Читать книгу Тот берег - Валерий Котеленец - Страница 7
Лилия долин
Часть 1
Глава 6
ОглавлениеПолезаев стоял на приморской набережной, прямо над пляжем, и глядел на закат.
Он широко расставил коротковатые ноги, почти по локти запустил руки в просторные карманы. Ветер трепал рыжеватый венок его волос и сбивал набок редкий кустик бородки.
Солнце уже израсходовало весь жар. Обессиленное, с ощипанными лучами, оно уползало за окоём… Но по заливу не шныряли сегодня розовокрылые яхты. И не играло аргентинское танго. Сегодня стояла полная тишина – странная, тревожная, можно сказать, гробовая тишина. Над пляжем не порхали мячи и воланы. И бронзовокожие атлеты не желали прогуливаться у воды со своими весёлыми подругами. Пляж словно вымер. Пусто и одиноко было вокруг. Приморская набережная, обычно битком набитая праздношатающимися людьми, напоминала заброшенное кладбище.
– Вот и всё, – пробормотал Полезаев. – Всё кончилось!..
И медленно, едва переставляя ноги, потащился наверх, к пансионату.
Наверху его догнала Лиличка и пошла рядом – тихая, безмолвная, похожая на тающий призрак. И шли они так почти до конца аллеи – молча, не проронив ни слова, как будто никогда не знали друг друга. Шли до того самого момента, пока не стрельнула где-то неподалёку сломанная ветка и не выступил из-за барбарисового куста громоздкий силуэт кандидата медицинских наук Сидорова. Доктор был в белом больничном халате, а из карманов на груди его выглядывали фонендоскоп и маленький стальной молоточек.
– Сергей Тимофеевич! – всплеснул он своими огромными ручищами. – Что же это вы режим нарушаете? Нехорошо-с. Нельзя вам никак нарушать режим. При вашем-то состоянии… А ну-ка, покажите язык!
Полезаев с неохотой показал.
– Ах, какой ужас! – воскликнул Сидоров, побледнев, будто смерть. – Немедленно в палату! Сию же минуту!
– А что такое? – удивился Полезаев. – Я совершенно здоров.
– Да у вас же, голубчик, явные признаки шизофрении. Да ещё и синдромус маниакалис… Боже мой! Вам же осталось жить считаные минуты!
– Зачем вы так шутите, доктор? – рассердился Сергей Тимофеевич. – Я ведь могу и по сопатке. А ну, прочь с дороги!
И, оттолкнув наглеца, потянул за собою молчаливую Лиличку.
Словно целлулоидный мячик, отлетел Сидоров куда-то за барбарисовые кусты. Но тут же выскочил оттуда, выхватил из кармана свой сверкающий молоток и, зверски оскалясь, бросился в яростную атаку.
Полезаев опять смахнул негодяя с дороги и повлёк свою спутницу дальше – туда, где призрачным Эльсинором выступала из клубящегося тумана белёсая громадина пансионата «Чайка».
– Санитары! – вопил позади беснующийся доктор. – Вяжите его! Он же совсем свихнулся! Он же псих! Шизофреник! Маньяк!..
– Ах ты, мразь! – рассердился Сергей Тимофеевич. – Да у тебя самого крыша съехала! Да я тебя!..
Он рванулся назад, в погоню за этим подлым ничтожеством… Но Лиличка – бессловесная и тихая Лиличка – вдруг взяла и подставила ему ножку. Неожиданно, предательски, исподтишка…
Полезаев упал, как подкошенный, полетел в какую-то чёрную бездонную яму… и проснулся…
Стояла глубокая ночь. В глухой темноте комнаты едва угадывался синеватый прямоугольник окна. Было тревожно и жутко. Оглушительно громко тикал на тумбочке будильник, и его стрелки призрачно светились во тьме зеленоватым фосфорным светом.
– Приснится же такое! – пробормотал Сергей Тимофеевич, тяжело поднялся и, не включая света, пошёл на кухню попить воды.
Возвратясь, он попытался заснуть, но это оказалось далеко не лёгким делом, хотя спать ему хотелось ужасно. Он неоднократно вставал, вновь отправлялся на кухню, снова пил воду большими жадными глотками, заходил в туалет облегчиться, возвращался под одеяло и опять мучительно, изо всех сил, старался заснуть. И опять у него ничего не получалось. Какие-то странные, дикие мысли приходили в голову и никак не хотели покидать её. Полезаеву стало казаться, что в комнате кто-то есть. И что этот невидимый кто-то следит за ним изо всех углов сразу, из-под стола и кровати, из-за подозрительно колышущихся штор и грозит ему длинным костлявым пальцем. И что вот-вот этот грозный, смертельно опасный кто-то вдруг выскочит откуда-нибудь, укажет на него, словно гоголевский Вий, и грянет убийственным голосом: «Вот он!»…
Когда же Сергею Тимофеевичу всё-таки удалось заснуть, увиденный им сон оказался ничуть не приятнее первого…
Полезаев опять стоял на той же самой приморской набережной и глядел на тот же самый закат.
Солнце уже израсходовало весь жар. Обессиленное, с ощипанными лучами, оно уползало за окоём. По заливу шныряли розовокрылые от заката яхты. Где-то играла музыка. И это было то самое аргентинское… Стоп! Это было совсем другое танго… Похоронное. Фредерика Шопена…
И вообще, всё здесь было не так. Совсем не так…
Внизу, неподалёку от места, где стоял Полезаев, прямо по пляжу, переступая через тела загорающих граждан, шли длинною вереницей какие-то люди в тёмных одеждах. Впереди процессии несли обитый красной материей гроб. Крышки на нём не было. И лицо того, кто покоился там, показалось Сергею Тимофеевичу удивительно знакомым.
«Кто же это? – заметался Полезаев. – Я ведь его наверняка хорошо знаю. Даже слишком хорошо… Может быть, это… Нет, на Ревякина, кажется, не походит… И вроде бы не Долгопятов из механического. У того нос в два раза длиннее…»
Сергей Тимофеевич свесился через перила, чтобы получше разглядеть лицо усопшего. Но это было довольно трудно. Впрочем, покойник, он и есть покойник. Все покойники почему-то похожи друг на друга. Смерть уравнивает всех, нивелирует, сглаживает людские индивидуальности. Даже внешне, физически…
– Боже мой! – вскричал Полезаев, наконец-то признав мертвеца. – Это же… Что за бред такой?.. Это же я!..
И он не ошибся. Тот, кто лежал в гробу, был как раз им самим – Сергеем Тимофеевичем Полезаевым. И никем иным… И гроб – он заметил это только сейчас – весь был обложен цветами. Лилиями…
А процессия между тем шла себе и шла, и гроб уплывал всё дальше и дальше… Вот уже прошествовал мимо и замыкающий колонну человек, которым оказался самолично Никодим Евстигнеевич Мясогузов – заплаканный, убитый горем…
– Постойте! – закричал Полезаев. – Куда вы? Это ошибка! Вот же я, живой и здоровый! Остановитесь!..
Но никто не услышал его крика. Никто даже не повернул головы. Тогда Сергей Тимофеевич спрыгнул вниз и побежал за удаляющимся шествием, перескакивая большими прыжками через лежбища коричневых тел, наступая на колышущиеся животы и зады…
А процессия уже входила в море. И ликёрная волна с завитками шипучей пены медленно смыкалась за гробом…
– Да остановитесь же вы, идиоты! – вопил Полезаев, падая на песок, сплошь усеянный охапками лилий. – Вы утопите живого человека! Стойте! Назад!.. Убийцы! Подонки! Сволочи!..
И, просыпаясь от собственного крика, подскочил на кровати – мокрый от пота, задыхающийся, жадно хватающий ртом воздух.
За окнами явственно рассвело. Близился новый день. И день этот не предвещал ничего хорошего, как и те, что миновали.
Сергей Тимофеевич тяжело поднялся с постели, босиком доковылял до окна и притулился носом к прохладному стеклу.
Там, снаружи, всё было как всегда. Всё шло своим чередом. Голубело небо. Белели облака. Вяло пошевеливали полусонной листвою тополя. Ртутью блестели лужи, не просохшие после вчерашнего ливня. По двору уже бродили какие-то личности – ранние пташки, которые, по всей видимости, торопились на смену. Истомлённые ночью собаки волочили на поводках по газонам ещё не проснувшихся до конца хозяев. И хлопотливый дворник Василий вовсю уже поднимал своей жидкой метлою клубы пыли, медленно уносимые утренним ветерком в сторону гаражей.
Полезаев отрешённо смотрел на двор, выглядящий сверху, с высоты пятого этажа, таким небольшим, таким тихим и безобидным, и ему показалось вдруг, что он вовсе не человек, а парящая над землёю птица. И страстно захотелось ему подняться выше – туда, в самую утреннюю лазурь, под эти чистые, девственной белизною сияющие облака, откуда видно совсем не то, что снизу. И тут же стал подниматься он ввысь, как бы раскинув широко в стороны свои невидимые крылья. И двор оказался тотчас где-то далеко внизу – совсем крохотный, едва различимый, словно игрушечный. А вскоре открылся перед полезаевским взором весь город. А потом и он исчез из виду. И раскинулась под Сергеем Тимофеевичем вся огромная, изрезанная реками и кучерявящаяся лесами страна. А затем и она растворилась в голубизне огромного, занимающего всё видимое пространство шара с хорошо знакомыми со школьных лет очертаниями материков и океанов. И шар этот уплывал понемногу всё дальше и дальше в глухую космическую черноту, покуда не сделался хилой, едва заметною звёздочкой… И увидел Полезаев, как змеится серебряной лентою Млечный Путь, как вращаются, словно гигантские колёса, сверкающие клубы и спирали туманностей и галактик… Нет, вовсе не таких, что показывали ему на затёртых слайдах в Приморском областном планетарии, а совсем иных – непостижимо сущих, немыслимо безмерных и убийственно прекрасных в своём леденящем величии…
И ему стало страшно одному, затерянному посреди нескончаемого мирозданья. О, как страшно стало ему!..
«Боже ты мой! – ужаснулся Сергей Тимофеевич. – Насколько же он велик и бесконечен, весь этот удивительный, весь этот непостижимый мир! И как мало и ничтожно в нём то микроскопическое существо, что стоит сейчас где-то там, в каком-то задрипанном городке Приморске, у зачуханного окна, приплюснувшись носом к давно не мытому стеклу… Букашка, инфузория, молекула… И этой инфузории по большому счёту нет никакого дела до всего остального мира – до городов и стран, до материков и океанов, до светил и туманностей. Эта молекула изволит страдать от какой-то там дурацкой любви. Эта никчёмная, незаметная в жизни букашка смертельно мучится из-за какой-то другой букашки, без которой она почему-то не может существовать… Боже мой! Какая немыслимая глупость! Какая несусветная чушь!..»
И тотчас же рухнул Полезаев со вселенских высот на свою маленькую и многогрешную землю, вновь очутился у своего немытого окна, опять обнаружил за тусклыми стёклами всё тот же убогий двор с копошащимися по нему букашками человеков…
Скрипнув зубами в порыве бессильной злости, отвернулся он от окна, обвёл комнату мутным взглядом…
И словно кузнечным молотом ударило его вдруг: «Мне же сегодня выходить на работу!..»