Читать книгу Промежуточное собрание сочинений - Вадим Зиновьевич Кудрявцев - Страница 3

Состояние Кирилла Савина последних двух дней наиболее точно можно описать словом «контузия». Не берусь утверждать с медицинской точки зрения о справедливости данного сравнения – не читал, что об этом сказано в медицинских энциклопедиях. Я, скорее, говорю о состояниях, описанных в литературе и, особенно, показанных в кино. Обычно, военном. Где после разорвавшегося рядом с главным героем снаряда, действие фильма продолжает происходить: едут танки, комья грунта взмывают в небо, падают на землю с перекошенными или просто застывшими лицами солдаты – но всё это происходит теперь в полной тишине. Он, главный герой, перестает понимать, что с ним происходит, стоит, ни от чего не прячась, и беспомощно и растерянно смотрит по сторонам. Я говорю именно о таком состоянии, в котором Кирилл находился уже два дня. Были причины…

На третий день утром он встал, выглянул в окно и увидел, что за ночь снег укрыл все кругом ровным, без прогалин слоем. Несмотря на утренний час, темно-серое небо, которое принято называть свинцовым, не пропускало ни единого луча солнечного света, оставляя от вида за окном ощущение пейзажной средневековой гравюры. Кирилл посмотрел туда, где виднелись белые холмики, освещаемые еще не выключенными уличными фонарями, припаркованных рядом с домом машин, и понял, что на машине не поедет. Жена, словно упреждая его попытку, сказала: «Даже не думай! Какая машина в таком состоянии? Вызывай такси». Еще вчера она была категорически против задуманной им поездки, но после долгих уговоров и увещеваний с ее стороны, гаснущих и растворяющихся в его состоянии, словно звук в вате, сдалась. Он ее практически не слышал, так что это напоминало, скорее, уговаривание телевизора. Справедливости ради, нужно сказать, что она не то, чтобы была против его поездки как таковой, но категорически против самостоятельной поездки в таком состоянии. Поехать же с ним у нее никак не получалось, за что она себя внутренне корила. Тем более, зная за собой слабость, давать другим категоричные советы вида: «В таких случаях, какие могут быть дела, когда близкий человек в таком состоянии?!». Но дела действительно были.

Кирилл вызвал такси, но после такого снежного бедствия в городе свободных машин не оказалось, ему позвонили и спросили, будет ли он ждать. Он сказал, что будет. Жена позвонила другому оператору такси, но картина была та же.

– Будем ждать? – спросила жена. – Кирилл, здесь тоже нет машин. Мы будем оставлять заказ? – за два дня она привыкла повторять вопрос дважды, а то и трижды и теперь делала это спокойно.

– Нет, – ответил он, явно оторвавшись от каких-то своих не отпускающих его мыслей. – Какой смысл? Одно уже ждем…

Просидев минут пятнадцать, он вдруг решил ехать на метро. Жена не удивилась внезапной смене планов и только проследила, чтобы он оделся максимально по-зимнему. За эти два дня она поняла, что, если она не проследит, он уйдет в том, что будет висеть на вешалке, вне зависимости от погодных условий. Как любой автомобилист, Кирилл не имел теплой зимней одежды, потому что есть машина, «а в теплом и объемном в машине не удобно». И сожалел он об отсутствии теплых вещей только когда очищал занесенную машину после очередного снегопада заиндевевшими руками в легких осенних перчатках, пританцовывая в туфлях на тонкой подошве. Но этого было недостаточно, и он все равно не видел смысла покупать и носить зимой теплую одежду. Понятно, что для этой поездки ничего подходящего теплого найдено не было, поэтому было решено одеваться из соображений «несколько слоев». Решено женой – Кириллу было все равно. Где-то была, конечно, лыжная экипировка, но то ли жена решила, что это чересчур, то ли про нее просто забыла.

Он вышел из дома и пошел к метро. Жену обещал «подобрать» коллега с работы на машине.

– Может он тебя подбросит, подожди, – сказала жена. – Ну, куда тебе торопиться? Пять минут же ты можешь подождать?!

– Могу. Но лучше я пройдусь, проветрюсь – ответил Кирилл. – А то что-то уже совсем… – он изобразил вращательные движения пальцами у головы.

– Да успеешь еще проветриться за сегодня…

Как же давно он не ходил пешком по району, где жил вот уже пару десятков лет! А ведь раньше это был его каждодневный, привычный и оттого немного раздражающий маршрут. Путь со своими привычками, хитростями, точками посещения и связанными именно с этим маршрутом событиями. Теперь же засыпанная глубоким слоем снега дорога становилась неуловимо другой, добавляя новые очертания привычному. В иных обстоятельствах эта прогулка вызвала бы у Кирилла совсем другие чувства, скорее, сродни умилению от узнавания близких людей на старых фотографиях. Но сейчас он был поглощен какими-то своими мыслями, ни на минуту не оставляющими его, практически не обращая внимания на происходящее вокруг. Он шел, не поднимая головы, переходя дороги, не глядя ни по сторонам, ни на светофор. Благо снегопад заставил немногочисленных, откопавших свои машины и решившихся все-таки выехать автомобилистов двигаться предельно осторожно и непривычно медленно.

Несколько слоев помогали не сильно. Кирилл шел, ссутулившись, спрятав руки в осенних перчатках в карманы куртки. Курил на ходу, не выпуская сигарету изо рта, тушил ее о снег, покрывавший горловину урны, не снимая перчаток, и через мгновение закуривал новую. Только благодаря рукам в карманах он почувствовал, что до него пытается, если так можно сказать, довибрироваться телефон. Именно «довибрироваться», потому что дозвониться в зимний период телефоны, лежащие в карманах одежды, кажется, даже не пытаются – на улице их не слышит никто. Звонила оператор такси, сообщая, что машина пока не найдена.

– Будете ждать?

– Мне уже не нужно, – сказал он, держа телефон возле уха под оттопыренной шапкой. – Можете отменить заказ?

– А почему Вы сами не отменили?! А если бы он к вам бы уже поехал?… – начала раздраженно говорить оператор.

– Извините… – сказал он и прервал разговор, не имея желания и не видя смысла продолжать. После чего он выключил телефон. Никаких звонков он не ждал и не хотел принимать.

Путь до метро ему практически не запомнился. Разве что звонок оператора такси, вырвавший его из пелены состояния и не отпускающих мыслей. Потом он силился вспомнить еще какие-то подробности той прогулки по укрытому снегом городу, но ничего в голову не приходило, словно он и не шел к метро, а переместился прямо в помещение станции.

Спустившись на платформу, он пришел в себя. Речь, конечно, не шла о том обычном состоянии, в котором он находился еще несколько дней назад и которое казалось единственным возможным с учетом спектра его проявлений. Нет, но теперь он хотя бы чуть-чуть выглянул из кокона оцепенения, в котором находился вот уже два дня. Удивительно, что холод улицы с его пощипыванием носа, покалыванием щек и одервенением пальцев на ногах не произвел такого отрезвляющего действия, как гулкий звук и специфический запах платформы.

Людей на станции было много. К постоянным утренним желающим уехать добавились автомобилисты и их семьи, сдавшиеся и смирившиеся, которых, как и Кирилла, можно было отличить по легкой не по сезону одежде. Не желая отталкивать других пассажиров, сесть в вагон удалось не с первой попытки. В другом состоянии он стал бы припоминать, когда он последний раз спускался в метро вообще и когда ездил в такой давке в частности. Но сейчас он только сосредоточенно слушал голосовые объявления, чтобы не проехать нужную остановку. Всё внимание было брошено на это. Вагон был набит так, что увидеть указатели с названиями остановок на стенах очередной станции не представлялось возможным. Сразу вспомнилось сравнение с тех времен, когда он еще постоянно ездил на метро, «как шпроты». И в голове возникла картинка с золотистыми плотно уложенными рыбками под слоем такого же золотистого масла в банке с наполовину открытой и отогнутой верхушкой с зазубренными краями. Картина была настолько реальной, что он даже почувствовал вкус шпрот во рту.

Слизанные бесконечным числом ног, умноженным на внушительное число лет, мраморные ступеньки, ведущие к кассам пригородных электричек, а оттуда к вокзалу, были покрыты скользкой снежной жижей. Снег еще не успели убрать, и многочисленные приезжающие и немногочисленные уезжающие утренние пассажиры превратили благородную воздушную белизну в коричневые мокрые кратеры, чавкающие под ногами. Купив билеты в окошке кассы у женщины с сильно уставшим уже с утра лицом и голосом, Кирилл отправился на перрон – электричка отходила через десять с небольшим минут.

Машины и самолеты вытеснили поезда из жизни Кирилла довольно давно. Очень медленный и при этом не очень комфортный и дешевый вид транспорта поезд остался, в основном, в его детских воспоминаниях. Тех, что были связаны с истомой начала черноморских поездок с родителями или чувством свободы и «взрослости» при поездках по разным городам страны с классом. Потом был еще короткий отрезок командировок на поезде в начале трудовой деятельности, но и в этом случае с увеличением дальности путешествий поезд вскоре был заменен на самолет. А потом и отрезок с командировками совсем закончился. В последний раз Кирилл был на вокзале несколько лет назад, встречая какую-то школьную подругу жены, которая приезжала в гости. Поезд был ночным, и подруга не ориентировалась в городе, а значит ее нужно было встречать. Тогда вокзал произвел на него сильное впечатление. Модернизировав оболочку, добавив современных электронных табло и никелированных поверхностей, пространству вокзала оставили начинку: звуки, запахи, ощущения. И тогда, в прошлый раз, выход на платформы железнодорожного вокзала оставил почти такие же «мурашечные» ощущения, как за несколько лет до этого найденная в каком-то труднодоступном шкафу перепечатанная на пишущей машинке отцом, видимо, некогда редкая или запрещенная книга с нарисованной им, Кириллом, по-детски коряво машиной на первой странице.

В вагоне электрички было немноголюдно. Утром в будние все, в основном, едут в обратном направлении – в город. Пригородные электрички крупных городов являются, фактически, частью городской транспортной сети, обеспечивающей поток рабочей силы, которая не может или не хочет обеспечить себя возможностью проживания в самом мегаполисе. Поэтому во всем вагоне к моменту отправления набралось не более пары десятков человек, съёжившихся и редко разбросанных по заиндевевшему вагону, как оставшиеся зимовать птицы на ветвях угрюмых безжизненных зимних деревьев. Кирилл сидел один, никто рядом или напротив не сел. Он расчистил от изморози небольшой участок на стекле вагонного окна и смотрел на проплывающий мимо серый пригородный пейзаж. Смотрел, периодически понимая, что не видит происходящего за окном, а занят своими мыслями, хотя глаза продолжали смотреть в бесформенное прозрачное пятно. Электричка останавливалась на очередной остановке, словно с отдышкой от долгого бега открывала двери, потом с тем же звуком закрывала их и снова набирала ход. На противоположных платформах ежились, выдыхали клубы белого пара и пританцовывали от холода и ожидания многочисленные пассажиры, спешащие, с желанием не опоздать, а некоторые и уже опаздывающие на свою городскую работу. Кто-то вглядывался в даль, откуда должен был показаться столь желанный локомотив, словно таким образом ускоряя его прибытие. Кто-то угрюмо смотрел на немногочисленных пассажиров, проходящей мимо в противоположном направлении электрички, с нескрываемыми и не очень человеколюбивыми мыслями.

Ехать было не близко. Вырвавшись из кольца ближайших пригородных станций, поезд начал делать все более редкие остановки. Количество людей, стоящих на остановках в противоположную сторону, стало не таким большим, а дома, проплывающие за окном, между станциями – победнее и попроще.

Платформа станции, на которой он вышел, была безлюдна. Из вагона вышли всего несколько человек, из его вагона – только он один. Подойдя к дверям светло-зелёного двухэтажного здания вокзала, он увидел табличку «Вход с обратной стороны». Люди, вышедшие из вагонов, видимо, зная дорогу, сразу пошли на выход с платформы, который находился так, что все они уходили от Кирилла, и спросить было не у кого. Он пошел вслед за ними. На выходе со станции закутанная во множество теплых слоев, включающих пуховые платки, ватник и венчающий слой оранжевой жилетки, женщина отчищала ступеньки от снега. Ее наряд в купе с валенками и пуховыми платками на голове не давали представления ни о возрасте, ни о природных формах этой женщины.

– Простите, – обратился к ней Кирилл. Женщина остановилась, посмотрела на Кирилла и вытерла громоздкой варежкой что-то под носом. – Не подскажите, как пройти к монастырю?

– А чё идти-то?! – сказала она, – на автобусе поезжай, чай не лето.

– А что, далеко идти?

– Ну, далеко – не далеко, а не близко. Тем более… – она сделала паузу и скептически и беззастенчиво оглядела Кирилла с ног до головы. Он ждал, что она сейчас скажет что-то про его одежду и несообразность её погоде. – Тем более, – повторила она, – автобус-то ходит, чего идти-то. Прямо пойдешь, – она махнула варежкой в сторону дороги, – там остановка, увидишь.

– А номер какой?

– Первый номер. Но не промахнешься – других на этой остановке нету.

На остановке ждал видавший виды ПАЗ-ик с цифрой «один» на лобовом стекле. Явно переданный из более плотно населенного пункта в связи моральным и физическим устареванием, этот работающий пенсионер транспортных услуг теперь трудился здесь. Двери автобуса были закрыты, хотя двигатель работал. Окна были покрыты непроницаемой изморозью, из-за чего не было понятно, есть ли кто-нибудь внутри. Кирилл подошел к автобусу, и водитель открыл двери, которые, как оказалось, он закрывал за каждым пассажиром, чтобы не выпускать тепло.

– До монастыря идете? – спросил Кирилл.

– Едем, – пошутил водитель и улыбнулся.

Чувство оцепенения, в котором Кирилл находился последние дни, начало его немного отпускать. Может это было связано с тем, что в поездке все-таки приходилось сосредоточиться, общаться с другими людьми, что отвлекало и переключало внимание от кувыркающихся в голове мыслей.

В автобусе уже сидели три пассажира. Бабушка с внуком, который играл розовой пластиковой лошадкой, скакавшей по бабушкиной руке с характерным для коней звуком, издаваемым самим мальчиком. Лошадка то взбиралась на бабушкино плечо, то издавая ржание, бросалась вниз по рукаву, то перепрыгивала на другую сторону и, поскальзываясь, продолжала скакать по матовому стеклу автобусного окна. Еще на предпоследнем месте сидела девочка лет пятнадцати-шестнадцати без головного убора с черными, как воронье крыло, волосами и губами. Она смотрела в телефон, закинув ногу за ногу, отчего было видна выглядывающая из прорези на джинсах коленка и голая щиколотка между брючиной и кедами.

Всех попутчиков было время рассмотреть, даже с учетом не отпускающих, заставляющих концентрироваться только на них самих мыслях. Кирилл даже заставлял себя наблюдать за попутчиками, чтобы насильно отвлечь себя, попытаться вывести из окутавшего вот уже несколько дней состояния. Автобус довольно долго стоял на остановке, ожидая новых пассажиров. Но, в итоге, так больше никого и не дождавшись, машина хрюкнула коробкой передач и медленно покатилась по заснеженной, еще не убранной, а, может, никогда и не убираемой, дороге. Кирилл снова, как и в электричке, расчистил себе бесформенное прозрачное пятно на заиндевевшем стекле автобуса, дыша на матовую шершавую поверхность, после чего расширяя нечеткие границы сгибами на фалангах пальцев перчаток. А за окном был пейзаж, отличный от того привычного, который он, казалось, уже и не замечал в городе. Небольшие, максимум двух-трехэтажные унылые на вид и состояние дома, которые необычно близко для жителя мегаполиса расположены от проезжей части. Кириллу, привыкшему к совсем другой картинке за стеклом своего городского автомобиля, к совсем другому расположению строений в пространстве, казалось, что дома просто облепляют дорогу, жмутся к ней, словно от холода или страха. Несколько раз автобус делал остановки, иногда там, где место даже не было обозначено. Кирилл смотрел в окно, совсем забыв попросить водителя или кого-то из попутчиков указать ему нужную остановку. Он поймал себя на том, что мысли, преследовавшие его последние дни, никуда не ушли, а звучали теперь как закадровый текст на фоне проплывающего мимо пейзажа. Как в старом советском кино, когда на долгих кадрах натурной съемки под музыку или без звучал хорошо поставленный голос актера, читающего за автора.

– Монастырь, говорю, – голос водителя прервал кинематографический ход мыслей Кирилла. Судя по интонации, водитель не первый раз называет остановку и, в отличие от жены Кирилла образца двухдневной давности, повторение не вызывало у него раздражения.

– Да-да, спасибо большое, – сказал очень тихо Кирилл, выходя, словно разговаривая сам с собой. Немногочисленные пассажиры смотрели вслед Кириллу, как и водитель, без раздражения, а, скорее, с любопытством. – Простите, – добавил он, обращаясь то ли к водителю, то ли к пассажирам.

Из пассажиров, едущих с Кириллом в одном автобусе, на остановке никто не вышел. Строго говоря, и остановкой место, на котором высадили Кирилла, назвать было нельзя. Может, просто, водитель, видя состояние пассажира, решил высадить его максимально близко от цели путешествия. Хотя тогда возникал, точнее, должен был возникнуть вопрос, откуда уезжать обратно – не на схиму же он приехал. Но у Кирилла в тот момент этот вопрос просто не возник.

Автобус, скрипя раздавливаемым колесами снегом, медленно поехал дальше по дороге. Кирилл стоял и смотрел на открывшийся перед ним пейзаж, достойный кисти величайших художников, «певцов скупой северной природы». Покрытое снегом пространство, смыкающееся на горизонте со свинцовым небом, грозящим упасть на бесконечную белизну всей своей серой непроглядной глыбой, и монастырский комплекс зданий, опоясанный стенами, как горло шарфом. Не по-щегольски, для красоты, как носят иностранцы, а по северному сурово, без форса, как функция.

От остановки идти было не далеко. Комплекс был хорошо виден, оставалось только найти, как подойти к нему. В нескольких десятках метров от остановки Кирилл нашел дорогу, ведущую к монастырю. Точнее, изъезженную, утоптанную в снегу полосу, углубленную относительно уровня лежавшего вокруг бескрайнего белого поля. В теплое время года здесь, возможно, пролегает проселочная дорога, ведущая в монастырь, но в тот день из-за толстого слоя снега это можно было только предполагать.

Монастырь был небольшой. Не из тех открыточных комплексов, призванных даже издалека поражать чрезмерной надменной помпезностью белизны, синевы и позолоты. Лаконичность и суровость белых стен, опоясывающих белые внутренние постройки с зелеными крашенными крышами и куполами, дополнялись по-монашески аскетичным зимним фоном.

У входа в ворота монастыря Кирилл остановился покурить. На фоне суровой, почти неподвижной в своей закоченелости природы разыгрывались сцены подстать, такие же холодные и суровые. Как в картинах у малых голландцев или каком-то бессюжетном кино о народах крайнего Севера, передающем не смысл, а эмоцию. Вот из ворот вышла женщина, повернулась к ним лицом, перекрестилась, слегка поклонилась, посмотрела на Кирилла и пошла в сторону дороги. Через минуту из ворот выбежал молодой парень в черном монашеском облачении. Полы его черного одеяния были покрыты налипающим от бега снегом. Он догнал женщину, что-то ей сказал, поклонился на прощание и уже, не спеша, вернулся обратно, часто выдыхая клубы пара, пока дыхание восстанавливалось от бега. Кирилл смотрел на эти картины из какой-то совсем другой жизни, параллельной его привычной, проживаемой им всего в сотне километров отсюда. Он курил и думал, что еще несколько дней назад он не мог бы себе представить, что отправится куда-то, в какой-то монастырь с, наверно, показавшейся бы ему тогда, еще несколько дней назад, смехотворной целью. Но теперь он стоит здесь, курит, смотрит на эту натуральную живопись, и ему плевать, что бы ему показалось еще несколько дней назад.

Пройдя мимо каких-то построек хозяйственного назначения, он подошел к собору. Перед входом стояли три человека: две женщины и мужчина. Мужчина стоял с непокрытой головой, держа зимнюю бесформенную шапку в руках. Редкие седые потные волосы на его голове были всклокочены, от головы шел пар. Женщины были в платках и какой-то зимней одежде еще из советской жизни. Все трое крестились и кланялись фасаду храма. Кирилл почувствовал себя неловко, словно он был свидетелем какого-то очень личного, интимного процесса. Он даже отвернулся и подождал, когда все трое зайдут в собор, и только потом зашел следом.

В соборе было темно. Пасмурное утро почти не пускало свет в окна, а тот, что все же попадал в помещение, был тускло-серым. Электрический свет, который горел только при входе, и слабый свет горящих на подсвечниках и лампадках свечей делали темноту внутреннего помещения еще более густой. Роспись потолка и колонн была, конечно, видна, но деталей евангельских сюжетов на потемневших от времени фресках разобрать было нельзя. При входе стоял стол, на котором лежали какие-то бумаги. За столом около единственной лампы сидел мужчина в черном одеянии и читал книгу. В тумане помещения храма ходили немногочисленные посетители, чьи темные силуэты обретали краски лишь при прохождении мимо горящих свечей.

Кирилл зачем-то сразу пошел в центр помещения. Остановившись, он задрал голову и начал пытаться рассматривать роспись потолка. На какой-то момент туристическая привычка осмотра культовых сооружений затмила все то, за чем он приехал сюда. Он опустил взгляд, увидел едва различимое золото иконостаса. Обернулся и пошел обратно к столу у входа.

– Простите, – обратился Кирилл к мужчине, читающему книгу, – Вы не подскажите, где я могу купить свечи?

Мужчина поднял голову, оторвавшись от чтения, и посмотрел на Кирилла. Оказалось, это был совсем молодой мужчина с реденькой всклокоченной светлой бородкой на почти еще мальчишеском лице. Мужчина был в черном одеянии, но неосведомленность Кирилла в церковной иерархии не позволила сделать какое-либо заключение о его статусе.

– Свечи Вы можете взять вот там, – он показал пальцем в место около стола и снова опустил глаза к книге.

Кирилл нашел в указанном месте несколько связок длинных церковных свечей, перевязанных красными нитками. Он вытащил одну и снова вернулся к читающему.

– Я прощу прощения, что отвлекаю, – обратился к нему Кирилл, – А кому деньги отдать?

Мужчина снова поднял глаза на вопрошающего, но не успел что-либо сказать, как сзади подошла женщина и взяла Кирилла за локоть.

– Я все расскажу, – сказала она не Кириллу, а молодому человеку, сделав рукой словно успокаивающий жест. Молодой человек снова принялся читать.

– Давайте я Вам помогу, – обратилась она уже к Кириллу. – Только прошу Вас говорить шепотом. Это же храм…

– Да-да, простите. Я, просто, хотел узнать, кому деньги отдать за свечи и сколько?

– Свечи ничего не стоят, – ответила женщина.

– Но…

– Но, если Вы хотите, можете оставить пожертвование при выходе. Сколько – это каждый решает для себя. Никакого прейскуранта нет.

– Спасибо, – сказал Кирилл, сам не совсем поняв, за что именно он благодарил. – А может Вы мне еще поможете… Я хотел бы записку… или я не знаю, как это точно называется. Ну, чтобы помолились за человека…

– О здравии или о упокоении?

Кирилл ответил не сразу. Вдруг слезы, которых не было все эти три дня, мгновенно наполнили глаза, покатились горячими щекотящими одинокими каплями по щекам, стали не сглатываемым комом в горле. Все эти три дня он находился в оцепенении, иссушающем изнутри, не отпускающем одними и теми же кувыркающимися в голове мыслями. А теперь одним простым вопросом, словно прорвало. Кирилл молчал, отвернувшись в темноту, чтобы не были видны его слёзы и то, как он их утирает. Женщина молча ждала рядом.

– Надеюсь… – Кирилл пересилил ком в горле, отчего звук получился сдавленным, – о здравии.

Он повернулся лицом к женщине, но слезы по-прежнему текли. Он достал из сумки бумажный платок и высморкался. – Простите…

– Тут не за что просить прощение, – сказала женщина. Она еще немного подождала и добавила. – Вот листок. Это о здравии. Пишете имя.

– Просто имя?

– Просто имя.

Кирилл хотел было спросить, как же только по имени можно молиться о конкретном человеке, но увидел, что на листке действительно разными подчерками уже написаны имена, и спрашивать не стал. Он добавил с написанному – своё. После чего поднял глаза на женщину, которая, как оказалось, все это время смотрела на него. Кирилла не отпускали сомнения, что помощь от молитвы будет адресной, что его долгое и такое непривычное путешествие с этой конкретной целью не станет теперь напрасным. Но женщина, словно предупреждая его вопрос, молча кивнула, и сомнения прошли. Он кивнул в ответ, взял свечу и пошел к ближайшему подсвечнику, на котором уже горели несколько свечей. Слезы все лились, не переставая, словно открылась какая-то ранее закрытая заслонка.

Кирилл некоторое время смотрел на пламя свечей. Оно колыхалось и иногда подергивалось при тихих щелчках. Он зажег свечу от одной из горевших в подсвечнике. Держа зажженную свечу в руке, Кирилл то стоял молча, глядя на огонь, то начинал бормотать, то снова замолкал. А в мыслях формулировалось все то, что вот уже три дня крутилось в его голове, не оставляя ни на минуту. Он просил. Перекладывал свечу из руки в руку и утирал слезы то одной рукой, то другой, не обращая внимания на стекающий на пальцы воск. То закрывал глаза, и слезы вытекали из-под закрытых век, то снова открывал и смотрел на огонь свечей. Закончив, он закрыл глаза и стоял так несколько секунд. Затем выдохнул, открыл глаза и установил свечу, после чего еще некоторое время смотрел на ее подрагивающее пламя.

Вдруг он резко, как по невидимой команде, развернулся и пошел к выходу. У выхода он остановился у ящика для пожертвований и сунул в щель сложенные купюры.

Выйдя из дверей, он достал сигарету и закурил.

– Здесь нельзя курить, – сказал сзади знакомый голос. Это женщина, которая помогала ему, вышла следом. Кирилл послушно потушил сигарету о еще не спрятанную пачку. Посмотрел по сторонам и, не найдя урны, сунул окурок обратно внутрь пачки.

– Простите. Как-то не подумал…

– Пустяки. Зачем просить прощения, там, где оно не подразумевается?

– Так меня воспитывали… – он пожал плечами. – Стандартный набор слов воспитанного ребенка.

– В том-то и дело, что стандартный. Пустые слова. Лучше раз покаяться в главном, чем просить прощения по каждому пустяку.

– Не буду с Вами спорить, но мне так не кажется…

– И, что важно, – продолжила женщина, не замечая ответа Кирилла, – в случае покаяния действительно можно заслужить прощение.

– Наверно…

– А Вы не ставьте все под сомнение, а попробуйте. Понимаю, что первая реакции многих людей – это неприятие. Но раз уж вы приехали сюда. Не куда-либо, а именно сюда…

– Я приехал не за прощением, а за помощью. Той, которую уж, как говорится, больше негде…

– Это не так уж важно, за чем Вы ехали… – снова бесцеремонно перебила женщина, -Главное, что Вера Вас привела сюда! Именно сюда!

– В моем случае, скорее, Надежда. Надежда и Любовь…

– Снова пустые слова! Вас сюда могла привести только Вера, как Вы не понимаете?! И привела независимо от того, осознаете Вы это или нет! Сказано: «По вере вашей да будет вам.»

– Это-то и печально… – еле слышно выдохнул Кирилл.

Он зажмурил глаза и надавил на закрытые веки пальцами. Ему стал неприятен этот разговор и неожиданный, напористый, даже агрессивный тон этой женщины. Он больше не хотел разговаривать с ней, и первоначальная благодарность стала переходить, перерастать в раздражение. Вдруг навалилась усталость. Неподъемная и болезненная. И эти графитовые давящие тучи, и эта назойливая женщина с менторским тоном, отчитывающая его как нашкодившего первоклассника. А в голове вертелись не ушедшие, а только на время спрятавшиеся в уголок мысли. На время. Они явно не собирались никуда уходить.

– Ладно, вижу разговор Вам этот неприятен, – женщина сменила тон на примиряющий. – Не буду Вам больше досаждать. Вы, просто, должны кое-что понять, а Вы не хотите. Не хотите сделать последний шаг и самый важный шаг. Ну, что же… Очень жаль.

Кирилл закашлялся, выпуская пар через прикрывающую рот ладонь. Он открыл глаза.

– Это Вы, видимо, не совсем правильно все поняли, – сказал Кирилл. – Не было никаких шагов. Вы считаете, что Вера привела меня сюда. А меня привело сюда отчаяние. Невозможность получить помощь где бы то ни было. Я приехал просить помощи. Просить, уже почти не надеясь. Но все-таки «почти», раз приехал. Вы скажете, что без Веры я бы сюда не приехал. А мне, просто, некуда больше, понимаете?! Просто, я не хочу сдаваться, как та лягушка в притче про кувшин молока. Барахтаюсь, любыми способами. Даже теми, которыми… которые раньше…

Он запнулся. Ком снова подступил к горлу и не давал продолжить. Он начал судорожно глотать, пытаясь убрать его куда-то вниз по горлу. В краешках глаз снова начали пощипывать слёзы. В течение всей этой паузы женщина молчала.

– Я бы никогда не приехал сюда, наверно. Да даже не наверно, а точно. Я, как бы это сказать, не отсюда. Вы понимаете, что я хочу сказать? Я не верил, да и сейчас не верю, честно говоря. Но я ищу помощи, и мне посоветовали, видя мое состояние… Говорят, там правильный монастырь, увидишь. Точнее, почувствуешь. Там про Бога, а не про деньги. И это правда, тут… По-другому, не так, как везде… А по поводу, как Вы сказали: «Бог привел именно сюда» – так для меня нет конкретного «сюда», я готов просить помощи везде. Лишь бы допроситься. Потому что Надежда осталась только на необъяснимое. А церковь – это для меня как раз земной институт необъяснимого, в который я… ну, не мое, в общем. Но сейчас, так получилось, что больше-то и идти некуда. Почему именно сюда? Да я куда угодно, к любым конфессиям бы обратился, но, просто, не знаю, есть ли у них такие же возможности просить. Такое вот определенное, формальное действие, по правилам. Чтобы не просто стоять, запрокинув голову, в поле и в небо орать… Должны быть, но не знаю… Может еще и поеду, я не гордый, особенно теперь… А о наших… То есть о православных храмах, есть кому рассказать… И рассказали, и помогли… Вот вы, например… Спасибо Вам…

Он хотел еще что-то сказать, но женщина не стала дослушивать этот сбивчивый монолог и молча перекрестила Кирилла.

– Храни Вас Бог.

Она уже развернулась, собираясь уйти, но Кирилл сделал движение рукой словно хотел ее остановить и что-то спросить. Но быстро убрал руку, передумав.

– Вы что-то хотите у меня спросить? – заметив жест Кирилла, спросила женщина.

– Да, – сказал он после некоторой паузы, – но, боюсь, мой вопрос может Вас обидеть. А мне совсем бы не хотелось Вас обижать…

– Никакой вопрос не может обидеть, если только он не с этой целью задавался…

Кирилл кивнул, но никак не мог решиться. Женщина стояла молча и смотрела на него, будто вынуждая продолжать.

– Вы верите в Бога? – наконец произнес он.

Женщина посмотрела в его глаза и смотрела так, молча, некоторое время.

– Я в нем не сомневаюсь, – ответила она, продолжая смотреть прямо в глаза.

Кирилл не выдержал ее взгляда и опустил голову. Не поднимая глаз, он машинально достал пачку сигарет из кармана, и, спохватившись, положил ее обратно. Женщина еще какое-то время стояла рядом. Он не поднял головы, даже когда услышал удаляющий снежный скрип её шагов.

– Простите… – выдохнул тихо Кирилл, не поднимая глаз.

Некоторое время он бессмысленно смотрел на свои осенние, легкие не по сезону туфли, утаптывая подошвой оставшиеся пушистые островки снега.

Он поднял голову. Тот же суровый пейзаж. Только сейчас он заметил черные силуэты деревьев, растущих на монастырском дворе. Редко расставленные, одинокие, нагие, когтистые они будто упирались и царапали ветками беспроглядное небо, подгибаясь под его тяжестью. Кирилл стоял и некоторое время смотрел на них.

Потом он поймал себя на том, что чего-то ждет. Что стоит и не идет обратно к выходу из монастыря, хотя все, для чего он приехал, вроде бы, сделано. Переминается с ноги на ногу, словно ожидая чего-то, без чего не решался уходить. Да-да, именно «не решался». Что-то необязательное, но решающее, важное. Без чего не хотелось возвращаться. Это было ожидание подтверждения. Подтверждения правильности его действий и надежд. Подтверждения услышенности Тем, к кому он нес свою боль и от кого ждал той самой чудесной помощи. Какого-то знака, что всё не зря. Хоть намека. Там, в храме, у свечей он ничего не почувствовал. А что он ожидал почувствовать? Кирилл сам себе не мог ответить на этот вопрос. Наверно, какую-то обратную связь. Понять, что все его слова, высказанные и не высказанные вслух там, в тишине и темноте храма, не остались там же, что это не было пустым формальным ритуалом, что он был услышан. Он, не веря, готов был поверить, получив знак. Это он, Кирилл, который всегда с таким заносчивым скепсисом относился ко всяким религиозным фокусам, призванным подтвердить божественное участие.

Он смотрел по сторонам, прислушивался к себе. Но ничего… Разве только окончательно замерзли ноги в легких туфлях. Кирилл не верил в чудеса, но ждал именно такого намека на чудесное и необъяснимое. Да, он не верил в необъяснимое, но как примириться с наглядным, материальным и неутешительным?

Кирилл еще немного потоптался на месте. Снова вытащил пачку из кармана, достал оттуда сигарету, хотел было положить ее обратно, но махнул рукой и пошел к воротам монастыря, держа сигарету в руке.