Читать книгу Отцовский штурвал (сборник) - Валерий Хайрюзов - Страница 2

Они упали в тайгу, возвращаясь в Иркутск с севера. В тот день, под вечер, они сели в Бодайбо, забрали там золото, двух пассажиров и после взлета, в двухстах километрах от Киренска, напоролись на грозу. Еще на земле командир летающей лодки Василий Сушков узнал: метеостанция вдоль Лены дала штормовое предупреждение, но он надеялся до непогоды проскочить до Грузновки, а это почти дома, до города всего два часа лету.

Сначала гроза не показалась ему опасной. Серый козырек облаков, с виду безобидный, тонкий, незаметно закрыл небо, самолет нырнул под него, как в невод, и через несколько минут уперся в темную стену, которая время от времени озарялась мертвящим лиловым светом.

– Черти сварочным аппаратом балуются, – невесело пошутил Сушков.

Бортмеханик Никифор Сапрыкин, поморщившись, мельком поглядел на командира. Летал он давно, верил в разные приметы: не позволял свистеть в самолете, возил в чемодане подкову.

– Надо обходить, – приподнявшись на своем сиденье, сказал он. Сапрыкин знал: Сушков торопился в Иркутск – и поэтому не стал уговаривать командира вернуться в Бодайбо.

Сушков развернул самолет, ушел с трассы влево, в той стороне небо было посветлее. Но уже через несколько минут и там стали попадаться облака, по лобовому стеклу ударил дождь.

Сушков беспокойно поерзал на месте, возвращаться не хотелось, он еще повернул влево, самолет выскочил в свободный от облаков длинный ломаный коридор, который шел вдоль грозы. «Будто специально для нас оставила, – подумал Сушков, – проскочим». Он еще не знал, что эта мотня – западня. Через пару километров они увидели сине-черное нутро грозы… Теперь уже полыхало со всех сторон. Время от времени в разрывах облаков мелькали серые шишкастые, точно остриженные наголо, макушки гольдов. Самолет корежило, бросало. Оглянувшись на крыло, Сушков увидел, что оно раскачивается, точно фанерный лист.

Короткий, как удар, блеск молнии высветил лопасть винта, он ясно разглядел ее всю до мелких царапин. В это мгновенно ему показалось, что винт остановился, он закрыл глаза, не веря тому, что увидел, затем вновь торопливо глянул на винт. Теперь все сошлось, мотор работал, как и положено, перед глазами стоял матовый вращающийся диск, он озарялся багряным цветом, и тогда Сушкову почудилось: внутри самолета что-то горит. Ему стало страшно. Летал он не первый год, но в такой переплет попал впервые. Стараясь успокоиться, он посмотрел в пассажирскую кабину, увидел пристывшее сиреневое лицо сопровождающего груз Лохова, рядом с ним вспотевшего начальника изыскательской партии Изотова. Тот приник к боковому иллюминатору и изо всех сил тянул набрякшую, перехваченную тугим воротом рубашки шею.

«Тебе-то что там смотреть? Уж сидел бы на месте», – подумал Сушков.

Изотов будто услышал его мысли, отвернулся от окошка и, поймав взгляд летчика, испуганно втянул голову в плечи.

«Нужно что-то делать, – тукалось, билось в голове у Сушкова. – Но что? Возвращаться поздно. На что решиться? Сам влез, сам выкручивайся. Тут уж никто тебе не поможет. Нет, вперед – только вперед».

Бортмеханик поелозил на своем сиденье, мельком глянул на командира и, приподнявшись, задернул шторки на лобовом стекле.

– Чтоб гроза на психику не давила, – объяснил он. – Тут уж пан или пропал. Нам бы на Киренгу выскочить, там можно сесть.

Он достал полетную карту, стал водить по ней заскорузлым пальцем. Сзади к нему пристроился Изотов, выцветшими глазами уставился в карту. Сушков заметил: щека пассажира дергалась от нервного тика, но казалось, что он подмигивает карте.

«Испугался, бедняга», – подумал Сушков. Слабость другого подействовала на него отрезвляюще, он успокоился, забыл про грозу, остальной мир перестал существовать, сузился до размеров кабины. Он видел перед собой только приборную доску да серое, угрюмое лицо бортмеханика, которое для него было сейчас самым надежным прибором.

Через некоторое время бортмеханик тронул его за плечо:

– Вроде бы проскочили, болтать меньше стало.

Он сдернул шторку, заглянул на землю, но чувствовалось, что это уже для успокоения. Ничего разглядеть там было невозможно, по стеклу сплошным потоком лилась вода. Минут десять они летели спокойно. Казалось, гроза отпустила их, но в то же время Сушков заметил: с самолетом что-то случилось. Он определил это по лицу бортмеханика.

Так и есть. Сапрыкин впился взглядом в счетчик оборотов двигателя, потом медленно пошевелил сектором газа.

– Обороты упали, – виноватым голосом пробормотал он.

– Тянет пока, может, выкарабкается, – с надеждой посмотрел на него Сушков.

Но самолет продолжал падать, мотор с каждой секундой терял свой голос, бормотал глуше и невнятней.

– Выбрасывай груз! – крикнул бортмеханику Сушков. – Иначе упадем.

Бортмеханик согласно кивнул головой, отстегнул привязной ремень и, скособочившись, бросился в пассажирскую кабину. И неожиданно отпрянул назад. Прямо на него смотрел темный глазок пистолета.

– Только притронься – застрелю! – сдавленным голосом крикнул Лохов. Он стоял над грузом, согнувшись, в глазах – сумасшедший огонек.

– Да ты что, очумел?! – опешил Сапрыкин. Он обернулся к пилотской кабине. – Командир, скажи ты ему, убьемся ведь, если не выбросим грузы. Видишь, мотор не тянет.

– Выбрасывай, мать твою за ногу! – заорал из кабины Сушков. – Кому говорят!

Бортмеханик сделал шаг к Лохову, тот снова поднял пистолет.

– Вот так, ребята, – сухо, как о давно решенном, сказал он. – У меня выбора нет. Выбросите груз – меня расстреляют, убьемся – один конец. Сделаете хоть шаг – буду стрелять.

– Слушай, ты почему только о себе думаешь, ты о нас подумай! – крикнул Изотов. – Может, тебе жизнь не дорога, а у нас дети. Боже мой, боже мой, ведь не хотел я лететь, не хотел!

Изотов обхватил голову руками, зашатался, как помешанный.

– Сделаете шаг – застрелю, – как заведенный, повторил Лохов.

– Знал бы, в жизнь не взял тебя, – обреченно и зло сказал Сушков. Он готов был своими руками выбросить сопровождающего вместе с этим проклятым грузом.

– Командир, крен! Убери крен! – вдруг крикнул Сапрыкин.

Сушков увидел впереди серую блестящую полосу, поначалу подумал, что это свободное от облаков небо. Но такого неба он еще не видел, увеличиваясь на глазах, к ним неслось выгнутое серое полотно реки.

– Вода! Это вода! – заорал Сапрыкин, тыкая пальцем в стекло.

Им повезло. Самолет вошел в узкую, проложенную рекой просеку. Сушков выправил крен, по инерции отвернул от несущихся навстречу деревьев.

– Давай правее, видишь, рябь, это мель, – в последний момент подсказал Сапрыкин.

Подняв волну, они плюхнулись в воду. Самолет круто завернул нос, выскочил на мель под свисающие деревья. Внизу под полом глухо захрустела обшивка, приборная доска стремительно пошла навстречу. Сушков выбросил вперед руки, предохраняя голову от удара.

Сапрыкин выключил двигатель, быстро открыл аварийный люк, выбрался наружу. Сушков молча проводил его взглядом, у него не было сил подняться с кресла, в нем жило только сердце, оно бухало где-то около горла, по всему телу мелкой дрожью расползалась вяжущая слабость. Ему хотелось поскорее выбраться из самолета, но он не мог ничего поделать с собой, тело стало чужим.

Самолет постепенно заполнялся водой, при посадке они пробили дно. Нос задрался вверх, лобовое стекло уставилось на макушки мокрых сосен, сквозь них проглядывало вечернее небо, которое все еще раздирали молнии, но здесь, на земле, они не казались страшными.

Мимо Сушкова пролез Изотов, он тащил за собой портфель с документами, лицо у него было серое, мокрое.

– Брось ты его, – вяло сказал Сушков.

Изотов осоловело посмотрел на летчика, молча протолкнул портфель в отверстие, вылез следом. Снаружи всплеснула вода.

«Неглубоко, – определил Сушков, – наверное, по колено. Недаром говорят: “Кому быть повешенному – тот не утонет”».

– Вася, вылазь, а то утонешь! – закричал снаружи бортмеханик.

Сушков отстегнул ремни, поднялся с кресла, но прежде чем вылезти наружу, заглянул в грузовую кабину. Вода заполнила хвост самолета, промочила брезентовый чехол, который лежал в конце кабины, подступила к ногам Лохова. Он сидел на ящиках, крутил в руках пистолет.

– Чего расселся, – хмуро сказал ему Сушков. – Выбирайся давай.

Через несколько минут они вытащили из самолета все, что могло пригодиться: бортовую сумку с документами, ракетницу, подушки из-под сиденья, груз. Из чехла соорудили палатку. С Лоховым не разговаривали. Он, постояв на берегу, вновь перетаскал золото в пилотскую кабину и остался ночевать там. Сушков, некоторое время наблюдавший, как Сапрыкин осматривает самолет, вяло пошутил:

– Почти что цел, можешь сдавать дежурному медведю. Вместе с охранником.

Они забрались под чехол, легли на землю, приткнувшись плотнее друг к другу. Было прохладно и сыро, пахло мхом и бензином. От реки шел густой шум, который, казалось, существовал сам по себе; ни тайге, ни реке, ни падающему с неба дождю не было до людей никакого дела: они проглотили и растворили их в себе.

Сушкова разбудила вода. Она вернула его из полудремотного состояния, в котором он ненадолго спрятался от жгучего сознания случившейся с ними беды. Он сделал слабую попытку вернуть или хотя бы задержать сон, но сердце тоже проснулось, забухало глухо и зло.

Сушков услышал шум дождя, дыхание спящего рядом Сапрыкина, ощутил мокрую, прилипшую к телу одежду и тотчас разом от начала до конца восстановил в памяти вчерашний полет, затем подробней, уже с каким-то другим, оправдывающим себя чувством, вспомнил посадку.

«Эх, если бы не груз, тогда бы выцарапались!» – с раздражением подумал он. Лежать было неудобно, Сушков поднял брезент, выполз наружу. По пути ему попались самолетные формуляры, он вытащил бортовой журнал, раскрыл его, стал читать записи. Ему хотелось отыскать ответ на мучивший его вопрос. Может быть, где-то в предыдущих полетах уже случались отклонения в работе двигателя, но в бортжурнале все было в порядке.

«Нужно продолжать записи, – подумал он, – начнут разбираться, будет хоть на что сослаться».

Он достал химический карандаш и аккуратно вывел:

13 июня 1941 года.

12 июня вечером при возвращении из Бодайбо попали в грозу и сели на вынужденную. Причина: падение мощности двигателя.

Капли дождя, залетая под карандаш, раскрасили буквы в яркий фиолетовый цвет.

– Подумают, что плакал, – усмехнулся Сушков. Он послюнил карандаш и добавил:

Спали плохо, всю ночь шел дождь.

Он захлопнул бортжурнал, запихал его обратно в сумку и, придерживаясь за кусты, стал спускаться к реке.

– Стой, кто идет? – донесся от самолета голос Лохова.