Читать книгу Дар богов - Валентина Георгиевна Панина, Валентина Панина - Страница 3

Плесковский князь Всеволод Мирославич решил наконец-то отложиться от Новгорода и заставить его признать независимость своего младшего брата, упроченную ещё при князе Довмонте, в крещении ‒ Тимофее, жившем во второй половине тринадцатого века.

Древний Плесков12 – был вечевой республикой и одновременно городом-крепостью, страж русских земель на северо-западе. Из глубины веков пришло к нам первое упоминание о Плескове. Известно только, когда приехал князь Рюрик с братьями от варягов к словенам княжить, этот город в то время уже существовал. Также известно, что Игорь Рюрикович взял себе жену Ольгу из Плескова. Её родиной была Выбутская весь, что находилась вверх по течению реки Великой близ Плескова.

Новгородскому князю Олегу не понравилось, что Всеволод Мирославич собрался отложиться от Новгорода, он собрал полки, чтобы скрестить мечи с Плесковским князем. Всеволод собрал своих воев и пошёл навстречу полкам Олега.

Княгиня Ярина Любомировна, супруга Всеволода Мирославича, проводив князя в поход, ходила по покоям в тоске. Не в тоске по неверному супругу, а от того, что вокруг не стало повседневной привычной суеты. Во двор выходила редко, чтобы не видеть дворовых девок, которых князь беззастенчиво и не скрываясь от княгини, обнимал по углам днём и приводил ночами в свою ложницу. «Безсоромный!» – возмущалась княгиня, но сделать ничего не могла. Если бы это была какая-то одна девка, она бы придумала, что с ней сделать, да просто могла выгнать её со двора, но всех она выгнать не могла. Кто тогда будет работать? Приходилось терпеть.

Наконец ей надоело затворничество, она вызвала десятника и приказала оседлать её Рыжуху и самому быть готовым её сопровождать. Десятник пошёл на конюшню, оседлал княжескую Рыжуху, подвёл к крыльцу и пошёл доложить.

– Княгиня! Лошадь у крыльца.

– Добро, иди, щас выйду.

Когда княгиня вышла на крыльцо, Ждан стоял у стремени её лошади. Она подошла, подождав немного, обернулась к десятнику и, ухмыльнувшись игривым голоском прощебетала:

– Чё вояка, не знашь как за женщиной надобно ухаживать? Помоги мне сесть в седло.

Десятник удивился игривому настроению княгини, но ничего не сказал, а подхватив её сильными руками за талию, легко посадил в седло.

– Каки у тя сильные руки! Как звать?

– Ждан.

– Ждан? – хохотнула княгиня, – хорошее имя. Поехали, Ждан, прогуляемся, засиделась я в тереме.

Кметь тут же взлетел в седло на своего жеребца Шамана, и они выехали со двора: княгиня впереди, кметь на полкорпуса сзади. Он смотрел на княгиню и любовался её ладной фигурой, как она гордо держит голову и уверенно держится в седле. Он до сих пор ощущал её гибкое тело под своими руками, когда подсаживал в седло и был не прочь обхватить и смять этот распустившийся цветок в своих объятиях, но отгонял эти грешные мысли, не смея даже думать о таком счастье.

Солнце уже оторвалось от окоёма и начало свой дневной пробег по небосводу, когда они доехали до реки Великой. Оно своими жаркими лучами запуталось в пышных верхушках деревьев. У слияния двух рек – Великой и Псковы – высился каменистый мыс, поросший могучими столетними деревьями, и Ярина Любомировна направила свою лошадь туда в тень деревьев. Утомлённая поездкой княгиня спешилась, подошла к краю мыса и залюбовалась неторопливой широкой рекой. Кметь тоже спешился и, забрав у княгини лошадь, стреножив её, пустил пастись, а своего жеребца привязал к дереву и остался стоять возле него. Княгиня долго смотрела вдаль и о чём-то думала. Она вдруг почувствовала себя маленькой, одинокой и беспомощной. Ей захотелось спрятаться в объятиях сильных рук этого неразговорчивого кметя. Подставив лицо лучам солнца, полузакрыв глаза и чуть раздвинув губы в улыбке, она наслаждалась теплом, вдыхая запах сосновой смолы, разогретой на горячем солнце. Вдалеке голубую гладь реки Великой разрезали острогрудые ладьи рыбаков.

– Подойди! – услышал тихий приказ Ждан.

Он с недоумением посмотрел на княгиню, медленно бесшумно подошёл и встал рядом.

Она развернулась и стала в упор разглядывать кметя. «Хорош собой! – думала она. – Такие молодцы бередят девичьи сердца и не дают спокойно уснуть. Красив, чернобров, широк плечами, с большими чёрными глазами. Чёрные волосы вьются кольцами и перехвачены сзади в хвост кожаным ремешком, крепок руками, в которых сила и ловкость для труда и битвы, а ещё эти руки, наверное, могут быть ласковыми и крепко держать в объятиях». Ей приглянулся кметь, и сердце её взволнованно стучало в груди. Нахлынувшее вдруг чувство стыда было таким острым и глубоким, что Ярина испугалась, она почувствовала, как загорелись жаром её щёки, она подняла на него свои задумчивые глаза. Ни один мужчина не вызывал в ней такого волнения, как этот кметь. Он знал, что нравится женщинам, но для молодых вдовушек главное было заключено не в мужской красоте, а совсем в другом предмете мужской гордости… Ждан посматривал на княгиню, как кот на сметану, он видел, как глаза княгини затуманились желанием, но заговорить не посмел.

– Подойди ближе, – требовательно прошептала она.

Ждан помедлил, но подошёл так близко, что её платье касалось его ног. Он молча смотрел на княгиню: сначала на лицо, потом взгляд опустился на грудь и ниже.

– Наклонись, – поступил новый приказ. Ждан уже понял, чего от него хочет княгиня, но не решался притронуться к ней, подумав: «Кто их знат ентих княгинь чё у них на уме». Она посмотрела на его красивые и чётко очерченные губы, изогнутые в лёгкой улыбке и ей вдруг захотелось их поцеловать, чтобы узнать: холодные они у него или теплые. «Какой он на вкус?» – подумала она, улыбнувшись и не дожидаясь, обвила руками его шею и впилась страстным поцелуем в его губы. Когда она его отпустила, кметь заправил выпавшую у неё прядь волос под волосник, насмешливо посмотрел на неё, медленно привлёк к себе, так что она припала щекой к его груди, слыша гулкое биение его сердца. Руки кметя сомкнулись вокруг неё, потом он скинул с её головы волосник и прижался лицом к волосам, не сдержав протяжного облегчённого вздоха. Она отстранилась, отошла, села на траву под раскидистым кустом и похлопала рукой рядом с собой. Он не стал медлить, сел рядом, взял в ладони её лицо и стал самозабвенно целовать. Он понял, что ей это надо. Княгиня плавилась под нежными, но страстными поцелуями. Ах, эти вечные поиски наслаждений! Его рука потянула за край платья и заскользила вверх по ноге… Княгиня охваченная страстью, закинула руки ему на шею и, прижав к себе, прошептала:

– Да…, да…, не останавливайся… – Роскошная молодая женщина разметала нагое тело на сброшенных одеждах, чёрные волосы запутались в стеблях полевых цветов и вскоре из высокой травы, прикрывающей их от посторонних глаз, раздались страстные стоны.

Ярина была впечатлена силой страсти кметя, от которой она впервые в жизни то ли воспарила к небесам, толи рухнула в бездну сладких ощущений. Оба словно стремились насладиться друг другом впрок. Прошёл не один час, прежде чем он попытался оторваться от княгини, но она не хотела его отпускать.

– Дай мне чуток времени и тада я снова смогу двигаться, – Ждан посмотрел на княгиню ласкающими чёрными глазами, в которых она тонула, как в омуте.

Они расслабленно лежали в траве, молча наблюдая за бегущими облаками. Кметь думал, что будет, когда вернётся из похода князь, а княгиня старалась придумать, где будет встречаться с кметем, когда князь будет дома. Она повернулась к нему и стала водить пальцем по его лицу, чувствуя колючую щетину на небритом подбородке и нежность его чувственных губ. Он провёл ладонями вверх по её руке, зарылся пальцами в её волосы и подарил крепкий, требовательный и долгий поцелуй… Ждан довольно улыбнулся, увидев её затуманившиеся от желания глаза.

Когда они собирались возвращаться, Ждан спросил:

– Я ещё нужон буду тебе в качестве обычного мужчины?

– Нужон. Конечно, нужон. И не такой уж ты обычный мужчина. Ты мне нравишься. – Потом сидя уже в седле глядя на кметя, подумала, – за одни токо плечи засранцу можно простить если не всё, то многое, задница, опять-таки, крепкая, соблазнительная. Прямо бык-осеменитель. О, Матушка Макошь! Прости мя безсоромну!13 – Они были вполне довольны друг другом, и в ближайшем будущем менять в своей жизни ничего не собирались.

С этого дня Ждан часто среди ночи приходил к княгине в ложницу, иногда они уезжали в луга или в лес. Они плыли по бурной реке страсти, не заглядывая в завтрашний день. Сегодня им было хорошо, а завтра… кто знает, что будет завтра? Так зачем усложнять себе жизнь? Княгиня была необыкновенно привлекательна, Ждан давно заметил её недовольство князем, но в силу своих профессиональных обязанностей у него не было повода пообщаться с ней поближе. Языческий брак князя с княгиней для Ждана не значил ничего, потому что князь мог иметь несколько жён, только первая жена была водимой, то есть главной. Клятва верности, принесённая князю, для него много значила. Изменить князю на поле боя он и помыслить не мог. А коли речь идёт о любви, то тут другой обычай. За бесчестье муж вправе и жену наказать, и её любовника. Может потребовать виру хоть серебром, хоть кровью. Надо сказать, что охочему до женщин Всеволоду Мирославичу тоже, бывало, приходилось одаривать своих женщин дорогими подарками вместо отступного. Правда, князь и не боялся никого, он изрядно умел биться на мечах, хотя никто и не рискнул бы вызвать его на поединок, всё-таки князь. Но в данном случае обидчиком был Ждан. И он сильно сомневался, что князь будет с ним биться, узнав о прелюбодеянии княгини с десятником, просто отдаст их палачу или Ждана лишит головы, а княгиню положит под плети а потом посадит под замок, но может отправить в монастырь до конца её дней. Такое положение дел Ждана не устраивало, а поскольку отказываться от княгини он не собирался, «придётся князю побыть в неведении», – решил десятник.

В покои княгини Ждан входил, постучав условным стуком. Вот и сегодня в полночь, постучав, толкнул дверь ложницы и вошел. Затворив за собой дверь и задвинув засов, на мгновение замер, прислушиваясь по извечной привычке воина. Пахло в покоях сладко, благовониями и женщиной. В тишине слышалось быстрое, прерывистое дыхание. Вдруг прозвучал взволнованный голос:

– Ну же! Чего испужался?

Ждан шагнул к ложу, откинул полог и вошёл.

– Будь здрава, красивая, – услышала она бархатный глубокий голос с хрипотцой.

– Иди ко мне!

На краю широкого ложа сидела княгиня, с распущенными волосами, в длинной рубахе с красной обережной вышивкой, очень красивая, мягкая и теплая даже с виду. Княгиня не могла оторвать от него глаз, ни на миг, не выпуская его из поля зрения. Его чёрные глаза излучали дерзкую обольстительность дразняще, горячо и бесстыдно. Его внешнее физическое совершенство проверка любовью подтверждала его абсолютное великолепие. С князем она не испытывала таких чувств, как с этим десятником. Ярина встала, откинула голову, пропустила пальцы сквозь свою густую гриву длинных русых волос и замерла с поднятыми руками, тяжёлая грудь приподнялась, губы приоткрылись в ожидании поцелуя. Ярина больше не была неприступной княгиней. Она была просто женщиной страстно желающей любви. Она оказалась любовницей умной и страстной. И хотя Ждан в любовных делах далеко не мальчик, но и ему она в некоторых вещах могла дать несколько очков вперёд. Ею владело желание каждый раз испытывать что-то новое, возноситься на какие-то неизведанные высоты чувств. Она была неутомима и изобретательна, и Ждан поневоле становился соучастником её экспериментов, а когда лень одолевала его, она находила средства подстегнуть его желания. Ждан, опустив полог, неотразимо улыбнулся, как он умел это делать, шагнул к княгине, обнял и прижал к груди. Не раздеваясь, опрокинул её на ложе, задрал её рубаху, распустил гашник14 …, и стало ему так сладко, как давно не было. Ярина тихонько постанывала, запутавшись пальцами в его волосах, и тянулась ему навстречу…

– Тебе хорошо? – спросила она, когда Ждан, расслабившись, перевернулся на спину, потянув её за собой.

– Да, очень, – шепнул он в её маленькое ушко. – Но тебе скоро будет ишшо лучше…

И не обманул. Снял с неё рубаху, разделся сам, задул огоньки и насладился княгиней сполна. Каждым изгибом, каждой складочкой, ямкой. Сначала неторопливо и бережно, потом – сильно и страстно, наконец – жадно и нетерпеливо, почти грубо, так, чтобы княгиня прочувствовала его силу и растворилась в нём, забыла обо всём на свете, как и он.

– Мне пора, скоро утро, – прошептал Ждан, сбрасывая с себя одеяло.

– Помни обо мне, – княгиня откинулась на подушки и прикрыла глаза.

«Захошь, не забудешь», – подумал он, всё ещё находясь под впечатлением её ошеломляющей страсти и ощущая ответную реакцию своего могучего тела.

Ждан ушел от княгини задолго до рассвета. Следовало соблюдать осторожность, чтобы ни одна душа не узнала, что в ложницу к княгине по ночам ходит простой десятник из княжеской дружины. Укладываясь в собственную постель, Ждан чувствовал себя совершенно счастливым, если бы не совесть, которая время от времени начинала его беспокоить, всё-таки он предавал своего князя. Хотя…. Он не любил княгиню, просто пользовался её расположением. Он мог пойти вечером в город и без труда найти себе женщину на ночь, но зачем куда-то идти, когда он знал, что княгиня ждёт его в ложнице. И его совесть, чуть приподняв голову, тут же засыпала беспробудным сном, да, если честно, она вообще мало когда его беспокоила, не тот он был человек, чтобы мучиться угрызениями совести, если женщины сами смотрели на него жадными призывными взглядами и он не мог обмануть их надежд.

Время летело быстро. Ещё стояло лето, днём солнце жарко пригревало, но по утрам уже появлялась холодная роса, а к вечеру веяло прохладой, правда, деревья ещё не думали одеваться в разноцветные одежды. Небо было высоким и голубым, на нём редко появлялись дождевые тучи, но осень неумолимо надвигалась, рожь на полях наклонила свои тяжёлые головы от крупных спелых зёрен. Лето подходило к концу. Княгиня была женщиной импульсивной, а потому склонной впадать в панику, вот она и запаниковала, почувствовав, что непраздна. Она испугалась и, дождавшись, когда ночью Ждан пришёл к ней в ложницу и стал медленно раздеваться, предвкушая скорое наслаждение, княгиня не выдержав, воскликнула:

– Ждан! Я непраздна! Чё делать? – Под её глазами залегли тёмные круги, придавая ей измученный вид.

Брови у Ждана взметнулись вверх и застыли в крутом изломе. Кметь не ожидал такого поворота, а если честно, то даже не задумывался об этом, ведь княгиня была замужем, а значит, грех должен быть прикрыт замужеством и его вроде бы и нет, но! В данном случае есть такое «но», которое в корне может изменить жизнь княгини и его собственную. Князь уже не первый месяц был в походе, а значит, когда он возвратится домой, сразу поймёт, что княгиня, пока его не было сблудила и начнёт разбираться с кем. Когда узнает, что княгиня грешила с кметем его дружины, снесёт ему башку одним махом и не спросит, как зовут. Ждан ещё не успел снять портки, снова завязал гашник, взял рубаху и стал надевать.

– Послушай, люба моя! Мы не давали друг другу никаких обещаний… Ты, матушка, сама думай, чё делать. У меня жены нет, за родишкой некому будет ухаживать. Могу свезти тя в монастырь, покуда князь не возвернулся из похода, там поживёшь и родишь.

– А потом я с дитём куды?

– Ну да…, князь не поверит, что енто его дитя. Дык можно оставить его монашкам.

– Ты, кметь, должно быть шутишь? Ты хошь, чтобы я своими руками отдала собственное дитя чужим людям? Кстати, ты помнишь, что енто и твоё дитё? – Она уперла руки в бока и прожгла взглядом Ждана, у неё даже пальцы сжались в кулаки.

– А, може, те обратиться к повитухе, чтобы избавила тя от ребёнка, покуда не поздно? – пытался найти выход кметь.

– Ты! Мерзка тварь! Енто же твой ребёнок! Как ты можешь так говорить? – княгиня распалялась всё сильнее, она размахнулась и влепила ему пощечину. Ждан даже не попытался увернуться, только потёр рукой щёку, и продолжил одеваться.

«Минуй нас пуще всех печалей, и барский гнев, и барская любовь», – как писал Грибоедов. У княгини оказалась тяжёлая рука. Щека горела от пощёчины. Ждан лихорадочно думал: «Чё же делать?» Но ни одной здравой мысли не возникало в его голове. Если бы он был женат, то забрал бы к себе ребёнка, но у него даже на примете не было ни одной женщины, на которой он захотел бы жениться. Как бы он не перекладывал всю ответственность на княгиню, всё равно отвечать перед князем придётся им обоим. Даже, если князь признает этого ребёнка своим, то каково будет ему на своё родное дитя смотреть со стороны: ни обнять, ни пожалеть, ни сказать в трудную минуту: «Всё будет хорошо, я с тобой». Он встрепенулся, поняв, что отвлёкся, когда услышал голос княгини:

– И, чё ты молчишь? Ты же понимашь, ежли я уеду в монастырь, те никада не увидеть свово ребёнка!

– Вот видишь, милая, я всегда знал, что недостоин тебя. Я енто заслужил, – его глаза мрачно смотрели из-под нахмуренных бровей. – Када чё надумашь, где меня найти сама знашь. А, ежли надумашь ехать в монастырь, тада надобно поторопиться.

Ждан оделся и посмотрел на княгиню в упор. Она сидела на ложе прямо, пожалуй, слишком прямо, слегка откинув голову назад, глаза смотрели на него с презрительным прищуром, а губы тронуло выражение брезгливости. Он запустил пальцы в волосы, взлохматил их и медленно выдохнул. Проблема была сложнее, чем можно было себе представить и это ставило его в тупик. Он не снимал с себя ответственности, но такого предполагать не мог. Обычно женщины сами заботились о том, чтобы не понести.

***

Утро следующего дня выдалось туманное, тёплое, безветренное. В воздухе висела сырая мгла. Земля впитывала небесную влагу, тонкая пелена облаков золотилась от солнца. Промытая дождём зелень кое-где имела особый, яркий цвет, среди жёлтых проплешин. Княгиня сидела у окна и плакала. У них с князем за три года их совместной жизни детей не случилось, и теперь она переживала, что ребёнок, которого она столько ждала, появился, но не от мужа. Если сейчас она от него откажется и по совету Ждана оставит его монашкам в монастыре, то больше у неё детей никогда не будет, а князю нужен наследник. Он может выбрать какую-нибудь вдовушку с ребёнком и объявить его наследником. Княгиня тяжело вздохнула и прошептала: «Делать нечего, князь не потерпит измены, запорет кнутом до смерти, придётся ехать в монастырь». Расплата за грехи не всегда смертельна, но всегда болезненна. Княгиня тяжело переживала и часто плакала о своей горькой судьбе: плакала о том, что придётся расстаться с ребёнком, о том, что ждёт её малыша в жизни, о невозможности держать его на руках и наблюдать, как он растёт, о том, что проклятущий князь оказался пустым, неспособным иметь детей.

Время шло, княгиня целыми днями сидела у себя в ложнице, чтобы не давать повода прислуге обсуждать её положение и гадать, кто же отец будущего ребёнка, потому что все дворовые девки давно знали, что князь пустой. Когда княгиня поняв, что скоро ей рожать, позвала свою горничную Анютку, приказала собирать вещи и готовиться в поездку. Через два дня вещи были сложены в дорожные сумки, княгиня одета в свободные тёплые одежды, которые скрывали её беременность, сверху накинула корзно,15 подбитое беличьим мехом. Она призвала в народную палату дворского. Вошёл высокий, крепко сбитый пожилой мужчина, волосы с сединой, в движениях – сквозит сила. Одет был в свиту вышитую обережными знаками. Когда-то он был отчаянным и храбрым воем, но теперь по состоянию здоровья уже который год служил у князя дворским.

– Звала, княгиня?

– Ярец! Я уезжаю в монастырь, покуда князь в походе, следи здесь за порядком, ежли чё в твоём распоряжении ополчение, да и десятник с кметями возвернётся, када меня проводит.

– Слушаюсь, княгиня! – дворский поклонился.

И княгиня с горничной отправились в дальний путь. Их сопровождал Ждан со своей десяткой кметей. Монастырь находился в лесу в двух днях езды на конях. Княгиня с горничной ехали в крытой повозке. Дорога была неровная, повозку трясло на кочках. Погода уже не радовала теплом, иногда сыпала снежная крупа, иногда крупные снежинки летели, быстро прикрывая белым ковром застывшую землю. К вечеру княгиня устала, под глазами появились тёмные круги. Она легла на шкуры, накинутые поверх сена, и закрыла глаза. Горничная дремала на лавке вполглаза, присматривая за княгиней.

Отряд остановился в лесу на ночлег, княгиня проснулась, приподнялась и уставилась, не мигая, на горничную.

– Матушка! Чё случилося? – вздрогнула горничная и поёжилась под безумным взглядом княгини.

– Анютка! А ты могла бы малыша взять себе, как будто енто ты родила?

– Матушка! Дык как я могу? Ведь никто не поверит, что ребёнок мой, я же не ходила непраздна.

– Да-да, не поверят, – сникла Ярина, – чё ж делать-то? Я не хочу ребёнка оставлять у монашек! Помоги, Анюта!

– Дык, чем же я могу помочь, матушка княгиня?

– Придумай чё-нить, век буду за тя молиться! У меня же других детей никада не будет!

– Дык пущай она у монашек поживёт, мы будем её навещать, а када подрастёт, заберёшь её к себе, и тада ни у кого никаких вопросов не будет, дажеть у князя.

– Ну, чё ж делать, може ты и права. Токо мне хотелось ребёнка понянчить, поносить на руках, видеть, как он растёт.

Кмети развели костёр, княгиня с горничной вышли из повозки, поёживаясь от холода, подошли к костру и сели на поваленное дерево. Ждан разогрел мясо и подал женщинам, положив горячие куски на листья лопуха, стряхнув с них снег. Вдруг раздался протяжный волчий вой. Он восходил вверх печальными полутонами и задерживался долго на напряжённой пронзительной ноте, к нему подключились ещё несколько голосов и вскоре все голоса оборвались на высокой ноте.

– На охоту зверьё вышло, – заметил Ждан, лёжа на попоне около костра, – как бы сюда не пришли на запах мяса.

– Разведём костёр побольше, да дежурить будем всю ночь по очереди, с помощью Велеса може обойдётся, уйдут стороной, – ответил рядом сидящий кметь, сухощавый и с небольшой редкой бородкой, сбив шапку набекрень и увлечённо обгладывая горячее мясо с косточки.

– Чё-то страшно мне в ентом лесу, да ишшо ночью, – поёжилась княгиня.

– Страшно будет, ежли бродни нападут. Они народ опасный, отчаянный, посекут не успешь мыргнуть, но вы не бойтесь, я дозорных выставлю, – успокоил женщин Ждан.

Поднявшийся ветер разогнал облака и бездонное ночное небо расцветилось яркими звёздами, луна ещё не взошла и тьма кругом была кромешной. Слышался шум деревьев, клонивших верхушки под холодным ветром. На землю опустилась ночь. Княгиня с горничной, отужинав, ушли в свой возок и, закрыв полог, легли спать. Ярине Любомировне не спалось. Она ворочалась с боку на бок, тяжело вздыхала и неустанно просила прощения у своего ещё не родившегося ребёнка.

Кмети легли спать вокруг костра. Дозорные ходили кругами мимо возка, где спали княгиня с горничной, мимо коней привязанных к дереву, мимо спящих у костра кметей.

***

На следующий день, когда солнце уже приближалось к окоёму, отряд подъехал к монастырю. Ждан постучал в ворота, через некоторое время открылось маленькое окошечко, из него выглянуло сморщенное старушечье лицо монахини-привратницы.

– Вы кто, люди добрые? Чё хотели?

– Матушку настоятельницу позови, скажи княгиня Плесковская приехала.

– Ждите покуда. – Окошко захлопнулось, и послышались частые старушечьи шаги.

– Побегла, старая, щас приведёт настоятельницу, – сообщил Ждан княгине.

Ярина Любомировна выбралась из возка и, поправив одежды, осталась стоять около него. Вскоре открылось окошечко в воротах и оттуда на княгиню посмотрели пронзительным взглядом чёрные глаза, и тут же исчезли, окно закрылось, застучали запоры, ворота приоткрылись, и настоятельница жестом пригласила княгиню войти. Анютка, подхватив вещи свои и княгини пошла следом за своей хозяйкой, согнувшись под тяжестью сумок. Княгиня обернулась к Ждану.

– Возвертайтесь домой, через тридесять дён пришлёшь гонца, сообщу када за мной приезжать, – отвернулась и поспешила, насколько это было возможно в её положении, за настоятельницей.

Матушка настоятельница встретила княгиню приветливо и повела её сразу в свободную келью. Там, княгиня, оставив горничную разбирать вещи, пошла по приглашению настоятельницы в её клеть, в которой настоятельница занималась монастырскими делами. Княгиня, проходя по коридорам, смотрела на монахинь в чёрных одеждах, и у неё стало тоскливо на душе, как будто попала в другой мир, где только чёрные и белые цвета. Она и до приезда в монастырь иногда видела монашек и монахов, но в одном месте и в таких количествах ей видеть не приходилось. Этот мир ей казался мрачным и безрадостным, который был подстать её настроению. В монастыре другие цвета не положены были. Черный цвет монашеского одеяния символизирует покаяние, отречение от мира, умирание для всего мирского, дабы ожить для Бога.

Матушка Ксения привела Ярину Любомировну к себе в кабинет, чтобы узнать истинные причины её приезда.

– Княгинюшка, присаживайся, устала, поди, с дороги. В твоём положении опасно пускаться в дальние путешествия.

Княгиня прошла и села на стул около стола, на котором у настоятельницы лежали бумаги.

– Есеня!! – крикнула настоятельница. Дверь открылась и заглянула молоденькая послушница в подряснике и платке, повязанном на лоб. – Принеси нам чай с сушками. – Послушница молча поклонилась и вышла.

– Ну, так что тебя привело к нам, княгиня?

– Матушка Ксения, мой муж ушёл с походом на Новгород, а я тосковала без него, тосковала и вдруг в одночасье, как будто кто сглазил, полюбила кметя, да так что не побоялась согрешить с ним. Теперь я непраздна, а скоро мой супруг должон вернуться из похода. Я решила у вас пожить, покуда ребёнок родится, чтобы князь не узнал.

– А, када родится, чё думашь делать? Куды ребёнка денешь?

– Матушка! С твоего позволения хочу оставить, покуда, у вас в монастыре.

– Ежли он те, княгиня, не нужон, я ему найду семью, и отдам добрым людям, и ты свово ребёнка больше никада не увидишь.

– Матушка! У нас с князем нет детей вот уже три года, я не могу совсем потерять свово единственного ребёнка.

– Тада, зачем решила его оставить в монастыре? Може князь примет ентого ребёнка и признает своим.

– Нет, – княгиня покачала головой, глядя в пол, – такому никада не бывать! Не признает он ребёнка своим, а кметя забьёт насмерть плетьми. Мне бы у вас пожить, чтобы слухи не дошли до князя. Я потом ребёнка заберу, я придумаю, что сказать супругу. О содержании не беспокойся, матушка, гривны монастырь будет получать исправно.

Если сказать, что матушка-настоятельница была удивлена её решением, значит не сказать ничего, но что возьмёшь с язычников, когда у них до сих пор иногда приносят в жертву богам людей. Она решила хотя бы одну заблудшую душу наставить на пусть истинный. Правда за такой короткий срок может и не получится, то хотя бы заронить в её душу зерно сомнений в отказе креститься и стать доброй христианкой и отринуть все грешные помыслы.

– Хорошо, пойдём, провожу тя в келью, отдохнёшь с дороги, но послушай мово совета, подумай ишшо хорошенько хошь ли ты оставить ребёнка у нас, ежли у вас с князем нет детей. А, може, кметь возьмёт свово ребёнка?

– Матушка, он не женат, служит десятником в княжеской дружине. Я уже думала об ентом, но он не может взять родишку.

Не привыкшая к монастырям, Ярина Любомировна боялась чёрных фигур монахинь, их бледных лиц, на которых лежала печать равнодушия к печалям и радостям мира. Молчаливые женские фигуры в чёрных накидках проходили мимо них, когда настоятельница провожала княгиню в её келью и ни одна из женщин не осмелилась поднять голову и посмотреть на княгиню. В разговоре со своей горничной княгиня называла их навьями16.