился Искромёт – беззаботный, с тонкой улыбкой и приподнятой правой бровью.

Откуда он вынырнул? Из какого тумана соткался? Только что его не было, и вот он уже здесь – разбитной плавильщик, покоривший сердца общинных баб. По какому праву он на собрании? Чужаки не могут мешаться в дела рода.

Но прежде чем кто-то успел возмутиться, вождь приобнял Искромёта за плечи и громко произнёс:

– Вот тот, кто знает средство от наших бед.

Искромёт открыл было рот, но тут, наконец, поднялся Отец Огневик.

– Он не расскажет ничего, потому что теперь моя очередь говорить.

И все тотчас стихли, будто у людей разом отнялись языки.

– Вождь не верит, будто Огонь покинул нас, – сказал Отец Огневик. – Он, должно быть, не верит и в скверну, которую сам же разносит. Но я потому и зрящий, что должен выискивать ересь в самых тёмных расселинах. Я нашёл её и на этот раз.

– Слыхали уже, – издевательски выкрикнул Сполох.

– Вождь сказал, что через меня льётся скверна. Воистину надо быть безумцем, чтобы заявить такое. Безумцем или… еретиком. Ибо в злобе своей он не только презрел заветы предков, но и отверг самого Подателя жизни как своего Господа. Я знаю это точно, как и то, что вождь в своих кощунствах не остановился на походе в мёртвое место. Нет! Он притащил оттуда кое-что иное, кроме Большого-И-Старого. Но об этом он, конечно, вам не скажет. – Старик обратил взгляд на Искру, сидевшую за спиной Сияна, и сказал: – А ну-ка, милая, дай мне ту вещицу, что преподнёс тебе Головня.

Та отшатнулась, закрыв рот ладонями, бросила умоляющий взгляд на Головню. Но загонщик растерялся не меньше её: лишь бегал глазами и дрожал нижней челюстью.

Родитель гневно обернулся к ней:

– Ты что, паршивка, принимала дары от этого негодника?

– Не упрямься, девка, – сказал старик. – Помни: Огонь взирает на тебя. Давай сюда вещицу.

И та, как зачарованная, распустила узелки на меховике, полезла за пазуху и достала реликвию. Находка Головни блеснула в её рукавице – ярко-зелёная, переливчатая, как листок куропаточьей травы по весне, отмытая от грязи и выскобленная до блеска. Вздох изумления прокатился по общине. Даже Искромёт – и тот изменился в лице, узрев такое. А вождь покачнулся, будто его ударили в грудь, и раскрыл рот, онемев от потрясения.

– Видите, люди? – сказал Отец Огневик, подняв реликвию над собой. – Хорошенько рассмотрите эту мерзость. Вот какие вещицы таскают дружки вождя в общину, навлекая на нас гнев Божий. Или вы думаете, Огонь слеп и не видит ваших проступков? На что ты рассчитывал, Головня, когда нёс её сюда? Неужто полагал, что грех твой останется в тайне? Или уже тогда надеялся на тёмные силы, чтобы низвергнуть меня? Нечестивцы и крамольники, вот ваш бог! Вот кому вы поклонялись в сердцах ваших, лицемерно славя Огонь. Не свет ваш удел, но тьма. А ты, лживый предводитель, Ледовым прельщением отуманивший общину, ещё надеялся отвести десницу Божию! Думал, не узнаю о кривде твоей? Как дитя неразумное, ты хотел скрыть от меня эту дрянь. От меня – очей и ушей Огненных! Подлинно, Лёд лишил тебя рассудка…

Зелёный божок извивался и прыгал в его рукавице, а Головня, потрясённый, смотрел на Искру и бессильно моргал. Искра издала сдавленный крик, спрятала лицо в ладонях.

– Чему же удивляетесь вы, если сами тащите сюда вещи, мерзкие пред Богом? На какое снисхождение надеетесь? В безумии своём вы посмели обвинять Огонь в небрежении, лукаво умалчивая о бездне своих проступков, которыми запятнали свои души. Думаете, не знаю я о реликвиях, что каждый из вас прячет у себя? Думаете, неведомо мне о оберегах, которыми вы тщитесь одолеть тёмных духов? Будто веры одной мало против нечисти, тешите демонов, ища защиту от хворей и напастей. Оттого и гневается на вас Огонь, что лицемерны вы в вере своей. Утром славите Господа, а потом читаете заговоры. Вечером возносите молитву, а на ночь целуете амулеты. Нет вам прощения за двуличие ваше! Нет снисхождения за порочность! – Отец швырнул реликвию в снег и начал яростно топтаться по ней, приговаривая: – Так я давлю гадину везде, где вижу! Так караю нечестивцев! Так изгоняю скверну.

– Дерзай, Отец, – крикнул Сиян-рыбак. – Выведи сволочей на чистую воду!

– Сам больно чистенький, – крикнула ему Рдяница. – Реликвий полон дом, без заговора наружу носа не кажешь. Думаешь, не знаем?

– Умолкни, баба! Ты тоже – не святая. Со всеми бродягами переспала…

Рдяница возмущённо всплеснула руками, обвела гневным взором сидящих, потом толкнула мужа – заступись! Тот начал нехотя подниматься, тягостно вздыхая, но тут старик опять взял слово.

– Ныне у вас на глазах совершается новое преступление, – сказал он, сипло дыша. – Отринув обычай, презрев заповедь Огня, вождь привёл на собрание чужака. Мир не видел такой наглости! Пусть унижает и оскорбляет меня – я смиренно приму его злобу и помолюсь за него, дабы Огонь открыл ему глаза. Но теперь в ослеплении своём вождь покусился на права общины! Он поставил себя выше вас! Он мнит себя лучшим! Разве спросил он кого-нибудь? Разве предупредил хоть кого-то об этом? Нет, он поступил самовольно. Помните ли, как сказано в Книге? «Нет людей выше и ниже. Все равны пред Огнём». Что же делает вождь? Он преступает обычай общины, по своему произволу вершит дела, он оскорбляет зрящего. Ест ли предел его мерзостям? Небеса вопиют от такого кощунства! А ему и этого мало! Теперь он замахнулся на самое святое – на веру Огня. Ослеплённый вседозволенностью, он решил в безумии своём поклониться владыке зла. Вот до чего дошёл вождь в своей низости! Знаете ли вы, люди, зачем он привёл сюда чужака? Знаете ли вы, кто он, этот чужак?

Старик умолк, обводя всех суровым оком. Люди слушали его, затаив дыхание. Вождь криво ухмылялся, не зная, что сказать. Плавильщик, нимало не испуганный, смотрел на Отца с любопытством, точно узрел перед собой диковину. Головня переводил взгляд с одного на другого и думал в отчаянии: «Почему они молчат? Неужто испугались старика?».

Отец Огневик дождался, пока родичи переварят сказанное им, и грянул:

– Знайте же, люди: чужак этот – еретик-лёдопоклонник, подлый лазутчик злого бога. Вот кого пригрели мы у себя. Вот кого вождь привёл сегодня на собрание.

Община замерла, поражённая, кто-то испуганно ахнул, несколько мужиков ругнулось сквозь зубы. Пылан спросил в сомнении:

– Верно ли это, Отче?

– Так же верно, как то, что я стою сейчас перед вами. Гляньте на лица отступников. Разве не говорят они лучше всяких слов, на чьей стороне правда?

Вождь и Искромёт действительно опешили. Отец своей речью смешал им все замыслы: вместо избавителей от бед они предстали перед общиной подлыми крамольниками, гнусными еретиками и отщепенцами. Опять лукавый старик взял верх.

– Эй, Варениха, – позвал Отец, – выйди сюда да скажи, чему тебя учил чужак.

Бабка вылезла вперёд, усиленно кланялась старику, мяла рукавицы, бормотала:

– Истинно так, как говоришь. И непотребствам учил, и злодейства чинил, и на девок нелепо глядел, прельщал их соблазнами. А уж словеса какие молвил – и не повторить. А я, дура старая, поверила, да сама же его на посиделки водила. Кто ж знал, что он еретик и Божий недруг. Прежние-то бродяги не таковы были, сам помнишь: вот хотя бы Светлик-кузнец или Костровик-следопыт…

– Ты нам об Искромёте поведай, – прервал её Отец Огневик, поморщившись.

– Об Искромёте, да, – затараторила бабка. – А Искромёт этот меня речами льстивыми смущал, тайное знание сулил. Я-то, дура, и повелась. Теперь-то вижу как ясный день – прельщение то было. Зловредный искус. Диагностика, диагности… Тьфу ты пропасть! Никак с языка не слетит. Совсем заморочил, демон проклятый. По простоте душевной поверила я ему, негоднику, впустила в душу, а он-то и наплёл с три короба: и про древних, и про веру нашу, и про тебя, Отец Огневик.

– Что же он наплёл? – спросил старик.

– Говорил, заклятья знает, против которых ни дух, ни колдун не устоит. Говорил, что вера наша – трухлявая, еле держится, а Отцы морочат всем головы. Насмехался над тобой, Отче. Такое вещал, что и повторить срамно. Прочь от меня, прочь, силы недобрые. Изыдьте! Диагностика, диагностика, прогн… ой, моченьки нет, одолевает, зараза.

– Видите люди, каково тут чужак ворожил? – торжествующе воскликнул Отец Огневик.

– Да она же – блажная, кто такой поверит? – попробовал вступиться за плавильщика вождь.

– Потому и не будет врать, что блажная, – отрезал старик. – Такие лгать не способны.

Искромёт не выдержал, рявкнул:

– Истинно так, люди: я принёс вам благую весть! Новая вера грядёт, подлинная, не оболганная Отцами. Склонитесь перед Господом вашим Льдом, который единственный печётся о роде людском. Огонь – лукавый бог, затмил вам очи, окрутил, от правды скрыл. А правда в том, что Лёд один только и избавит вас от бедствий…

Но никто не слушал плавильщика: люди кричали на него, кидали снежки и мелкие камешки.

Он ещё не закончил, когда Отец радостно затряс посохом:

– Слышишь, вождь? Слышите, родичи? Прельщение само обнаружило себя. Вот она, скверна. Вот она, несносная!

Но вождь не хотел сдаваться: заново осыпал старика обвинениями, прошёлся по его родным, поносил Огонь, а затем, махнув на всё рукой, предложил кинуть священную Книгу в пламя – отдать Огню Огненное. Отец только этого и ждал. Не медля ни мгновения, крикнул:

– Видите, люди? Лёд завладел этим человеком, и нет ему спасения. Но мы ещё можем спасти себя, спасти общину. Можем отрубить загнившую руку, чтобы оставить жизнь телу.

– Правильно, Отец, – грохнул Пылан. – Изгнать подонков, и дело с концом. Пусть Лёд подавится своими выкормышами.

Головня сидел подавленный, не поднимал глаз, кусал губы. Краем уха он слышал голоса Сполоха и его мачехи – те пытались отстоять вождя, валили всё на Искромёта. Но Отец был неумолим: изгнать обоих, и никаких поблажек. О Головне с Рдяницей не вспоминали – впрочем, загонщик понимал, что и до них доберутся. Мечта об Искре окончательно развеялась как дым. Всё сыпалось, и надежда иссякла. Отныне он – отверженный, его удел – молить Отца о прощении. Пройдёт немало зим, прежде чем люди перестанут говорить о нём: «Приспешник еретиков». А семья? Где найти теперь девку, которая согласится выйти за него, опозоренного? Живой мертвец – вот кем он был отныне. Говорящий труп.