Читать книгу Реверсия - Валера Жен - Страница 6
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
II
Оглавление16 сентября. Вечер.
Письмо начинается с двусмысленного обращения: Милый Степан Михайлович! Я… Так вот просто, как бы нечаянно, могут появиться семейные конфликты, возникнуть новые межличностные отношения. Мало ли какие фантазии самонадеянных людей обретают реальное воплощение. И виной всему непродуманные слова.
Алексин вытянул под кухонным столом уставшие за день ноги, покосился на жену. С тех пор, как она оказалась без работы, ее интересы переключились на специальные книги по криминалистике… Хочу работать с тобой. Инженеры не пользуются спросом. Чудеса!
– И что?
– Тебе, милый, этот почерк должен кого-то напоминать, но я не ревнива.
Что она имеет в виду? Он сам удивляется своей привязанности к семье, порой звонит домой два раза на дню – справляется о здоровье и настроении.
– Какое-нибудь банальное разбирательство. Если госучреждения не вникают в подобные обращения, то люди используют меня как последний шанс доказать свою правоту.
– Не прибедняйся. Тебе позавидует любой следователь. – Людмила Николаевна ковырнула вилкой салат. – Многолетний опыт да еще любопытная информация. Романы не надо читать. Я и то завидую.
– Вот как!? – удивился Степан Михайлович, откладывая в сторону недочитанное письмо. – Я все рассказываю, хотя не всегда имею на то право.
– Видеть и слышать – разные понятия. Но ладно, – вздохнула Люся, – почитай вслух. Посмотрю на твое волнение.
– Какое волнение!? Ну вот, читаю… Милый Степан Михайлович! Я… Что за черт! – Он поперхнулся, посмотрел через стол на жену. – Так это Зуева пишет. Та самая.
– Наконец дошло. Но ты читай, читай… Первую строчку можешь еще раз повторить. Вижу, она тебе полюбилась.
– Милый Степан Михайлович! Я пишу в связи с печальным событием и только потому, что именно вы не можете оставить человека в беде. История пятилетней давности подтвердила благородство вашего сердца, заинтересованность в судьбах таких изгоев, какими оказались я и Валера. После известных вам событий мы пытались наладить совместную жизнь, но безуспешно. Что-то в нем надломилось. Наконец он сам предложил на время расстаться, купил комнатку в отдаленном районе, где и поселился. Подавленность, стремление к уединению стали его естественным состоянием. Я наблюдала за ним со стороны, но помочь ничем не могла. В последнее время он общался с сомнительными людьми, а во время осенней грозы, то есть неделю назад, исчез… Что!? – Алексин покосился на Людмилу. – Пишет, что сбежал. Тоже мне, удивила!
– Читай до конца!
– …Подробности при встрече. Мой адрес… Все! А может, не все.
– Говори толком. Что не все?
– Я думал, они погибли в Чертовке – их нет на свете, а они землю топчут. Чертяги!
Людмила бросила на мужа пронзительный взгляд, но ничего не сказала. Задумчиво помешала ложечкой остывающий чай, сделала маленький глоток. Все-таки не сдержалась, с укором произнесла:
– Конечно, я не особенно радовалась, когда ты проявлял чрезмерное внимание к авантюрной парочке, но и равнодушия терпеть не могу… она за помощью обращается.
– Без них я спал спокойно, и опять они. По их вине чуть тебя не потерял, кое-как нашел.
– Тебе никто не нужен? Вижу, с возрастом ты становишься сухарем. Даже у этих изгоев есть ребенок. А что мешает нам?
Задала вопрос, а взглядом истребляет. Самка! Преданная, во имя семьи готовая на все. Отсутствие работы сделало ее особенно активной в быту. Вся не использованная энергия разом обрушилась ему на голову, подавила все его семейные инициативы и уже распространяется на его работу.
– Прямо-таки! Вадеев не родной отец ребенку, а ты еще совсем юная, – пошутил он. – Вот заработаю хороший гонорар… нет, несколько гонораров, и…
– Хватит! Во-первых, ты берешь меня в свой частный сыск в качестве сотрудницы. Во всех романах у детектива имеется сногсшибательная секретарша, с которой у него время от времени происходит флирт. Ты тоже не имеешь права быть исключением. Во-вторых, в паузах между делами мы будем заниматься любовью. Глядишь, ко времени крупного гонорара у нас появится красивенький и умненький ребеночек.
По всей видимости, она серьезно взялась за него. Светлый завиток короткой прически воинственно поднялся, движения обрели хищническую пластичность, взгляд выражает непоколебимость. И Степану Михайловичу становится не по себе от мысли, как он быстро из главы семьи превращается в слабовольного подкаблучника. Но почему жертва? Он усмехнулся. Редко кому удается иметь в одном лице неотразимую в своих проявлениях жену-любовницу и преданную в работе помощницу. Поскоблил скрюченным пальцем посеребренный висок, на симпатичном моложавом лице появилась хитроватая улыбка.
– Как бы не пришлось пожалеть. На работе церемониться не стану. Дома – пожалуйста! Можешь из меня веревки вить, но там, – он махнул рукой в неопределенную сторону, – военное положение.
Взгляд у Людмилы внезапно увлажнился, из приоткрытого рта вырвался сладострастный стон, от чего Степан Михайлович встрепенулся, растерянно покосился в сторону приоткрытой двери, в которую заглядывала мама Людмилы Николаевны.
– Как я, Степочка, люблю тебя за твое великодушие! Пойдем скорее в постельку.
– С ума сошла! Постесняйся своей матери, – по-мальчишески покраснел он, но Таи Гавриловны и след простыл. Похоже, она восторгается решительностью дочери и теперь посмеивается, сидя у телевизора.
Он шутливо опустился на колени, подполз к ногам милой Люсеньки. Она погрузила руки в его светлую шевелюру, чмокнула в кончик носа.
– Иди, расстилай постель. Я быстренько уберу со стола.
На нее посыпались поцелуи, и если бы не присутствие в квартире мамы Таи, то процесс осуществления мечты Людмилы Николаевны по обретению замечательного ребенка мог начаться тут же – на кухне. Им и в голову не приходит задуматься о причинах вновь вспыхнувшей страсти, омолодившей их на пять лет.
Утро.
Цокольное помещение в одном из девятиэтажных домов в гуще жилого массива. Через маленькие горизонтальные оконца пробиваются первые солнечные лучики, пересеченные грязными дождевыми потеками. При тусклом освещении бросается в глаза большой старомодный канцелярский стол и современный телефон с автоответчиком. У одной из двух покарябанных дверей замер в почетном карауле шкафообразный стальной сейф. За этой же дверью небольшой коридорчик с узкими дверцами в санузел и кладовку, еще дальше – лестница с выходом во двор.
Исцарапанные и замызганные стены вряд ли могут вдохновлять на серьезную работу, поэтому Людмила скривила губы в подобие саркастической улыбки.
– Только не говори, будто занимаешься здесь делами. В таких условиях не может быть хороших идей.
– Вот как! Надеюсь, пояснишь, – не утруждая себя мыслительным процессом, поинтересовался Алексин.
– Ну-у… – Ее голос прозвучал удивительно сладостной мелодией, и он окаменел завороженный. – Я имела в виду ребеночка.
– О, господи! Люська, ты сведешь меня с ума. Уже свела. Пока мы шли дворами с трамвайной остановки, я инстинктивно возмущался отсутствием детей на игровых площадках.
– Я рада! Из тебя может получиться образцовый отец. Но прежде не мешало бы вымыть пол. Завтра переклеим обои. Здесь у нас будет по-домашнему уютно. В соседней комнате организуем уголок отдыха. С баром, конечно. Надо же тебе вдохновляться, если не хватает естественного пыла.
– Ты все продумала, но упустила маленькую деталь: мы здесь обязаны работать. Кстати, посмотри бухгалтерские бумаги, они в полном беспорядке. Для штатной единицы нет денег.
– Ох, милый, ты еще и нищий, – посочувствовала Людмила Николаевна. – Ладно, я способная, быстро усвою бухгалтерскую науку. Главное – уметь подсчитывать расходы, прибыль на твоей совести.
– Все же проще, чем бегать за бандитами.
– Одно другому не мешает! – невозмутимо отрезала то ли жена или уже новая сотрудница.
Степан Михайлович хотел возразить, но лишь безнадежно махнул рукой. Вынул из стола папку для деловых бумаг, вложил в нее несколько чистых листов и с чувством некоторого превосходства обронил:
– Думаю, ты здесь не соскучишься. Сама убедилась, работы выше головы.
– Конечно, милый. – Она подошла совсем близко, вытянула губы в трубочку, касаясь его подбородка. – Счастливого пути!
Он поторопился к выходу. Пока поднимался из подвала, чуть не свернул головой балку, на которой флюоресцировала красная надпись «Не габарит». Куда не сунусь, всюду не габарит! – с возмущением подумал Алексин. Теперь-то уж точно Люся его так обстрогает, что он везде станет по размерам.
Как-то сразу всплыли все его неудачи за последний год – с тех пор, как создал частное сыскное агентство «Алекс». Работа сводилась к мелким заказам случайных клиентов, в основном – сбор компромата. Жалкие гонорары не привлекали сотрудников. Даже бухгалтер, всегда непритязательная и невозмутимая Алевтина Федоровна, решилась на автограф под одним словом – Ухожу! Нечаянно добытые деньги тают также быстро, как снег под жгучим солнцем. Постоянными остаются его многолетняя любовь к Люсеньке и ее терпеливое ожидание его профессиональных успехов.
Не делает ли он ошибку, допуская ее к своей работе? Если дела пойдут в гору, то могут возникнуть конфликты с бандитской средой или даже с конкурентами. Правда, события в Чертовке явились для нее хорошей проверкой на прочность и… своеобразной закалкой, но… А что!? Сама настаивает. И он вынужден согласиться. Пусть сидит в конторе, если нравится.
Вслед за сомнениями нахлынули воспоминания – свежие, как если бы события вокруг фантастического дома, названного в народе Чертовкой, происходили месяц назад или даже вчера. Прежде всего, отношения с легендарной парочкой – Любой Зуевой и Валерой Вадеевым. И наиболее яркой фигурой в сомнительной истории оказалась Люся – его Жанна д'Арк. Только благодаря ее присутствию его преступная халатность выглядит всего лишь неудачным экспериментом, а время обретает романтическую окраску. Как хороши, как свежи были розы…
Размечтался и потерялся во времени, опомнился у места назначения. Вышел из автобуса. А как садился, не запомнил. На всякий случай осмотрелся по сторонам. Остановка за кинотеатром «Аврора», не далеко от вокзала, среди старой застройки. И место тихое, и подальше от любопытных глаз.
Зуева… женщина из легенды. Околдовала, привлекла парня и неожиданно потеряла. Вот как! И поселилась в тихом районе? Хотя нет, квартира всегда ей принадлежала, поменять не захотела – это с ее-то характером. Жилые дома – все пятиэтажные хрущевки, покрашены одинаково – светлой охрой. Чистый подъезд, перед лестницей – вытканный коврик. Даже удивительно, как в России такое может быть. Не хватает швейцара, зато как в Швейцарии. Второй этаж.
За дверью колокольчиком рассыпается известная мелодия, но никто не торопится раскинуть навстречу объятия. И все равно ощущение одухотворенного присутствия. Он поворачивается медленно, чтобы оставить кому-то шанс. Какой и для чего?
Последовательно складывается внешний облик: сначала дамский кулачок на фоне кожаной куртки болотного цвета, потом – стройные ноги, обтянутые той же кожей, остроносые туфельки на каблучках-иголочках… Он вскидывает голову, смотрит в грустные зеленые глаза. Нет прежней настороженности в предчувствии близкой опасности, неподвижная гладь в бездонных колодцах – среди веера дымчатых волос. Зуева, в свою очередь, внимательно рассматривает его, молча отыскивает в сумочке, опять же болотного цвета, ключи, открывает дверь. Кивком головы приглашает внутрь.
– Вот! – показывает рукой на вешалку, развеивая сказочный мираж, сама скидывает курточку, разувается, удаляется.
Его скромная экипировка не может соперничать с модной импортной одеждой, показушно выставленной у входа. Похоже, его клиентку с ее потерявшимся приятелем можно смело вносить в книгу рекордов Гиннеса по способности выкарабкиваться из любых жизненных хитросплетений. Прохвосты! Он раздраженно бросил плащ на стопку картонных коробок у двери, повернулся в сторону комнаты, а Люба уже возвращается из кухни, куда уносила пакет с провизией. Увидела последний жест, тактично пояснила:
– Не обращайте внимания на это, – она взглянула на фирменную одежду. – Приходится торговать, иногда сама надеваю. Не накладно и эффектно, хотя хвалиться нечем. Рынок завален вещами, а покупателей нет. Месяцами зарплату не выдают.
Степан Михайлович с удивлением слушает невеселое признание. Нет прежней роковой женщины, перед ним уставшая от ежедневных забот добытчица необходимых средств к существованию. Она замечает его сочувствующее понимание, стыдливо краснеет и резко отворачивается. Помня ее вызывающую наглость, он перестает понимать что-либо. Пять лет назад она сама могла смутить кого угодно.
– Что случилось?
– Ничего! Проходите в комнату.
Он прошел по узкому коридорчику и оказался в небольшой комнатке с единственным квадратным окном на восточной стороне. Солнечные лучи падают на старенький диван с красной обивкой, отражаются от полированной мебели, высвечивают многочисленные книжные корешки на полках. Степан Михайлович осторожно присел на край дивана, вытянул затекшие ноги. Обстановка кажется привычной, возможно – он еще вчера открывал дверь в уютную комнатку, сидел у черно-белого экрана телевизора «Весна». И нет ничего удивительного, он видит в окружающей его обстановке знакомую ему психологию хозяйки. Но как бы расценила его ощущения Люсенька?
Судя по живописи и графике на стенах, Вадеев основательно поселился не только в текущей жизни, но и в перспективных замыслах Зуевой. Поэтому не может смириться с его бегством? Уверена в его здравии и, возможно, владеет информацией о месте его пребывания. Тогда обращение к детективу становится вовсе непонятным, как и беспокойство женщины.
– Сын в школе?
– Где же еще! Только в другом городе.
– Вот как!
– Живет у моей сестры с двоюродным братиком. Надо с Валерой определиться, потом тоже туда уедем. Думаю, вы сами этого хотите, поэтому я решилась к вам обратиться.
– Уже не предполагал снова с тобой повстречаться. Прямо-таки, святое семейство.
– Какое семейство!?
– Насколько я догадываюсь, вы оба покинули Чертовку, не дожидаясь катастрофы… и ребенок с вами. Жить да радоваться. Он что же, не доволен тобой?.. Не вижу с твоей стороны активности.
– Знать бы, к чему стремиться! Он заявил, что обязан побыть один. Не может со мной спокойно жить, при мне его преследуют чувство вины и отсутствие вдохновения. О создании семьи и вовсе говорить не приходится, только к сыну испытывает прежнюю привязанность. Сказал, Николке повезло, что он не пошел в своего биологического отца. А сам-то? Хорош, нечего сказать!
– Вот как! А я вижу на стенах неплохие картины.
– Видите ли, он считает, лучшее произведение то, которое еще не создано. Последовательно уходит от прошлого, оставляя в прошлом меня и сына. После Чертовки мы пытались приспособиться к новому общественному устройству. Куда там! Для достижения гармонии ему необходима независимость. Смешно? Сбежал!
– Давно ушел?
– Около полутора лет будет. И я потеряла его из виду.
– Странно.
– Что… странно?
– Столько времени… удивительной выглядит уже твоя привязанность. Если тебе известно…
– Кто может знать наверняка? – Она поморщилась, как от оскомины. – В последнее время ударился в философию, часто поглядывал за окно. Кот – одним словом. Я так и называла его, он не возражал – даже улыбался. А найти и вернуть прошу даже не физическую оболочку, а его человеческую сущность.
– Всего то!? – невольно усмехнулся Степан Михайлович.
Почему-то не удивился необычности заказа. Наоборот, сам он хорошо вписывается в поставленную задачу, высоко оценивает ясность формулировки. Но пора уходить, беседа растравила женщину. Островок, в котором она хотела обрести свою гавань, оказался злой шуткой, с исчезновением Вадеева пропадает смысл собственной жизни, будущее для нее становится неопределенным. И верит Алексину? Верит и спекулирует обладанием информацией, порочащей его честь и достоинство.
– Не стану скрывать, последний раз я видела его рядом с новым местожительством в первых числах сентября. Проследила, но сама показываться не стала. Странным он выглядел. Не заметила в нем прежней отрешенности, появилась давняя, уже забытая, одержимость – будто он возвращается на грешную землю. Это меня и беспокоит. В квартире хозяйничает некто Лариса, а фамилия… Мерзликина. Со слов их соседки, опасная женщина, и я обратилась к вам.
Степан Михайлович получил необходимые сведения и поторопился уйти дальше от гнетущей обстановки, невысказанных требований и бог знает чего еще. На выходе кое-как попал в туфли, зацепил рукой плащ, в прямом смысле выпрыгнул из квартиры. Проходя знакомыми дворами, поймал себя на мысли, что не плохо бы взглянуть в зеркало, посмотреть, что осталось от него после встречи с этой испепеляющей в прошлом женщиной. Испепеляющая? Да, чувствуется внутренний огонь, хотя всеми силами старается скрыть разрушительную энергию. Если дать волю, кого угодно сведет с ума.
Напрашивается вывод об иллюзорности гонорара. И естественно возникает вопрос о судьбе миллионов долларов, имеющих отношение к событиям в Чертовке. Не на них ли рассчитывал Степан Михайлович, когда соглашался с необычным заказом? Черт возьми! Тошно думать о деньгах, он бы не взял их от Зуевой. Есть другой вариант, но об этом потом. По крайней мере, он помолодел на пять лет, ему оказалось доступным дважды ступить в одну и ту же реку. А если те же грабли? Вот как!
Полдень.
Четырехэтажная застройка в старом заводском районе. Одинаковые фасады, привычная серость. Во дворах чумазые ребятишки да группы подвыпивших безработных. Как атрибут бедного, обделенного вниманием чиновников, района – бездомные собаки. Воздух насыщен выхлопными газами и микроскопической пылью, проникающей даже внутрь домов. Убогая архитектура пятидесятых годов, разве что квартиры просторнее, и высота помещений позволяет шире расправить плечи, почувствовать себя свободней.
Дом, в котором поселился Вадеев, ничем не отличается от других, но с торца первый этаж облицован черным мрамором и красным гранитом по цоколю. Кованые решетки на окнах первого этажа и дорогое оформление входа без вывески – характерная черта смутного времени, когда ниоткуда появляются состоятельные фирмы, по понятным причинам не желающие акцентировать на себе внимание.
Степан Михайлович обошел парковку с новенькими иномарками и оказался в тихом уютном дворе. Вошел в первый подъезд, поднялся на третий этаж, протянул руку к дверному звонку. Всего лишь импульс, а дверь сразу же бесшумно открылась.
На фоне темной прихожей ярко высвечивается бледное лицо с тревожным взглядом. И что это за женщина, затмившая свет от лампочки… Нависла над Алексиным, уже приготовилась захлопнуть дверь в ответ на его подозрительно вкрадчивое молчание. Знать бы причину тревожного ожидания.
– Здравствуйте… э-э, барышня! – Ему стало противно от собственного блеяния. Надо взять себя в руки или переквалифицироваться в дворники. – Я к Вадееву. Тут живет?
Женщина не торопится пропускать. Лишь в глазах медленно зарождается слабое облачко, отражающее нечто похожее на мысль.
– Может быть, вы плохо слышите!? – начинает раздражаться Алексин. – Хотел бы видеть Мерзликину.
– А… проходите.
Сказала и не двинулась с места. Сомнамбула, что ли? Степан Михайлович не стал церемониться, потеснил ее плечом, прошел внутрь. Она никак не отреагировала, продолжает смотреть на него, как в телевизор.
– Я Лариса.
– Вы!?
Такого нельзя вынести. Необъятное монументальное изваяние – Мерзликина? Невероятно! Да нет же, обыкновенная. Пухленькая. Маленькие ручки… Что за черт! Во всем-то хочется видеть исключительность.
– С вами что-нибудь случилось?
Он сочувственно тронул ее за плечо, подтолкнул в сторону кухни. Она не упорствовала, проследовала до табуретки у окна. Скромно присела, одернула на коленях махровый халат, замерла в позе доверчивой ученицы. Взгляд остановился на его руке, упертой в край кухонного стола.
– Я по поводу вашего соседа по квартире… Вадеева. – Алексин вынул из внутреннего кармана удостоверение, помахал перед ее лицом, чтобы как-то вывести из заторможенности. – Буду благодарен любой информации о его жизни и деятельности.
Она вздрогнула, и, несмотря на свою массивность, по-детски вскочила с табурета, исчезла за дверью своей комнаты, вернулась с фотографией. Ее лицо оживилось, заметно порозовело, и Степан Михайлович подумал, что у Зуевой, даже при ее неотразимости, есть основания для ревности. Возможно, именно ревностью объясняется ее обеспокоенность судьбой приятеля.
Знакомая картинка. Вадеев держит левой рукой паренька лет восьми, а правой обнимает Зуеву. Мгновенно вспомнилась автокатастрофа. Обгоревшие трупы и счастливые лица на фотографии. Тогда Алексин не подозревал о коварной изворотливости криминальной парочки, пролил жалостливую слезу, мысленно прощаясь с возможностью когда-нибудь познать тайну двоих. Однако они воскресли в новом качестве, построили Чертовку, еще и дров наломали. Каким-то образом фотография попала к Мерзликиной, не Вадеев же ей подарил. Или имеет доступ в его комнату? И уж совсем непонятно, чем вызвано ее смятение и по какой причине подчеркнутая осторожность при встрече незнакомых гостей.
– Он к ней ушел. – Она ткнула пальцем в лицо Зуевой.
– Вот как! Осталось немного – отыскать даму с мальчиком, – усмехнулся Степан Михайлович, понимая безнадежность дальнейших расспросов. – Непременно их найду, ведь я сыщик и друг вашего соседа.
– Да-да, – шепотом пробормотала она, – вы друг, но ничего про него не знаете… и у него есть страшная тайна.
– Ничего не пойму! Человек поселился в коммунальной квартире. Так? – Степан Михайлович уловил кивок. – Купил комнату? Понятно. Но при чем здесь вы? Как у вас оказалась фотография?
– Попросила что-нибудь почитать, и он положил в книгу фотку.
– Могу посмотреть его комнату? Кому-то он должен доверять ключ на время своего длительного отсутствия. – Не сомневайтесь, он бы мне тоже доверил.
Мерзликина ушла и вернулась с ключом. Но когда Алексин открывал дверь, его одолевали сомнения, стоит ли проявлять самоуправство, связанное с проникновением в чужое жилище. Свободный человек не обязан посвящать кого-либо в свои планы или докладывать о месте своего пребывания. Но эта сумасшедшая даже не посмотрела документы. Знать бы причину. И Зуева со своей противоречивой страстью – то она жить не может без Вадеева, то отпускает на все четыре стороны и невозмутимо предполагает его связь с Мерзликиной. В поступках женщин нет убедительности, потому что они сами не стремятся к открытости, а ему отводят в своих сценариях вспомогательную, разведывательную, роль. Никуда Вадеев физически не исчезал, но происходит борьба за его душу. Используют профессионального сыщика в качестве лазутчика? Стал исполнителем чужой интриги и решил заглянуть в его комнату? Последствия можно свалить на Зуеву.
Угнетающая обстановка. Почему, спрашивается, дискомфорт. Пара навесных полок с десятком книг не могут оказывать влияние. Картины? Но их надо внимательно рассматривать. Скорее всего, в комнате материализовались отрицательные эмоции, создана определенная психологическая защита от сторонних людей. И возможность быстро скрыться? От Вадеева можно всего ожидать – достаточно вспомнить Чертовку со всевозможными ловушками. Степан Михайлович прислушивается к бряцанью посуды на кухне. Похоже, умственное состояние хозяйки никак не сказывается на ее бытовых обязанностях. Приоткрыл дверь.
– Мерзликина!
Она появилась сразу во весь рост – так, что от неожиданности сыщик отпрянул внутрь комнаты, потер пальцем висок. Кажется, переутомился. Из-за этих сумасшедших можно самому рехнуться. Он не конкретизируется на ком-либо, всюду ощущается аномалия. Зато ей хоть бы что. Прошла подрагивающей походкой, как если бы невидимый музыкант наигрывал для нее замысловатый танец. Села на диван, откинулась на спинку. По губам скользнула порочная улыбка.
– Что это у вас!? – вскричал Алексин.
– Что? – удивленно вздернула брови Мерзликина.
– Вот эта… улыбка.
– А, – отмахнулась она гибким движением ладони. – Здесь не хватает аленького цветочка.
– Не вы ли будете цветочком, – саркастически усмехнулся Степан Михайлович, взглядом оценивая ее габариты и удивляясь быстрой метаморфозе в ее поведении – этой непонятной веселости. Можно даже предположить, что она водит его за нос. Не случайно доверила ключ.
– Я, – просто ответила она.
– Хорошо. Возможно, вы и правы. А что испытываете в этой комнате?
– Хм, его мысли, если хотите. А впрочем, пожалуйста… Я глубоко страдаю, потому что наэлектризован чувствами, как мартовский кот.
– Так я и поверил. У меня с головой все в порядке.
– Как хотите. – Мерзликина помрачнела и добавила: – Я не обязана отвечать, и вообще – не засиживайтесь, а то он рассердится и накажет… когда вернется.
– Прямо-таки! А вы часто здесь появлялись? Или делили с ним постель, если угодно.
– Зачем? У меня своя комната.
Он протянул руку к полке, пошарил над книгами и вытащил бледно-розовые ажурные трусики. В его сильной руке они съежились – очень похоже на душу Мерзликиной при виде безжалостного жеста сыщика. По всему видать, его уже не дурачили.
– Не надо! – сдавленно прошептала она, протестующе выставив руку с растопыренными пальцами.
– Хватит! – взорвался Степан Михайлович. – Не знаю, не пойму… рассердится, накажет. Развели мистику. А это что!?
Она прижала палец к губам и, крадучись, вышла из комнаты. Занозисто свербит в душе. То, что он попал в сумасшедший дом, виновата добросердечная Люся. Это письмо – корень всех бед. И к нему пришла спасительная мысль: пусть она разбирается в нелепой истории с бегством Вадеева, находит общий язык с Мерзликиной. Хотела работать? Бог в помощь!
Степан Михайлович с понятным удовольствием потирает руки, расправляет плечи и тут же замирает. Он физически ощущает присутствие постороннего человека, слышит дыхание и усталый скрип дивана. Его взгляд инстинктивно мечется в поисках первопричины специфических звуков, останавливается на балконной двери, устремляется в открытое пространство.