Читать книгу Тот берег - Валерий Котеленец - Страница 2

Инженер по технике безопасности Сергей Тимофеевич Полезаев стоял на приморской набережной, прямо над пляжем, и глядел на закат.

Он широко расставил коротковатые ноги, почти по локти запустил руки в просторные карманы. Ветер трепал рыжеватый венок его волос, огибающий небольшую матовую лысину, и сбивал набок редкий кустик бородки.

Солнце уже израсходовало весь жар. Обессиленное, с ощипанными лучами, оно уползало за окоём. По заливу шныряли розовокрылые от заката яхты. Где-то играла музыка. И это было то самое аргентинское танго, что Полезаев танцевал в городском культурном парке лет десять назад с одной замечательной девушкой… Как же её звали? Тонечка? Или Сонечка?.. А впрочем, сейчас это уже не имело ровным счётом никакого значения. Сергей Тимофеевич расслабленно слушал музыку, поглядывал в морскую закатную даль. И душа его отдыхала.

Над пляжем порхали мячи и воланы. Бронзовокожие атлеты прогуливались у воды со своими весёлыми подругами, демонстрируя преимущества здорового образа жизни.

Полезаеву хотелось скинуть одежду, спрыгнуть вниз, пробежать босиком по калёному песку, расталкивая всех этих самоуверенных красавцев, и нарочито громко бултыхнуться в зеленоватую ликёрную волну с завитками шипучей пены. Но он был застенчив и раним. Он стеснялся обнажать перед всеми своё рябое дряблое тело. Да ещё и в этих несуразных домашних трусах до колен…

Вот если бы он был другим… Вроде того, например, горделивого красавца, который опёрся скульптурной рукою о ствол пальмы…

Полезаев представил себя другим…

Плечи его неимоверно раздались. Брюшко втянулось под рёбра и отвердело, напоминая кирпичную кладку. Мышцы перекатываются тугими шарами…

Вот идёт он в узких символических плавках через притихший пляж мимо атлетов с разинутыми ртами, мимо шоколадных красавиц, позабывших вдруг о своих кавалерах. И дальше – через весь город Приморск. И лучи солнца отскакивают от его бронзовой кожи…

Вот возникает он на пороге своего производственного отдела как древнегреческий бог, снизошедший с небес, дабы осчастливить всех этих ничтожных и жалких смертных…

Сам Мясогузов бежит к нему из начальственного кабинета и подобострастно кланяется. Женщины роняют из рук микрокалькуляторы. Кто-то просит воды. Лиличка Филатова – недоступная, гордая Ли-личка Филатова, – ахнув, падает в обморок. Он приближается к ней упругим шагом гимнаста, берёт на руки, словно дитя. Лиличка вздыхает, высоко поднимая грудь, и открывает свои невозможные глаза, похожие на два зелёных, обкатанных морем камушка.

– Поцелуйте меня, Сергей Тимофеевич, – шепчет она, обвивая руками его литую античную шею. – Поцелуйте, не то я умру…

Он наклоняется, ищет губами горячие лепестки её губ…

– Ах! – вскрикнул вдруг Полезаев, теряя равновесие.

Падая вперёд, он едва успел поймать шершавые перила и повис на них животом, словно лягушка, перебирая в воздухе неловкими ногами. Пребывая в иллюзиях и совсем забыв, что стоит он в действительности на самом краешке набережной, Сергей Тимофеевич едва не сверзился вниз – как раз туда, где расположились, мило воркуя, один из пляжных атлетов и девица в голубом бикини. Парочка резво отскочила в сторону и стала наблюдать из безопасного отдаленья, свалится он всё-таки или нет.

– Простите, пожалуйста! – залепетал Полезаев, когда обрёл наконец равновесие и ощутил под ногами почву. – Я засмотрелся немного.

– Уж не на меня ли? – игриво спросила девица.

– Что вы, что вы!.. Сегодня такой закат – с ума сойти. Вы, ради бога, не подумайте чего. Я ведь…

– Ладно, гуляй, мужик, – презрительно скривил физиономию атлет, сплюнул сквозь зубы и демонстративно отвернулся, давая понять, что диалог закончен.

«Хорошо, что я удержался», – подумал Сергей Тимофеевич, пытаясь охватить взглядом всю его спину.

Он поспешил отойти подальше и встал там, где никого внизу не было. Осторожно поворотив голову, он заметил, что этот битюг чересчур уж внимательно разглядывает его скромную и весьма перепуганную особу.

Полезаеву стало неуютно, как будто он стоит нагишом. Тогда Сергей Тимофеевич отошёл ещё дальше и схоронился за стволом араукарии. Там он почувствовал себя вольготней и вновь обратил свой взор к морю.

Солнце между тем почти закатилось. Напоследок оно тускло блеснуло багровой макушкой и сгинуло. Купоросного цвета сумерки стали быстро сгущаться. Всё свободней становилось на пляже. Мамаши оттаскивали от воды визгливых детей. Дети волокли за лапки надувных крокодилов и проливали на них свои слёзы. Атлеты облачались, пряча в пиджаки и рубахи килограммы мускулов, и восходили по длинным лестницам к белым корпусам санаториев и домов отдыха, уводя за собою подруг. Яхты складывали обмякшие крылья и утыкались клювами в песок.

Полезаев опомнился, когда остался один на пустой набережной.

– Вот и всё, – пробормотал он с досадой и сплюнул вниз, предварительно убедясь, конечно, что там никого нет. – Вот всё и кончилось. Надо уходить.

Он отвернулся от моря и заспешил по каменной лестнице наверх – туда, где за купами дерев прятались санаторские крыши. Через полчаса, согласно незыблемому распорядку дня, двери пансионата «Чайка», в котором он проводил отпуск и набирался здоровья, закроют изнутри на метровую железную задвижку. И если Сергея Тимофеевича угораздит опоздать, придётся ему долго топтаться у дверей, стучать в стёкла, оправдываться и унижаться, умоляя дежурных, чтобы впустили. Нет, такого позора он допустить, конечно же, не мог. Никак не мог. Ни в коем случае. Нехорошо это – опаздывать. Не пристало инженеру по технике безопасности Полезаеву – человеку сплошь положительному, серьёзному, пользующемуся уважением в коллективе, – совершать такие непростительные проступки. Не привык он к подобному разгильдяйству. На работу свою, во всяком случае, Сергей Тимофеевич за много лет непорочной службы не опоздал ни единого разу. Даже ни на минуту какую-нибудь, даже ни на секунду. Да и вообще, не приучен он был с раннего детства нарушать какие-либо режимы и распорядки.

* * *

Пансионат «Чайка» принадлежал самому крупному и солидному из немногочисленных промышленных предприятий города Приморска – аппаратурно-механическому заводу (сокращённо – ПАМЗу), на коем «оттрубил» Полезаев почти всю свою сознательную трудовую жизнь. И вполне естественно, что законные отпуска полезаевские сослуживцы проводили по большей части именно здесь – в собственном заводском пансионате, поскольку, во-первых, никуда не нужно ездить, во-вторых, путёвки почти даровые. Да и обслуживали тут более чем прилично, опасаясь бдительных очей близкого начальства, которое постоянно болталось в пансионате, по нескольку раз на неделе устраивало в просторной местной столовой разгульные вечеринки и сабантуи, а летом, в жаркие пляжные месяцы, и вовсе перебиралось в полном составе сюда же – в родимую «Чайку».

Имея квартиру на противоположном конце города и работая в том же районе, Сергей Тимофеевич в обыденной жизни своей был так же далёк от моря, как если бы жил он за тысячу вёрст от него, в каком-нибудь, скажем, Кержаче или Барнауле. Потому, перебираясь на эти благословенные три недели в любимый пансионат, он не просто переезжал с одного конца города на другой, а совершал путешествие в иной мир, перемещался в другое измерение, населённое счастливыми и беззаботными людьми, заполненное солнцем и ветром, легкокрылыми парусами и огромным сияющим морем, на которое Сергей Тимофеевич мог теперь любоваться часами, ни о чём не заботясь более.

Поднявшись на самый верх, Полезаев свернул в узкую длинную аллею, коридором уходящую в сумерки, и затрусил по дорожке, стиснутой с обеих сторон плотными, как заборы, рядами деревьев и стриженных под машинку барбарисовых кустов.

Стало совсем темно. Аллея ещё не осветилась электрическими огнями. В спину дышал сырой ветер с моря. За деревьями двигались тени. Шуршал гравий. Где-то стучали по железу. Полезаев зябко ёжился и поглядывал по сторонам.

– Стойте! – вдруг окликнули его сзади.

Полезаев содрогнулся, словно от укуса насекомого, и прибавил шагу.

– Сергей Тимофеевич! Подождите! Мне трудно бежать за вами на шпильках!

Только сейчас до него дошло, что голос этот никак не мужской, а женский. И что принадлежит он…

– Лиличка?.. – Полезаев обернулся и встал как вкопанный, поджидая настигающую его девушку. – Что вы здесь делаете – так поздно и одна?..

– Почему же одна? – ответила она, чуть запыхавшись, и пошла рядом. – Теперь вдвоём с вами. Что за кавалеры нынче пошли? Никто даме руку не предложит.

Он смутился, неловко схватил её под руку и с трепетом ощутил, как тепла и нежна её тонкая кожа. Никогда ещё не доводилось ему прикасаться к этой руке. В другое время, в соответствующей обстановке, он сошёл бы с ума от счастья, потому что давно обожал Лиличку – тихо и незаметно, боясь обнаружить свою томительную холостяцкую страсть. Но сейчас, в этой глухой аллее, какая-то непонятная тревога тяготила его душу, не позволяя раскрепоститься чувству. Аллея была темна и длинна, как труба тоннеля. Странные шорохи пробегали по ней из конца в конец. Чьи-то шаги и голоса отдавались таинственным пугающим эхом.

– Идёмте скорей! – выпалил Полезаев, оглядываясь. – Через двадцать минут пансионат закроют.

– Ну и что! – ответила Лиличка. – Не оставят же нас ночевать на улице. Всё равно впустят.

– Не знаю, – замежевался Сергей Тимофеевич. – А вдруг возьмут и не откроют? Порядок есть порядок. Хотя… Я, вообще-то, ещё ни разу не опаздывал. А вы?..

– Ерунда всё это, – громко рассмеялась она. – Ну их всех!

– Как это? – опешил Полезаев.

– А вот так! – и она рассмеялась ещё громче.

Лиличка Филатова работала с ним в одном отделе. И путёвки в пансионат «Чайка» получили они от одного профсоюза. И поселили их в одном и том же корпусе. Только комнаты у них были на разных этажах: у Полезаева – на третьем, а у Лилички – на четвёртом. Сергей Тимофеевич нередко, затаив дыхание, следил за ней из окна, когда она прогуливалась у парадного входа с какой-нибудь из своих многочисленных подружек. И в столовой старался оказаться поблизости. Но подойти, заговорить, а тем более открыть свои чувства и намерения не насмелился бы, наверное, и под страхом смерти.

И тут она сама оказалась рядом – так близко и волнительно!..

– Вечер-то какой замечательный! – романтическим голосом произнесла Лиличка, глядя вверх. – Смотрите, какие невероятные звёзды! Вам нравится глядеть на звёзды?

– На звёзды? – тупо переспросил он и тоже глянул в тёмное небо. – Зачем?

– Как это – зачем? – искренне удивилась она. – Вы что, никогда не глядите на звёзды?

– Я?.. Вообще-то, я… Нет, почему же не смотрю? Смотрю, конечно. Как все нормальные люди.

– Да нет, я не об этом. Не в том смысле.

– А в каком же ещё?.. Глупости всё это. Звёзды как звёзды. Ничего в них особенного нет. А вот в планетарии… Знаете, я регулярно хожу в наш городской планетарий. У меня, к вашему сведению, даже абонемент имеется. На год.

– Что вы, разве там звёзды! Они же ненастоящие.

– Зато всё хорошо видно. В любую погоду. Даже днём. И лекции читают. Очень полезно для умственного развития личности.

– Лекции?.. Скукотища!

– Не скажите. Очень интересно и познавательно.

– А например?

– Что «например»?

– Ну, лекции какие?

– Разные. О звёздах тех же, о галактиках, о Земле… О многом.

– А конкретней? О чём, скажем, была самая последняя?

– Последняя?.. О, я до сих пор под впечатлением. Это что-то невероятное… Это… – Сергей Тимофеевич развёл руками, не находя соответствующих слов. – Называлась она «Сезонные явления природы в различных климатических зонах земного шара». Удивительная лекция! Замечательная!

– Фу, какое занудство! – фыркнула Лиличка.

И Полезаев, не видя, почувствовал, как скривилось в темноте её милое, обворожительное личико.

– Зря вы так, – обиделся он. – И никакое это не занудство. Это наука. Это познание… А вот в прошлом году была просто потрясающая лекция: «Влияние солнечной радиации на длительность срока беременности и плодовитость самок пиренейской выхухоли»…

– Странный вы человек, Сергей Тимофеевич, – сказала Лиличка. – Не могу понять, шутите вы или всерьёз. Нет, правда странный.

– И ничего во мне странного нет, – ответствовал сконфуженный Полезаев. – Обыкновенный. Может быть, не такой заметный, как некоторые. Живу тихо, спокойно, без претензий и лишних запросов. Ни во что не вмешиваюсь, в конфликты ни с кем не вступаю, на рожон не лезу. И на работе мной довольны. Оклад вот недавно повысили. Премии регулярно дают. Сам Мясогузов меня хвалит, по ручке здоровается… Да вы всё это и без меня прекрасно знаете… Давайте-ка шагу прибавим!

– А вам никогда не хотелось, – защебетала Ли-личка, явно не собираясь прибавлять шагу, – сделать что-нибудь необыкновенное, особенное что-нибудь? Взять, например, и пройтись на руках посреди улицы? Или раскинуть руки и полететь? Или этому толстому, противному Мясогузову подложить в портфель жабу?

– Жабу?.. Мясогузову?.. – опешил от такого невиданного кощунства Полезаев и заозирался по сторонам, как будто боясь, что их могли подслушать. – Гадость какая! Что вы, Лиличка, как можно? Он же руководитель, солидный человек… Зачем? Вы знаете, как он может отреагировать?

– Зануда он, ваш Мясогузов. И бабник. Его же все в отделе ненавидят. И пахнет у него изо рта дурно… Да разве дело в нём? Я ведь о другом. С жабой, конечно, я зря – глупость это.

Дружно зажглись фонари. И всё стало видно – ровные ряды деревьев, крашенные зелёной краской скамьи с притулившимися к ним урнами, сонные цветы на клумбах, голубое Лиличкино платье… И её зелёные глаза – невероятные, умопомрачительные глаза…

– Сядем? – предложила она, замедляя шаг у ближайшей скамьи.

– Нет-нет! – торопливо ответил он. – Поздно уже. Надо идти.

– Зачем? Всё равно опоздали… Ну как хотите. Я, вообще-то, никуда не тороплюсь.

Полезаев сморщился, как будто проглотил муху, и потянул свою спутницу вперёд. Лиличка подчинилась с явной неохотой.

– А как вы относитесь к любви? – внезапно спросила она после недолгого молчания.

– К любви? – ужаснулся Полезаев. – В каком смысле?

– В обыкновенном. В каком ещё… Вы любили когда-нибудь?.. Сильно, до безумия… Чтобы как мотылёк, сгорающий в огне…

– Я?.. Не знаю… Всё это как-то…

Лиличкин каверзный вопрос застал Сергея Тимофеевича врасплох. Не был он готов сейчас – вот так, с ходу – ответить на него. Да и в другое время затруднился бы. Он всегда относился к женщинам с опаской. У него, если честно признаться, никогда и не бывало далеко заходящих отношений ни с одной из представительниц столь прекрасного пола. Впрочем, нет. Кажется, была всё-таки в его жизни одна женщина… Инспектор отдела кадров… Довольно приятной наружности, отзывчивая, любезная… Но это было очень давно. И вовсе не до безумия… Как же её звали?.. Тонечка? Или Сонечка?..

– А если бы вы шли сейчас, допустим, с любимой девушкой… – не унималась Лиличка. – Это я к примеру… И какой-нибудь тип обидел её. Оскорбил, допустим. Мразь какая-нибудь… Что бы вы стали делать?

«Этого ещё не хватало! – подумал Сергей Тимофеевич, холодея. – Место такое. И никого вокруг…»

– Ну… – промямлил он. – Я бы это… Я бы ему… Как следует…

И тут, будто нарочно, рядом стрельнула сломанная ветка. Чья-то огромная тень обозначилась сбоку и выступила из-за барбарисового куста, перерезая путь.

Лиличка ойкнула и больно вцепилась в локоть Полезаева своими длинными и острыми ноготками. Тот странно задёргался, словно за шиворот ему бросили какого-нибудь мерзкого мохнатого паука, и стал отнимать у неё руку.

Лиличка не отдавала.

Тень между тем выбралась на дорожку и остановилась в конусе фонарного света.

Полезаев обомлел: тот самый – с пляжа!..

Перед ними стоял тип, на голову которому Сергей Тимофеевич чуть было не поимел неосторожность свалиться некоторое время назад. Торс его едва умещался в чёрной замшевой куртке. Левый борт оттопыривал какой-то подозрительный предмет.

«Запомнил!.. Он меня запомнил!..» – затрепетал Полезаев, пытаясь сообразить, в какую сторону удобней бежать.

Сейчас, в неверном вечернем свете, этот битюг казался ещё шире и выше. Настоящий шкаф. И нос у него был ужасный – исковерканный весь, как будто его долго пытались забить в лицо, а потом устали и бросили.

– Я, из-звините, н-не к-курю, – пробормотал Сергей Тимофеевич, словно выдавливая из тюбика засохшую пасту.

– Я тоже, – нагло ответил незнакомец. Плечи его загораживали половину аллеи.

– Ч-чего же вы хотите? – прошептал Полезаев, чувствуя, что бежать, скорее всего, придётся. И очень быстро.

– Так, пустячок один. Спросить кой-чего.

– Ну спрашивайте тогда. Только скорее. Некогда мне.

Полезаев покосился на спутницу. Она с каким-то раздражающим спокойствием разглядывала свои туфельки и молчала.

– Ну, что у вас там? – томился невольный кавалер, подпрыгивая на месте, будто ему сильно приспичило.

– Ах да… Чего же я хотел?.. – издевался битюг, беспардонно поедая Лиличку своими жадными плотоядными зенками. Он пожирал её, словно Гаргантюа – телячий окорок. Он растягивал в похотливой ухмылке масляные губищи и широко раздувал фистулы ноздрей. – Да, о чём это я?.. А, вспомнил! Спите вы хорошо? Кошмары не мучают?

– Я?.. Сплю?.. Как это? – насторожился Поле-заев, угадывая в столь странном вопросе какой-то изощрённый подвох. – Сплю?.. А что вам за нужда? Нормально сплю. Ну и что?.. Лиличка, вы тоже идёте? Или нет?.. Вы со мной?.. Или как?..

– Почему «тоже», Сергей Тимофеевич? – очнулась она от оцепенения и вскинула недоумённые, полные отчаяния глаза. – Вы спрашиваете меня?.. А разве я и вы… Тоже?.. Разве мы не…

Полезаев мелко засуетился. Он зачем-то доставал из кармана носовой платок, комкал его, прятал обратно в карман и снова доставал.

– Лиличка! Так вы идёте?.. Или… Извините, молодой человек, у меня совершенно нет времени. Дела, чёрт бы их побрал… А это моя сослуживица – Лилия Петровна… Прекрасный товарищ и собеседница… И вообще… Мы тут, знаете, случайно встретились… Лиличка, так вы, значит, не спешите? А мне вот нужно идти… Понимаете? Время, чёрт бы его… Режим опять же…

– Идите, Сергей Тимофеевич! Идите!.. Я-то думала, что вы… Что вам… – она стояла бледная, растерянная, беспомощная, как птенец в кулаке. Зелёные камушки глаз её сделались вдруг какими-то серыми, холодными. Она выпустила полезаевскую руку и оттолкнула её с презрением, словно нечто непотребное. – Ну так идите себе, если вы так… Если вы так торопитесь!

Полезаев отскочил, будто его ударили по щеке.

– Значит, вы остаётесь с-с… – зашипел он, как гусь. – С-с этим?.. Ну и ладно. А я пошёл.

И на хрупких, подламывающихся тростинках ног заковылял прочь.

Дойдя до конца аллеи, Сергей Тимофеевич оглянулся.

Два силуэта медленно удалялись в сторону моря.

«Вот тебе и Лиличка! – вознегодовал Полезаев. – Она ведь… Она ведь с любым готова пойти!.. А я-то и уши развесил. Любовь, говорит… Знаем мы теперь вашу любовь! Да она же не стоит и мизинца той… Как же её?.. Сонечка? Или Тонечка? Чёрт бы их всех побрал!.. А этот хлыщ! Как пожирал он её своими погаными глазами!..»

Сергей Тимофеевич представил перед собой этого негодяя, этого проходимца, разрушившего недолгую иллюзию его счастья. Он мысленно плевал в эти масленые бесстыжие глаза, в эти наглые зенки, никогда не озаряемые светом совести и благородства. Негодяй размазывал по физиономии полезаевские плевки и доставал из-за пазухи огромный сверкающий нож – изогнутый и страшный, как турецкий ятаган. Полезаев снисходительно улыбнулся и одним небрежным движением обезоружил противника. Нож хищно блеснул, улетая в ночь. Негодяй сразу же сделался маленьким, скукожился весь, ощерился как зверёк. Полезаев рассмеялся и резко, почти без замаха, вбил носок своего правого ботинка прямо в пах негодяя. Тот выпучил глаза, сломался пополам, рухнул наземь и засучил по асфальту ногами. Полезаев поднял его за шиворот, как нагадившего кутёнка и…

– Ой! Не надо! – заверещал негодяй не своим голосом. – Люди! Помогите! Да где же вы все?.. Люди! Убивают!..

Сергей Тимофеевич очнулся и остолбенел…

Перед ним вертелся волчком тщедушный скрюченный старикашка с перекошенным от боли и страха лицом, зажимая обеими руками пах, в который угодил полезаевский ботинок, и громко причитая:

– Он ударил меня! Он меня убил!.. Я ветеран войны, орденоносец! У меня удостоверение!.. Я кровь за него, подонка, проливал!.. Не подходи, бандюга!..

– Простите, я не хотел. Это случайно, – униженно оправдывался Полезаев. – Я задумался. Ради всего святого, простите меня. Я больше не буду…

– Милиция! – не унимался старик. – Хватайте его! Милиция!

– Ради всего… Простите… – едва не плача, простонал Сергей Тимофеевич. – Ну пожалуйста…

И, бочком обогнув потерпевшего, бросился бежать к своему пансионату.