Читать книгу Восхождение. Кромвель - Валерий Есенков - Страница 7

Он возвратился с женой. В старом тесноватом доме отца появились две женщины. Человек семейный, привязанный к доброй добродетельной матери, он спрашивал себя, как-то старая Элизабет уживется с молодой и не станет ли молодая Элизабет относиться пренебрежительно к ней, почувствовав себя в доме хозяйкой. Одинаково воспитанные в строгом духе христианской морали, обе женщины легко и просто поладили между собой. Такая же добродетельная и добрая, спокойная и уступчивая, деловитая и неболтливая, как и старая, молодая Элизабет взяла на себя все заботы и хлопоты о домашнем хозяйстве, а старая, рано поседевшая Элизабет без упреков и возражений отошла в сторону и занялась воспитанием подрастающих дочерей в том же духе строгой христианской морали, в каком воспитала её, в свою очередь, добродетельная и добрая мать. Рождение внука, названного в память о дедушке Робертом, окончательно их примирило. Молодая Элизабет часто рожала, старая Элизабет принимала на руки нового внука или новую внучку, и чем больше разрасталась семья, тем она становилась дружней.

Оливер оказался необыкновенным отцом. Он был нежен с детьми, он был привязан к ним так, что готов был отдать им всё, что имел. Он оказался таким же верным и преданным мужем. Элизабет любила его той непритязательной кроткой любовью, от которой таяло и замирало его беспокойное сердце и его сильные, не находившие выхода страсти рядом с ней утихали хотя бы на время. Глядя на её заботливое сосредоточенное лицо, отвечая на её быструю нечаянную полуулыбку, он с каждым годом чаще, уверенней думал о том, что нет у него на свете существа дороже и ближе милой Элизабет, скорее всего, дороже и ближе, чем мать.

На самом деле этот счастливейший человек был глубоко несчастен и не находил себе места. Он с утра до вечера не покладал рук, бился как рыба об лед, бывал на пастбище и на покосе, следил за каждым шагом наемных рабочих, а его дела шли вполовину хуже, чем у отца, и с каждым днем всё ухудшались. Конечно, наследство он получил небольшое: пахотный надел под зерно, пастбище не более десятины и лугов около двух десятин. Он выращивал хлеб, у него было дойное стадо и отара овец. Всё было, как у отца, однако у отца в доме было прочный достаток, а у него концы едва сходились с концами, и если принять во внимание, что его семья беспрестанно росла, ему грозила неприятная бедность.

Он старался и мог бы себя оправдать. Случались неурожайные годы, медленно, но неуклонно понижались цены на мясо, на хлеб, англичан с внешних рынков всюду вытесняли испанцы, голландцы, французы, с победой Католической лиги были потеряны и восточные рынки, правительство короля запретило вывозить необработанное сукно, надеясь высоким качеством вернуть стране рынки, однако деревенские прядильщики и ткачи в своем мастерстве далеко отставали от европейцев, к тому же они не имели красителей, которые европейцы, в особенности испанцы везли из колоний, производство сукна сразу упало, спрос на шерсть сократился, у многих, не у него одного, доходы катились стремительно вниз. Отец не ограничивался своим скромным владением. Имея большие доходы, он арендовал соседские и общинные земли и благодаря этому упрочивал свое состояние. Оливер зарабатывал мало, аренды ему были не по карману. Он представить не мог, что предпринять.

Это было зловещее указание, ибо избран лишь тот, кто успешен в делах. Оливер впал в беспокойство. Он мало ел, мало спал, много думал, разъезжая верхом по делам и ночами, когда вдруг просыпался и нередко уже не в состоянии был уснуть до утра. Тогда он тупо глядел в немой, невидимый потолок и с раздражением слушал ровное дыхание Элизабет. От непривычки и несклонности к размышлению его мысли разбегались и своей неопределенностью ещё больше пугали его. Будущее представлялось глухим и бездомным. Вновь единственным выходом представлялось переселение на американские обильные вольные земли, со своими законами, со своей истинной верой, которую там никто не стеснял. Он верил, что там, на просторе, не стесненный никем, он развернется, покажет себя, преуспеет в делах, оправдает себя перед Господом, однако препятствия возникали и тут. Эти препятствия едва ли можно было преодолеть. Как он выяснил, слоняясь по лондонским портовым тавернам, место на корабле стоило дорого, а ему надо бы было купить десять мест, если с ним согласятся ехать незамужние сестры и матушка Элизабет, ещё больше денег требовалось на обзаведение в новых, незнакомых, почти безлюдных местах, под вечной угрозой нападения строптивых индейцев. Где ему взять столько денег? Даже если он продаст свою землю и дом, едва ли наберется и половина того, что он насчитывал в бессонные ночи и тревожные, беспросветные дни.

Не видя проку в собственных размышлениях, он всё чаще отлучался из дома. Верхом на своем верном коне он колесил по грязным осенним и зимним дорогам, укрываясь под тяжелым плащом с капюшоном от непрестанных тягучих моросящих дождей. Он навещал приятелей и знакомых, вместе с которыми в Сидни-Сассекс-колледже гонял мяч и слушал проповеди Сэмюэля Уорда. Приятели и знакомые были владельцами таких же крохотных пастбищ, покосов и пашен, как он, и, как он, проводя свои дни в неустанных трудах, тоже бились как рыба об лед. Они радовались его появлению, помня его хорошим товарищем. Они подолгу сидели за столом, пили пиво, вспоминали веселые времена своей ранней юности и толковали об урожаях, овцах и ценах, и с кем бы он ни встречался, выходило всегда, что дела идут плохо, что суровая бедность стучится в окно, что нечем становится жить и никому неизвестно, что предпринять.

Несколько раз он побывал в Хинчинбруке. Дядя Оливер всё так же шутил и кутил, но его толстое лицо пожелтело и взгляд с каждым годом становился печальней. Пышный замок ветшал, Хинчинбрук разорялся, дядя жил в долг, лавина долговых расписок и закладных всё нарастала и нарастала и готовилась его раздавить.

Оливер пробовал искать путь спасения в Лондоне, но только больше запутывался и больше мрачнел. Рыцарь Бушье, его тесть, торговец мехами, жаловался на трудные времена. Шведы, голландцы, французы хозяйничали на северном торговом пути и на Балтике, их пираты грабили английские корабли, драгоценные меха из Московии поступали всё реже и становились дороже, а у лордов и кавалеров, главных его покупателей, денег становилось всё меньше. Только те сколачивали громадные состояния, кто содержал пиратов и снаряжал их корабли или занимался контрабандной торговлей, особенно солью, которая становилась ценнее мехов. По мнению печального тестя, Англии была необходима сильная и умная власть, чтобы на всех рынках, на всех торговых путях защищать её интересы либо выгодными союзами, либо силой оружия, а король Яков, похоже, трус и круглый дурак.

У Гемпденов, Баррингтонов, Сент-Джонов и Хэммондов толковали о том же. Для людей мыслящих трезво пример европейских, католических стран слишком был убедителен в том, как необходима сильная власть, Единоличная королевская власть торжествовала в Испании, в королевствах и княжествах Католической Лиги, а в самое последнее время единоличная королевская власть укрепилась во Франции. Результат был налицо. Во всех этих странах единоличная, никем и ничем не ограниченная, не стесненная королевская власть умела служить интересам дворянства и горожан, под сенью её процветали ремесла, процветала торговля, горожане обогащались неслыханно и вместе с ними богатело дворянство. Королевская администрация работала превосходно, обеспечивая строгий порядок, во все времена необходимый для процветания. Королевская армия, большей частью наемная, обеспечивала победы Испании, победы Католической Лиги, а в последнее время и Франции на континенте, на всех морях и в колониях, так что Испания, одержав полную победу над Португалией, нынче владела половиной известного мира, и куда бы ни направился английский корабль, он всюду бывал атакован двумя или тремя испанцами или французами.

Во всех домах, в которых Оливер бывал как близкий родственник или хороший знакомый, сходились на том, что Англию нельзя относить к семье европейских держав. Её история выпускникам Оксфорда, Кембриджа и Линкольн-Инна представлялась слишком самобытной, своеобычной, слишком во всем не похожей на историю континентальной Европы, в особенности на историю ближайших соседей и неутомимых врагов, в первую очередь, разумеется, на историю Испании или Франции. Они находили, что именно в Англии невозможна единоличная, никем и ничем не ограниченная, не стесняемая королевская власть, которую пытался установить маленький человек с большой головой и кривыми тонкими ножками, постоянно указывая на пример испанского и французского королей. В Англии издавна сильная власть устанавливалась только тогда, когда достигалось согласие между королем и парламентом. Старшее поколение отлично помнило счастливое правление королевы Елизаветы и упрекало её только в том, что упрямая девственница так и не пожелала обрести мужа и произвести на свет принца-наследника, на чем безуспешно настаивали министры, не пожелала из страха потерять власть, как только рядом с ней появится соправитель-мужчина. Не будь она так труслива и так упряма, Теперь Англией управлял бы протестантский король, а не плюгавый сынок проклятой папистки, шотландской королевы Марии Стюарт, с которым, как ни старайся, ни о чем договориться нельзя.

В самом деле, сколько бы ни провозглашал себя маленький человек с большой головой и кривыми тонкими ножками абсолютным монархом, с какой бы настойчивостью не убеждал его испанский посол Гондомар, что это именно так, без парламента власти у маленького человека с большой головой и кривыми тонкими ножками оказывалось очень немного. Он должен был по всем своим обязательствам и лично хотел помочь пфальцскому курфюрсту Фридриху, протестанту, женатому на его дочери, только что наголову разбитому под Белой Горой и выгнанному из собственных владений войсками Католической Лиги, однако ему нечем было помочь, он не имел армии, не имел денег, чтобы навербовать наемных солдат. В его отуманенном Гондомаром уме возник поразительный план воротить протестанту утраченные владения руками католического испанского короля. Он шел на уступки, ради сближения он решился женить своего сына Карла, наследника, на Изабелле, испанской инфанте, яростной католичке, Гондомар усердствовал, переговоры велись, его обнадеживали и уже не просили, а требовали, как всегда приключается со слабым правителем, всё новых и новых уступок.

Нечего делать, семь лет спустя король Яков созвал новый парламент, лишний раз подтвердив непоколебимое мнение большинства, что в Англии никакому королю без парламента не обойтись. Королю нужны были деньги. К его немалому удивлению, представители нации довольно спокойно обсудили плачевное состояние королевской казны, положение Англии, её международные обстоятельства, на которые король особенно напирал, испрашивая согласия ввести новый налог, и вотировали семьсот тысяч фунтов стерлингов. Сумма была поистине чрезвычайная.

Однако маленького человека с большой головой и кривыми тонкими ножками в дальнейшем ожидало глубокое разочарование. Заплатив королю столь серьезные деньги, представители нации нашли справедливым потребовать от него скорейшей и полной отмены всех монополий. Охваченный благородным негодованием, маленький человек с большой головой и кривыми тонкими ножками наотрез отказался, а затем отверг почтительную просьбу предать суду тех министров, которые патенты на монополию продавали за взятки. Тогда парламент, пренебрегая мнением упрямого короля, подверг самых наглых монополистов и самых отъявленных взяточников собственному суду, таким образом возвратив себе старинное право, как-то само собой заглохшее при последних Тюдорах. В число обвиняемых попал и королевский канцлер Френсис Бэкон барон Веруламский. Это было уж слишком. Король возражал, ссылаясь на то, что судить королевских министров имеет право только палата лордов. Однако и с этой стороны его ждал внезапный и сильный удар: палата лордов, ненавидевшая Френсиса Бэкона за его неродовитость, поддержала обвинение, выдвинутое против него палатой общин.

Маленький человек с большой головой и кривыми тонкими ножками не успел прийти в себя после такой неслыханной дерзости, а представители нации уже принялись сокрушать его внешнеполитические хитросплетения. В жарких прениях двадцать шестого и двадцать седьмого ноября 1621 года тридцать семь ораторов высказались категорически против внешней политики короля, причем кое-кто из самых решительных представителей нации выступил дважды. Сближение с Испанией отвергалось самым категорическим образом, брак английского принца с испанской инфантой признавался несовместимым с коренными интересами Англии. По мнению многих, с Испанией предстояла война. Джордж Гастингс предлагал без промедления направить в испанские Нидерланды на помощь протестантским повстанцам от двадцати до тридцати тысяч солдат. Его предложение взбудоражило всех. В самых горячих головах возник план морской экспедиции против испанской Вест-Индии, откуда рекой текут несметные богатства Испании, которым куда как приличней течь в английские закрома. В речах ораторов вновь и вновь вспыхивало ярким светом благородное имя нынче боготворимой королевы Елизаветы, которая не страшилась противодействовать претензиям католической Испании установить свою железную власть над всем христианством и давать отпор ненавистному папскому Риму.

Одного упоминания римского папы оказалось достаточно, чтобы разразилась буря протеста. В Англии становится слишком много папистов, испанский посол наглеет день ото дня и вмешивается во внутренние дела королевства. Престарелый Эдуард Кок, юрист, главный королевский судья, объявил, что Англия кишмя кишит внутренними врагами, которых тайно поддерживают испанцы, сокрушался о том, что испанский посол установил тесные связи кое с кем из влиятельных англичан, и с особенным ударением упомянул о троянском коне. Томас Уентворт, будущий граф и министр, пробовал умиротворить представителей нации:

– Король и народ друг от друга не отделимы, цель настоящего собрания связать короля и народ теснейшими узами.

Его не хотели слушать. Большинством голосов было принято решение подать петицию королю. Петиция была составлена в несколько дней. Члены комиссии испросили аудиенцию. Король согласился принять депутацию третьего декабря. Иронически улыбаясь, он приказал перед началом приема:

– Приготовьте двенадцать кресел: я буду принимать двенадцать королей.

Двенадцать депутатов разместились на двенадцати креслах. Председатель комиссии в полной тишине зачитал категорические требования представителей нации. Отвергая сближение с Испанией, представители нации именовали это сближение дьявольскими ухищрениями папизма. Возражая против предполагаемого брака английского принца с испанской инфантой, представители нации настаивали, чтобы принц Чарлз, в русскую литературу вошедший под именем Карла, своевременно и счастливо женился на принцессе, которая исповедовала бы не католическую, а его собственную религию. Они предлагали королю неукоснительно исполнять принятые королевой Елизаветой суровые законы против папистов, которые отказываются признать государственную англиканскую церковь.

Бешенством исказилось угрюмое личико маленького человека с большой головой и кривыми тонкими ножками. Король закричал истерически, брызжа слюной, как попало швыряя и проглатывая слова, так что удавалось не без труда разобрать, что он запрещает общинам совать свой нос в дела столь глубокой государственной важности, как его сношения с французскими Бурбонами или испанскими Габсбургами, тем более касаться такого сугубо личного дела, как брак наследного принца. Выплеснув давно копившийся гнев, он поднял брови и растерянно замолчал. Не найдя, что возразить, сомневаясь, нужно ли возражать, двенадцать представителей нации молча поднялись с двенадцати кресел и так же молча, гуськом, один за другим покинули тронный покой.

Довольный, что задал общинам перцу, король Яков все-таки некоторое время оставался растерянным. Семьсот тысяч фунтов стерлингов он получил. Такая значительная, даже непомерная сумма лучше всяких доводов разума и осознания незыблемости английских традиций доказывала ему, что с общинами куда выгоднее дружить, чем враждовать, что именно дружба с ними принесет ему весьма ощутимый доход и покой. К несчастью, разум маленького человека с большой головой и кривыми тонкими ножками был слишком слаб, взамен разума природа и воспитание наделили его непомерным упрямством. Даже понимая, что куда лучше дружить, он никак не мог и не хотел согласиться дружить с теми, в ком видел ничего более, как бунтующих подданных, обязанных покориться своему королю. Он жаждал их покорить, подмять под себя, заставить исполнять свое любое желание, платить тогда, когда ему нужны деньги, и платить столько, сколько он изволит им указать. Правда, он правил этой страной уже восемнадцатый год и начинал понимать, что никого ему не покорить, не подмять под себя и не заставить исполнять его бестолковые прихоти.

Он бросился плакаться на свое невыносимое положение к испанскому послу Гондомару. Испанец не мог и представить себе, чтобы какие-то представители нации чего-то не то что бы требовали, а хотя бы о чем-то робко просили своего короля, тем более не мог представить себе, чтобы испанский король стал выслушивать каких бы то ни было представителей нации. В Испании нация благоговейно молчала, купаясь в награбленном золоте и серебре, чтила своего короля, организатора великих открытий, завоеваний и ограблений, и с готовностью исполняла любое его повеление по части новых открытий, новых завоеваний и ограблений, и вот неоспоримый результат этого единственного, без сомнения, справедливейшего порядка вещей: нынче Испания первая, самая сильная, самая богатая, самая непобедимая из европейских держав. Понятно, что испанский посол Гондомар, указав на благой пример своего короля, только что не приказал английскому королю без промедления наказать мятежные общины, в противном случае пригрозил навсегда покинуть эту варварскую страну:

– Моим долгом было бы так поступить, ведь вы перестали бы быть королем, а я не имею здесь войска, чтобы самому наказать этот народ.

Восемнадцатого декабря, две недели спустя, не подозревая о тайных совещаниях короля с испанским послом и гнусных советах испанского посла королю, палата общин подавляющим большинством приняла протестацию, в которой представители нации ещё раз недвусмысленно указали, что брак английского принца с испанской инфантой грубо нарушает интересы Англии и подрывает авторитет самого короля. Тридцатого декабря маленький человек с большой головой и кривыми тонкими ножками внезапно явился в парламент, объявил, что немедленно распускает его, и своей дрожащей рукой вырвал из протоколов парламента лист, на котором было записано постановление о протестации. Едва ли отдавая себе отчет о последствиях, он повелел арестовать самых видных представителей нации, а несколько менее видных из них было отправлено в ссылку в Ирландию, в полной уверенности, что тюрьма и ссылка приведут ослушников в чувство и превратят конституционную монархию в неограниченную.

Крутые меры удовлетворили одного испанского посла Гондомара. Гордый новым подвигом на службе своему королю, он пышными красками расписал происшествие в многословном, хвастливом письме к одной из дочерей короля. На радостях он именовал роспуск английской палаты общин лучшим событием, которое служит интересам Испании и католической вере, лучшим с той, пожалуй, печальной поры, когда сто лет назад безбожный Лютер начал проповедь ереси. И он поспешил ещё больше послужить интересам Испании, втянув Англию в войну Испании против мятежных нидерландских провинций. Пользуясь тем, что король Яков наконец попал в его руки, он выхлопотал у него разрешение вербовать среди его подданных солдат на испанскую службу, один полк в Шотландии, другой полк в самой Англии. Английские и шотландские католики с восторгом ринулись в эти полки. Полки были сформированы и переброшены в мятежную Фландрию, что ухудшило и без того натянутые отношения между протестантской Англией и протестантской Голландией.

Вырвав лист из протоколов парламента, маленький человек с большой головой и кривыми тонкими ножками внезапно уверовал в то, что с этого дня он неограниченный монарх, по образцу испанской или французской монархии, и может поступать, как захочет. Вопреки ясно выраженному мнению представителей нации, он продолжил переговоры о браке между своим сыном и дочерью испанского короля. В марте 1623 года принц Карл в сопровождении легковесного, пустоголового и потому верного придворного герцога Бекингема отправился в Мадрид. Пять месяцев тянулись переговоры о брачном контракте. Испанская сторона вытягивала из первого министра и жениха уступки одну за другой, усиливая испанское влияние в английских делах. Вскоре в переговоры ввязались представители римского папы. Римский папа потребовал восстановить в Англии свободу католического вероисповедания, с этой целью в Англии должно было учредиться епископство, которое подчинялось бы непосредственно Риму. Испанская инфанта, став женой английского принца, должна была иметь право учредить в своих покоях католическую капеллу, при ней должен был находиться испанский епископ со своей юрисдикцией. Герцог Бекингем согласился на все эти невозможные требования, двадцать пятого июля принц Карл бестрепетной рукой подписал этот ни с чем не сообразный брачный контракт. Правда, в Испании не поверили, что все эти нелепости можно будет исполнить. Испанский король решил подождать, как будут приняты условия в Англии, и предложил на год отложить заключение брака, причем на всё это время инфанта оставалась в Мадриде.

Как ни держал маленький человек с большой головой и кривыми тонкими ножками содержание брачного контракта с испанской инфантой в строжайшем секрете, смысл его вскоре стал очевиден. Возмущение охватило лондонский Сити и покатилось из города в город. Едва ли недовольство нации могло его испугать, к этому злу он был безразличен, да вот беда, семьсот тысяч фунтов стерлингов, преподнесенные ему третьим парламентом, который он разогнал, истаяли, как снег по весне, казна опустела, и сам он стал смутно догадываться, что никакой он не абсолютный монарх, наподобие испанских и французских монархов, а конституционный король, не способный прожить без парламента. Нужда заставляла унижаться и просить подаяния.

Унижаться, естественно, не хотелось, и король Яков стал отступать, понемногу, не торопясь, делая вид, будто перемена во внешней политике была его давней и задушевной мечтой. На счастье, Гондомар был отозван в Мадрид для внутренних надобностей. Брачный контракт с испанской инфантой без особенных церемоний был отодвинут на неопределенное время. Отношения с коварной Испанией стали охладевать. Граф Джон Дигби Бристоль, английский посол, ярый приверженец союза с Испанией, был из Мадрида отозван. Граф Генри Вир Оксфорд, попавший в тюрьму за слишком непочтительные нападки на испанского посла Гондомара, был выпущен, после двух лет отсидки в сыром каземате, на свободу. В правительстве короля начались пробные толки о действенной помощи голландцам против Испании, о сближении с Францией, которая враждовала с Испанией, о возможном браке принца Карла с французской принцессой, младшей сестрой короля Людовика Х111.

Почва кое-как была подготовлена. Двенадцатого февраля 1624 года король Яков собрал свой четвертый парламент. На этот раз стало намечаться некоторое согласие между королем и парламентом: королю уж очень нужны были деньги, представителям нации уж очень осточертели интриги Испании, грозившие возрождением католической веры, восстановлением католических монастырей и возвращением монастырских земель. И король попросил денег, а представители нации набросились на происпанскую политику короля. Одиннадцатого марта разразились самые бурные прения. В течение одного рабочего дня умудрилось выступить двадцать четыре оратора, и все как один осудили внешнюю политику короля. Представители нации были единодушны: не союз с Испанией, даже не мир, но война, как в славные времена великой королевы Елизаветы Тюдор, война прежде всего за возвращение Пфальца её законному владельцу курфюрсту Фридриху. Престарелый Эдуард Кок назвал такую войну более чем справедливой, поскольку это война на стороне обиженного, ограбленного, против обидчика и грабителя, причем, утверждал он, англичанам стыдно страшиться этой справедливой войны, ибо:

– Англия никогда не была более богатой, чем тогда, когда воевала с Испанией!

Его призыв был поддержан бурей аплодисментов. Ораторы один за другим обещали поддержку не только внешней, но и внутренней политике короля, если король станет следовать советам парламента, Двадцать девятого марта король Яков пригласил испанского посла, сменившего Гондомара, и объявил, что переговоры с его королем прерываются, поскольку все его предложения слишком туманны, чтобы стоило их обсуждать. Едва испанский посол удалился, с трудом скрывая свое возмущение, теряясь в смятении, как и что он станет докладывать своему королю, король Яков демонстративно тут же принял давно томившихся Лондоне без всякого дела уполномоченных Соединенных провинций, как на то время прозывалась Голландия, и выразил желание выслушать их предложения о военной помощи с его стороны и согласился помочь, как только они эти предложения представят ему.

В те же дни он с неожиданной энергией выразил желание укрепить отношения с Францией, которая под руководством кардинала Армана де Ришелье выступила против испанских и австрийских Габсбургов, стремясь отвоевать себе первое место в Европе, а в мае, точно позабыв о брачном контракте с испанской инфантой, начал переговоры о браке наследника Карла с принцессой Анриеттой-Марией, сестрой французского короля. Он повелел своим дипломатам обсудить с французским послом, насколько могут совпадать интересы Англии и Франции в Пфальце, в какой мере обе стороны могут поддержать протестантскую армию Мансфельда, возможно ли королям английскому и французскому проводить единую политику в разгорающейся войне, которая впоследствии станет называться Тридцатилетней, каким статусом будут пользоваться католики в Англии. Пятого июня был продлен оборонительный союз между Англией и Соединенными провинциями, к которому был добавлен пункт о совместных усилиях по восстановлению возлюбленного зятя пфальцского курфюрста Фридриха в его владениях.

Представители нации не могли не смягчиться, наблюдая, с какой готовностью король Яков идет навстречу их пожеланиям. Трижды в этом году они вотировали денежные субсидии, так что в конце концов они выросли до трехсот тысяч фунтов стерлингов. Заплатив деньги, они обратились к насущным проблемам внутренней жизни. Вновь был поднят проклятый вопрос о вреде и недопустимости монополий. Королю предложили выпустить ордонанс об отмене всех патентов на монопольное право производства, продажи, покупки и потребления чего бы то ни было в королевстве. Министр финансов граф Лайонел Кренфилд Мидлсекс был привлечен к судебной ответственности. Правда, король Яков не выпустил ордонанса и не утвердил приговор, но страсти начинали стихать, в растревоженные умы представителей нации как будто закрадывалась здравая мысль, что с королем Яковом можно найти общий язык, особенно если давать почаще, но понемногу субсидии, и король Яков как будто готов был смириться с необходимостью выслушивать, обсуждать и принимать не такие уж глупые советы представителей нации, жизнь Английского королевства как будто готовилась войти в мирное русло, когда между королем и парламентом восстанавливается согласие, но тут король Яков скончался и на английский престол взошел его сын.