Читать книгу Восхождение. Кромвель - Валерий Есенков - Страница 2

Роберт Кромвель, отец, был простой сельский хозяин, землевладелец и пивовар, и он сам, Оливер Кромвель, его единственный сын, долгие годы тихо и мирно был сельским хозяином, землевладельцем и пивоваром. Оба они гордились тем, что варят пиво, разводят овец и коров и получают доход более трехсот фунтов стерлингов в год. Роберт Кромвель любил повторять:

– Труд есть священный долг перед Господом, ибо господь сказал, что тот, кто верит в него, должен в поте лица добывать свой хлеб, и потому всё лучшее на земле создано трудом человека.

В любое время года, в любую погоду, в дождь и в жару Роберт Кромвель поднимался чуть свет, завтракал хлебом и молоком, сам отправлялся в конюшню, седлал своего гнедого конька, способного пройти без отдыха тридцать миль, в поношенной шляпе, в потертых перчатках поднимался в седло и выезжал со двора, пропадал целый день, а домой возвращался с наступлением темноты, усталый, но спокойный, довольный собой.

Он объезжал стада коров, отары овец, осматривал маток, при случае сам принимал телят и ягнят, он следил за созреванием трав и мог встать в один ряд с косцами или подавать вилами сено, он с особенным вниманием наблюдал за стрижкой овец и сам брал ножницы в руки, чтобы помочь стригалям, он проверял, хорошо ли вымыта шерсть, ровно ли щиплют её крестьянские ребятишки, одинаковой ли толщины нити прядут крестьянские девки, сколько нитей закладывают в основу ткачи, работающие на него в деревнях, ближних и дальних, проверял ширину и длину полученного куска, взвешивал каждый кусок, добиваясь, чтобы прядильщики и ткачи неукоснительно соблюдали закон, он отправлял коров и бычков поблизости в Кембридж, а шерсть и сукно на лондонский оптовый рынок, подсчитывал прибыль, и если прибыль была высока, не без гордости говорил:

– Шерсть – вот истинное золото Англии. Испанское золото даровое, испанцы, паписты, еретики, льют кровь и грабят колонии, свое золото они промотают ещё быстрей, чем брат Оливер промотает наследство отца, а золото Англии будет всегда.

Если цены падали и Роберт Кромвель зарабатывал меньше трехсот фунтов стерлингов в год, он долго ворчал, что испанцы, эти паписты, еретики, вытесняют английскую шерсть с европейского рынка, что у этих папистов, еретиков шерсть тоньше и сладу с ней нет, Тогда он вспоминал короля и бранился:

– Обязанность короля приумножать достояние подданных. Давно пора задать перцу этим папистам, еретикам.

Каждое воскресное утро, неизменно спокойный, сосредоточенный, во главе своего семейства, он отправлялся в приходскую церковь. Правда, это была королевская, епископальная церковь, она не удовлетворяла его. Королевская, англиканская церковь, по его словам, порвала с папистами только для виду, но в действительности недалеко отошла от него. Его раздражали пышные одежды служителей церкви, роскошное убранство икон, языческие обряды, как он их называл. Он считал, как и многие горожане, что церковь должна быть бедной и строгой, как в первые века христианства, когда она жила по заветам Христа, ибо сказано, что ни один богач не попадет в Царство Небесное. Для него единственным и величайшим законом было Евангелие, только оно было компасом, который указывал верный путь к праведной жизни, только оно было якорем, спасавшим его в бурях переменчивой жизни, оно стояло выше его мысли, выше воли его, он чтил только Евангелие и преклонял голову только перед этим законом, который был установлен не им и никем из людей, и если он исправно каждое воскресное утро посещал королевскую, англиканскую церковь, то лишь потому, что пропустившего воскресную службу ждал епископский суд, а Евангелие предписывало покорность властям, праведным, справедливым властям, иногда прибавлял он, когда король отступал от истинной веры и причинял своим подданным вред, ведь не Господь существует для человека, но человек существует для Господа, вся жизнь человека не более чем служение и прославление Господа, из чего следует, что король так же должен служить Господу, а не отступать от Него.

Возвращаясь из церкви домой, Роберт Кромвель изъяснял трехлетнему сыну, ведя его за руку, ступая медленно, осторожно, как человек, привыкший ездить верхом:

– Служение Господу, Оливер, не такое уж легкое дело, как может тебе показаться, ведь душа человека смущается дьяволом, а дьявол хитер, ах как хитер, он хитрее самого хитрого хитреца. Как ты думаешь, в чем его хитрость? Тебе уже пора это знать, потом будет поздно, мой мальчик. Дьявол смущает бедную душу легионом желаний. Смущенная ими, душа становится похожа на путника в чужой стране, среди неведомых зверей, может быть, лучше сказать, это город, осажденный врагом. Слабая душа уступает дьяволу без борьбы, сдает город врагу, не сделав ни единого выстрела, тогда как душа того, кто служит Господу, подобна воину, выступившему в поход. Чтобы спастись, она вступает в борьбу с искушениями плоти, с соблазнами растленного мира, погрязшего в грехе и разврате, об этом ты узнаешь потом, когда станешь взрослым. Не уставай же в борьбе, мой мальчик, не останавливайся ни на минуту, иди вперед и вперед, выкажи мужество, закали сердце желанием победить.

Роберт Кромвель знал, о чем говорил. Его борьба с кознями дьявола была давно позади. Он неукоснительно следовал правилам, которые не зная усталости внушал своему пока что несмышленному сыну. Его бережливость, его скромность могли служить примером другим. Он всегда был одет в камзол простого сукна, вытканного его же ткачами. Камзол украшался только широким белым полотняным воротником, без кружев и иных финтифлюшек, какими ублажают свою пустоту бездельники и кавалеры, да стальная пряжка кожаного ремня. Его лицо бывало большей частью спокойно, взгляд сосредоточен, губы сжаты. Он был сдержан в обращении с женой и детьми, строг, но справедлив со своими работниками, немногословен с единоверцами, неразговорчив с приверженцами королевской церкви и всегда с презрением, даже с ненавистью говорил о папистах, которым, по его убеждению, не должно быть места на доброй английской земле. Он не любил церковных праздников, потому что в праздники запрещалось работать, Во время праздников он выходил на площадь вместе с семьей, не желая предстать перед судом, ведь всюду в толпе шныряли шпионы епископа, но не принимал участия в плясках, поскольку почитал эти пляски наваждением дьявола. Он не прикасался к картам, не играл в кости, он не бывал в театре, когда лондонские актеры давали представления в Гентингтоне, не участвовал в спортивных играх, вроде футбола или ручного мяча, из чего следует, что Роберт Кромвель тщательно избегал искусно сплетенных сетей хитроумного дьявола.

Твердо уверенный в том, что отвращает козни дьявола от себя и своих домочадцев, Роберт Кромвель воскресными вечерами усаживал жену и детей за большой дубовый обеденный стол. Они чинно рассаживались на длинные лавки, соблюдая строго заведенный порядок: дети ближе к концу, слуги на самом дальнем краю. Он опускался в просторное дубовое кресло с невысокой прямой спинкой, которой никогда не касался спиной, и раскрывал свою английскую Библию, отпечатанную на тончайшей бумаге небольшого формата, чтобы она всегда была под рукой, и в поле, и в путешествии, и на случайном ночлеге. Перед ним горела единственная свеча. Из тьмы ее слабый свет вырывал его нос, длинные пряди прямых рыжеватых волос, которые опускались на грудь, желтоватые страницы с черненьким бисером строк и застывшие в напряженном внимании лица семьи. Мрак таинственно клубился за спинами. Стояла мертвая тишина.

Единственную книгу Роберт Кромвель читал медленно, благоговейно, не так, как читают обычные книги. Отчетливо, ясно произносил он своим низким голосом каждый стих, останавливался в раздумье, точно читает впервые, изъяснял его смысл и для лучшего понимания приводил всем известные истории из жизни родных, соседей, торговцев мясом и шерстью, пастухов и ткачей. К изумлению слушателей, среди них обнаруживались свои Иовы, Ионы, Иаковы, и те, кто зарывал талант в землю, и те, кто приумножал данный талант, и, конечно, Иуды, и стих оживал у всех на глазах, и смысл его становился понятен.

Все-таки послания Петра привлекали его чаще других. Какое бы происшествие не всколыхнуло маленький Гентингтон, разорись кто-нибудь из соседей, попадись торговец шерстью на жульничестве, проворонь коров или овец пастухи, он аккуратно перебрасывал страницы ближе к концу, и голос его возвышался, точно сам он становился апостолом и обращался к пришельцам и избранным:

– «И если вы называете Отцом Того, Который нелицеприятно судит каждого по делам, то со страхом проводите время странствования вашего, зная, что не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, преданной вам от отцов, но драгоценною кровию Христа, как непорочного и чистого Агнца, предназначенного ещё прежде создания мира, но явившегося в последние времена для вас, уверовавших чрез Него в Бога, Который воскресил Его из мертвых и дал Ему славу, чтобы вы имели веру и упование на Бога».

Он часто останавливался, подолгу молчал, точно хотел молчанием усилить важность прочитанного, продолжал взволнованно, и голос его возвышался:

– «Не воздавайте злом за зло или ругательством за ругательство; напротив, благословляйте, зная, что вы к тому призваны, чтобы наследовать благословение. Ибо кто любит жизнь и хочет видеть добрые дни, тот удерживай язык свой от зла и уста свои от лукавых речей; уклоняйся от зла и делай добро; ищи мира и стремись к нему. Потому что очи Господа обращены к праведным и уши Его к молитве их, но лицо Господне против делающих зло, чтобы истребить их с земли. И кто сделает вам зло, если вы будете ревнителями доброго?»

Он заканчивал всегда растроганно, тихо:

– «Итак, вы, возлюбленные, будучи предварены о сем, берегитесь, чтобы вам не увлечься заблуждением беззаконников и не отпасть от своего утверждения. Но возрастайте в благодати и познании Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа. Ему слава и ныне и в день вечный. Аминь».

Он поднимал голову, долго смотрел перед собой, точно усиливался увидеть Его, осторожно закрывал единственную книгу и устало произносил:

– Ступайте с миром.

Если Роберт Кромвель не читал единственную книгу и не рассуждал о ценах на мясо и шерсть, он вспоминал своих предков. Он любил подчеркнуть, что они были валлийцами, а валлийцы, по его убеждению, были лучшими из людей, трудолюбивые, гордые, независимые, не чета англичанам, которые только что не молятся на своего короля. Кромвели и Уильямсы, близкие родственники, испокон веку жили в Уэльсе. Они были овцеводами и суконщиками. Суконщиком был и Томас Кромвель, впоследствии прозванный Железной рукой. Перебравшись по делам в Лондон, он сумел сделать блистательную карьеру, со временем сделавшись правой рукой короля. Когда Генрих V111 решил порвать с католическим Римом, первым, кто поддержал это мужественное решение, был Томас Кромвель. Его стараниями был смещен с поста канцлера и казнен Томас Мор, истовый, непримиримый папист. В благодарность за эту услугу король Генрих сделал Томаса Кромвеля канцлером и поручил ему истребить в Англии самый дух католичества. Повинуясь повелению своего короля, Томас Кромвель громил монастыри и вешал папистов. Монастырские земли становились достоянием короля и его приближенных. Тогда многие аббатства перешли в собственность Томаса Кромвеля, но самым богатым человеком в Англии он стать не успел. По мнению Роберта Кромвеля, прадедушка, отступая от истинной веры, напрасно потакал греховным наклонностям короля. Он одобрил развод его с первой женой, не одобренный Томасом Мором, что стоило ему головы, приветствовал второй брак с Анной Болейн, который отказался признать ненавистный папист Томас Мор, не возражал против третьей жены короля и сам ему выбрал четвертую. Потакание чужому греху есть тоже грех, и Томас Кромвель за свой грех был жестоко, но справедливо наказан. Четвертый брак короля не заладился, как и прежние. В своей неудаче король увидел тайные козни свата и канцлера. Его повелением Томас Кромвель был обезглавлен.

Так случилось, что на празднествах, устроенных именно по случаю этого четвертого брака, в рыцарских поединках отличился Ричард Уильямс, его верный помощник, близкий родственник, кажется, даже племянник. Говорят, на нем был белый бархатный плащ и он отразил все атаки противников и выбил всех из седла метким ударом копья. Король Генрих, быстро стареющий, уже неизлечимо больной, был восхищен, возвел Ричарда Уильямса в рыцари, обнял его со слезами, подарил перстень с алмазом, тут же снятый с руки, и расслабленным голосом произнес:

– Прежде ты был мой Дик, теперь будешь мой диамант.

Истинный валлиец, Ричард Уильямс после казни Томаса Кромвеля взял его имя и стал называться Ричардом Кромвелем. Король Генрих жестокий деспот, но рыцарь в душе, не стал возражать. Ему нужны были верные слуги, а Ричард Кромвель оказался верным слугой. Он раскрыл заговор папистов-еретиков и сам участвовал в его подавлении. Он довершил начатый дядей разгром папистских монастырей и проявил истинную доблесть в войне против французов, тоже папистов, посмевших поддерживать английских еретиков. В награду за подвиги король Генрих пожаловал Ричарду Кромвелю земельные владения в Лондоне и Уэльсе, отнятые у папистских монахов, а также доходы с одного приората и одного аббатства в графстве Гентингтон. Сделавшись богачом, Ричард Кромвель женился на дочери лондонского мэра, вышел в отставку, поселился в своих владениях и зажил барином, белоручкой, что очень не нравилось его внуку Роберту Кромвелю.

Свое громадное состояние Ричард Кромвель оставил, как полагается, сыну Генриху, а вместе с состоянием передал ему и дурные привычки расточительства и пустого препровождения времени, привычки, противные истинной вере. В наследственном поместье Хинчинбрук, бывшем католическом приорате, Генрих Кромвель построил роскошный замок, точно его предки небыли простыми суконщиками, украсил его французскими гобеленами, картинами и вазами итальянских мастеров и ваятелей, женился опять-таки на дочери лондонского мэра, зажил барином, принимал у себя сотни гостей, стал верным прихожанином королевской англиканской церкви и благоговел перед королевой Елизаветой. Его благоговение было столь велико, он так громко распространялся о своем преклонении перед ней, что однажды королева Елизавета посетила его замок на зеленых берегах тихого илистого мутноватого Уза и под радостные клики гостей и придворных произвела своего почитателя в баронеты. С той поры сэра Генриха вся округа именовала Золотым рыцарем. Впрочем, его отличало не одно расточительство и наклонность к пустым развлечениям. В разное время его избирали членом парламента и шерифом сначала Гентингтона, а позднее и Кембриджа, и он послужил на общественном поприще с пользой для своих избирателей, что в своих рассказах особенно подчеркивал Роберт Кромвель, его младший сын.

Счастливый отец, сэр Генрих Кромвель вырастил шесть сыновей и пять дочерей. Замок Хинчинбрук на берегах Уза и громадные земли, как и подобает для сохранения родового богатства, получил старший сын Оливер Кромвель, остатки поделили между собой младшие сыновья, дочери получили приданое. Как младшему сыну, Роберту Кромвелю из богатейших владений отца досталось очень немного, но он считал такое положение вещей справедливым и был доволен своей долей наследства, повторяя своему сыну, что не наследство, а собственный труд и приумножение определяют истинное достоинство человека. Своего брата Оливера он не любил, даже несколько презирал, но не оттого, что завидовал его замкам, аббатствам и приоратам. Зависть он отвергал как один из тяжких и грязных грехов, несовместимых с истинной верой. Он осуждал безумное расточительство старшего брата, который не приумножал, а транжирил полученное наследство. Роскошные пиры, казалось, никогда не прекращались в Хинчинбруке, и если нынче заканчивался один, то назавтра начинался другой. Охота на кроликов сменялась охотой на лис. Бешеные кони охотников вытаптывали луга и пашни, принадлежавшие арендаторам и свободным крестьянам, нанося им без смысла, без цели непоправимый ущерб. Гремели праздники. Затевались турниры. Французское вино лилось рекой. Сэр Оливер веселился и разорялся, проматывал отцовское достояние. Читая Библию, Роберт Кромвель, его младший брат, частенько упоминал его имя в своих толкованиях, но не брата винил, а королевскую англиканскую церковь, которая, оставаясь наполовину папистской, своими роскошествами вводила в грех прихожан.

От сэра Оливера прискакал однажды гонец и подал пакет. Сэр Оливер извещал своего старшего брата, что Яков Стюарт проездом из Шотландии в Лондон, где ему предстояло занять английский королевский престол, благосклонно согласился завернуть в Хинчинбрук и отдохнуть в его скромном замке несколько дней. По этому случаю в Хинчинбруке готовятся грандиозные празднества. На эти празднества разделить с ним высокую честь приветствовать столь необычного гостя сэр Оливер приглашает всех родных, друзей и соседей. Разумеется, он приглашает и брата Роберта вместе с семьей. Прибытие короля должно состояться двадцать седьмого апреля 1603 года.

Роберт Кромвель ответил отказов: праздников он не любил, и его не приводила в восторг возможность лицезреть короля, по его мнению, это тиран. Тихим весенним вечером следующего дня в его скромный каменный дом в два этажа пожаловал сам сэр Оливер, его сопровождали вооруженные слуги. Роберт и его домочадцы мирно ужинали за общим столом. Сэр Оливер тихо вошел, промолвил приветствие, присел на край скамьи по правую руку от брата и негромко сказал:

– Тебе надо приехать. Это король.

Роберт Кромвель поднял глаза. Тотчас на дальнем конце стола бесшумно поднялся мальчик-слуга, и перед сэром Кромвелем появилась оловянная тарелка, вилка и нож, а на тарелке ломоть хлеба и кусок вареной говядины. Продолжая ужинать, Роберт Кромвель сказал:

– Угощайся. Зачем мне король? От короля я жду только бед.

– Какие же беды?

– Он сын папистки, Марии Стюарт.

– Он воспитан Ноксом и Бьюкененом, они приверженцы твоей истинной веры.

– Елизавета была протестанткой. Она казнила королеву Марию только за то, что у неё было больше прав на английский престол, чем у дочери Анны Болейн. Сын отомстит. Он не может не отомстить.

– Я оттого и зову тебя в Хинчинбрук. Ты убедишься, увидев его, что впал в заблуждение.

Роберт Кромвель с сомнением покачал головой, отодвинул тарелку с обглоданными костями, сделал большой глоток пива и твердо сказал:

– Хорошо.

Роберт Кромвель сдержал свое слово: он отправился в Хинчинбрук всей семьей. Роскошь Хинчинбрука вызывала у него отвращение. И замок, и конюшни, и псарни, и амбары, и склады, и площадка перед замком, и старинный монастырский разросшийся парк были приведены в образцовый порядок. Сигнальщики были расставлены по дороге на Лестер за несколько миль. Разодетые гости на дорогих скакунах толпились у въезда в усадьбу, готовясь скакать навстречу королевскому поезду. Между ними сновали не менее разодетые слуги. Впереди всех красовался сэр Оливер Кромвель в модном камзоле зеленого бархата с высоким белым плоеным воротником, какие во всей Европе носят только паписты, в плаще белого бархата, в память о Ричарде Кромвеле, первом владельце бывшего приората.

Наконец прискакал сигнальщик на взмыленной лошади: едет! В тот же миг расфранченные гости нестройной ватагой, победно крича и настегивая плетьми дорогих скакунов сорвались с места и скрылись из глаз. Они возвратились спустя полчаса, сопровождая раззолоченную карету на высоких рессорах, молчаливые, с торжественным выражением на раскрасневшихся лицах. Карета сделала круг и остановилась. Лакей в голубом кафтане и белых чулках распахнул дверцу и откинул ступень. Из кареты с трудом выбрался маленький человек, узкогрудый, тщедушный, с большой головой и лысеющим лбом, на кривых тоненьких ножках, удлиненных высокими красными каблуками, скорее сын молодого Дарнлея, чем Марии Стюарт, красивой и сильной, неутомимой наездницы, воинственной королевы Шотландии. С почтением, задерживая дыхание, маленького человека на кривых тоненьких ножках под руки отвели в покои, отведенные для него, обставленные с роскошью французского двора, где маленький человек на кривых тоненьких ножках мог переодеться и отдохнуть.

И грянули торжества. Они открылись турниром. Местные рыцари с тяжеловесным мастерством сельских хозяев смело разили друг друга тупыми длинными копьями, по счастью, никого не убив. Во время королевской охоты добрая сотня всадников под рев труб и криков загонщиков затравила оленя, и последний удар, соскочив с коня. Нанес широким кинжалом король. Оленя ободрали, задарили на вертеле и подали к обеденному столу. Прощальный обед начался в полдень великолепным шествием всех присутствующих, разбитых на пары, и продолжался до позднего вечера. Музыканты играли. Местные актеры представили комедию. Французские вина подавались без счета. Вино ударило в голову. Король стал говорить:

– Благодарю вас, джентльмены. Ваши приветствия я принимаю как одобрение. Я дам вам законы, да, я их вам дам. Под сенью моих законов, клянусь господом, ваша страна достигнет благоденствия и процветания. Ибо…

Король пошатнулся и попытался строго взглянуть на веселых гостей:

– Ибо шотландские короли были прежде сословий и рангов, прежде парламентов, прежде законов, это я подчеркну. Не кем иным, но королями была разделена земля между их верными слугами, королями были образованы сословия, королями были созданы рычаги управления. Короли были творцами законов, а не законы творили королей, это я подчеркну. Так было в Шотландии, отныне так будет и в Англии.

Веселье стало стихать. Сельские хозяева, здоровые, трезвые, крепкие на вино, с изумлением глядели на короля, внезапно заслышав незнакомые речи. Внимание ободрило подпившего короля. Он заговорил вдохновенно:

– Ибо король – подобие Божие. Кто, кроме Бога, может быть судьей между королем и народом? Я вам отвечу: никто! Ибо рассуждать, что может и чего не может Бог, есть богохульство, это заметьте себе, стало быть, рассуждать о том, что может и чего не может король, есть бунт. А вы бунтовать? Ну, нет, я никому не позволю рассуждать о моей власти, никому и никогда! Монархический строй есть высший строй на земле, это вы должны твердо знать. Короли – наместники Бога. Короли сидят на Божьем престоле, это закон! Королей называет Богами сам Бог, это я где-то читал. Джентльмены, благодарю вас.

Король тяжело приподнялся и слабой рукой подал условленный знак. На середину залы выступил хозяин замка сэр Оливер Кромвель. Король приблизился, ступая вразлад, качаясь на кривых тоненьких ножках, и опоясал его мечом старинного образца, с какими рыцари ходили в крестовый поход на язычников и мусульман, таким образом возведя его в рыцари, точно хотел показать, что он может всё, что ему позволено всё и что сомневаться в этом не смеет никто, однако уже не смог ничего сказать в ободрение нового рыцаря. Сэр Оливер Кромвель преклонил колено и поцеловал его дрожащую руку. Король помедлил и милостивым жестом поднял его. В ответ сэр Оливер Кромвель излил на короля свою щедрость. Он преподнес ему тяжелую чашу чистого золота. Во дворе короля ждал небольшой табун породистых лошадей, целая стая ловчих птиц и лучшая свора борзых. Одарив короля, сэр Оливер Кромвель одарил золотыми вещами придворных. Пир был окончен. Стали собираться в дорогу. Отяжелевшего короля под руки усадили в карету. Следом за ней потянулся бесконечный королевский обоз. На другой день, сев верхом на коня, чтобы ехать на пастбище, Роберт Кромвель сказал:

– Наступают тяжелые времена.