Читать книгу Тот берег - Валерий Котеленец - Страница 3
Лилия долин
Часть 1
Глава 2
ОглавлениеНе было в полезаевской жизни более долгой и мучительной ночи. Ах, как тяжко и муторно тянулась она, эта проклятая ночь, полная отчаянных мыслей, страшных подозрений и прозрений. И, конечно же, угрызений совести, поскольку, обладая несметным количеством недостатков (как и все мы, грешные), Сергей Тимофеевич был по сути своей человеком довольно положительным, крайне ранимым и до невероятия совестливым (чего не скажешь о подавляющем большинстве из нас, грешных).
«Что же я наделал? – терзался он на скрипучей пансионатской кровати, с головою укрывшись колючим верблюжьим одеялом – Что я наделал?.. Как же мне жить-то теперь, после такого?.. Тварь я ничтожная, тварь я дрожащая!..»
Спать он, конечно, не мог. Да и какой человек сумел бы заснуть после такого. Разве что совершенно конченый и бездушный. Сергей Тимофеевич то и дело вставал, подходил к широкому, открытому в шелестящую южную ночь окну. Там, за окном, всё было тихо и мирно. Трещали цикады. Перешёптывались деревья. У входа в пансионат горел жёлтый фонарь. В свете его мельтешила разная насекомая мелочь. На скамейке сидела дежурная сестра и глядела в небо.
Всё в этом благостном, идиллическом мире шло своим чередом. И никто из сущих в нём не ведал, что творилось сейчас в полезаевском сердце, какие страсти там бушевали.
Сергея Тимофеевича подмывало броситься вниз, чтобы покончить раз и навсегда со всеми этими жуткими муками. Но до земли было не так уж и далеко. Да и всё пространство внизу занимали кусты и цветочные клумбы. Так что попытка свести окончательные счёты с жизнью потерпела бы, скорее всего, полную неудачу и лишь добавила бы толику новых страданий к уже имеющимся.
Полезаев бессильно стонал, падал на кровать и вновь забирался с головою под одеяло. И опять на него наваливались отчаянье и боль – ещё более страшные и неутолимые. И казалось, что у этой безумной ночи никогда не будет конца.
Порою он вскакивал, издавал душераздирающий вопль, сбрасывал на пол одеяло и принимался пинать и топтать его, что-то нечленораздельно выкрикивая и мыча, как будто именно этот простой и безобидный предмет виновен в том, что случилось сегодня, да и не только в этом, а и во всех бедах и напастях несуразной и жалкой полезаевской жизни. И только настойчивые стуки разбуженных соседей охлаждали его истерические порывы и возвращали на кровать.
Когда же Полезаев устал наконец и сон упокоил горячую голову его на мокрой от слёз подушке, видения, пришедшие к нему, оказались ничуть не отраднее, ничуть не светлее терзавших его только что мыслей.
* * *
Снился Сергею Тимофеевичу суд. Нет, не тот ещё пока, что издавна именуют Страшным и которым давно уже запугали всех земных грешников, а иной – совсем не похожий на небесный. И видение суда было удивительно реальным и выпуклым, словно вся эта чудовищная фантасмагория происходила в действительности.
Виделся Полезаеву просторный зал, освещённый электрическими люстрами. Зрительские ряды, занимающие большую его часть, полнились чинной, прилично одетой публикой. На возвышении у торцовой стены стоял длинный, застеленный красным бархатом стол. На столе – графин и стаканы. За столом высились резные спинки трёх монументальных, весьма внушительной величины кресел.
Поначалу Сергей Тимофеевич не понимал, где он находится и что происходит здесь, в этом странном месте, поскольку никогда прежде не доводилось ему присутствовать на подобных мероприятиях. И догадался он обо всём только тогда, когда некто вдруг объявил громовым голосом:
– Встать! Суд идёт!
«Ну и пусть себе идёт, – мелькнула в полезаевском мозгу тихая мысль. – Мне-то что?»
Но когда публика дружно повставала с мест, открылось вдруг Полезаеву, что он не сидит вместе со всеми в зрительских рядах, а находится почему-то в отдельной зарешечённой загородке на широкой деревянной скамье, охраняемый с двух сторон неподвижно застывшими личностями в милицейской форме.
Сергею Тимофеевичу стало страшно. Так страшно, что он почувствовал, как вздымаются вокруг лысины его дрожащие волосы.
Полезаев попробовал ущипнуть себя за руку. Но рука почему-то не ущипывалась. Она вдруг запропастилась куда-то, словно её и не было совсем…
А происходящее между тем воспринималось крайне реально. Слишком уж реально. И это ещё больше пугало его.
Когда же Полезаев оставил наконец в покое свою неуловимую руку, он вдруг заметил присутствие в зале новых персонажей, восседающих в креслах на возвышении. Три властного вида фигуры в белых завитых париках и нелепых головных уборах с плоскими нахлобучками сверху. Судьи, надо полагать. И средняя из этой суровой троицы личность – безобразно толстая, необъятная, тускло поблёскивающая стёклами очков – показалась ему удивительно знакомой. Он вытянул шею, напряг до предела словно бы подслеповатые глаза… И не поверил им. Толстяком этим оказался не кто иной, как грозный его начальник Никодим Евстигнеевич Мясогузов…
Удар гонга – неожиданный, резкий – полоснул по сердцу Сергея Тимофеевича, будто нож.
– Слушается дело, – протяжно и громко изрёк Мясогузов, не отрывая глаз от разложенных перед ним бумаг, – за номером тринадцать…
«Номер-то какой неудачный, – подумалось Полезаеву. – Чёртова дюжина… Нет, не нравится мне всё это. Ох не нравится…»
А Мясогузов между тем говорил и говорил что-то. Но слова его слабо удерживались в полезаевском сознании. Только по прошествии некоторого времени начал он воспринимать отдельные слова, а затем и целые фразы. И смысл этих слов был чудовищно нелеп и абсурден. Полезаеву «шили» самое что ни на есть настоящее уголовное дело. Шили грубо, откровенно, видными за версту белыми нитками. А инкриминировалось Сергею Тимофеевичу убийство. И не простое, а с самыми немыслимыми отягчающими обстоятельствами. Да, Полезаева – тишайшего и скромнейшего человека, не обидевшего за тридцать четыре года своего правильного, почти непорочного существования и мухи, – обвиняли в убийстве. И не только в убийстве, а ещё и в грубом изнасиловании жертвы – некой гражданки Филатовой… Лилии Петровны… Лилички!.. Самого дорогого, может быть, человека в его жизни!..
Услышав такую гнусную ложь, Полезаев подскочил на месте, бросился грудью на решётку, пытаясь пробиться сквозь железные прутья к Мясогузову и задушить его собственными руками. Но руки снова подевались куда-то, а самого Полезаева тут же схватили, зажали кричащий беззвучно рот и водворили на место.
А судилище набирало обороты, словно хорошо отлаженный и смазанный как следует механизм. Мясогузов закончил чтение предварительных материалов и перешёл непосредственно к самому судебному разбирательству.
И выступили вперёд двое – обвинитель и защитник. Оба почему-то с одинаковыми фамилиями – Ивановы. И с похожими именами-отчествами – Иосиф Лаврентьевич и Лаврентий Иосифович. И более того – с совершенно идентичными физиономиями. Полезаева кинуло в дрожь, когда он разглядел их как следует… Это были абсолютные близнецы того самого негодяя с пляжа, лишившего Сергея Тимофеевича его Лилички, только что объявленной Мясогузовым убиенной. Оба они были огромны и широки. И оба имели точно таким же манером изуродованные носы.
И завели они между собою хитроумное словесное состязание, целью которого было напустить побольше туману и под покровом его свести, как им нужно, не сходящиеся с концами концы этого безумного судилища. Причём кто из них представлял какую сторону, определить казалось невозможным, так как оба они, в одинаковых одеждах и с одинаковыми лицами, бегали из угла в угол, поминутно менялись местами и вскоре окончательно перепутались.
А когда Полезаев пригляделся к субъектам, занимающим кресла слева и справа от Мясогузова, он понял, что обречён. Это были ещё двое Мясогузовых – точно таких же, ничем не отличимых от оригинала. Сергей Тимофеевич уже не особо удивился, обнаружив далее, что и публика в зале сплошь состоит из чередующихся в каком-то замысловатом геометрическом порядке всё тех же Мясогузовых и Ивановых.
Вызвали свидетеля – того самого орденоносца из аллеи, случайно попавшего под горячую полезаевскую ногу, – тощего, старческого вида субъекта с небритой несколько дней физиономией, бегающими туда-сюда глазками и перебинтованной почему-то головой, а не чреслами, как было бы вернее. Субъект без зазрения совести понёс такую околесицу, что у Полезаева помутилось в глазах.
– Да, граждане судьи, это он и есть, – победно поглядывая на несчастного Сергея Тимофеевича, изливал свою несусветную клевету мстительный старик. – Вот этот самый бандюга, который на подсудимой скамье. Подлый убийца и маньяк. Он ведь меня поначалу хотел… это самое… Нож к горлу приставил… Но не на того напал, мерзавец! Я ведь ещё на фронте таких штабелями укладывал, за что награды от Родины имею. Вот так!
– Ложь это всё! Гнусная ложь! – кричал Полезаев из-за своей решётки.
Но его словно и не слышал никто.
– А когда этот вот понял, что на ножик меня не возьмёшь, – продолжал старый лжец, – отстал он, на попятную, значит, пошёл. Да такого стрекача задал… И тут ему она и подвернулась. Ну, та самая, которую злодей этот под кустом, значит… И чего только он с ней не делал, как только не изгалялся над бедняжкой, сволочь… А потом взял да и зарезал… Будь моя воля, я бы таких…
– Достаточно! – оборвал старика Мясогузов. – Свидетель свободен!.. А теперь я предоставляю слово жертве преступления.
Тут и случилось оно – самое страшное. В зал внесли… гроб. И в гробу том покоилась… бездыханная Лиличка… И на восковой щеке её застыла кровавая слеза…
– Нет! – вскричал Сергей Тимофеевич не своим голосом. – Этого не может быть! Это сон!
Но опять никто не услышал его истошного крика.
– Говорите! – приказал Мясогузов покойнице.
И та вдруг зашевелилась, приподнялась из гроба своего, словно гоголевская панночка, и, указав рукою на Полезаева, громко произнесла:
– Вот он!
Зал, доселе спокойный и тихий, взорвался, зашумел оглушительной бурей:
– К стенке его!
– Расстрелять!
– Четвертовать!
Но грозный Мясогузов мгновенно утихомирил кричащих одним своим полыхающим взглядом.
– Спокойно, товарищи! – сказал он, когда утихли страсти. – Суд готов огласить своё решение. Всё настолько ясно, что перерыва на совещание не будет. Мнение наше единогласно и очевидно.
И немедленно приступил к оглашению.
– Именем Российской Федерации…
Полезаев сжался пружиной, готовый вскочить, возмутиться, опротестовать заведомо несправедливый приговор.
– …Приморский районный суд в составе судьи Мясогузова…
– Подождите! – не выдержал Полезаев. – Это незаконно!
– …и народных заседателей Мясогузовых…
«Почему же инородных? – опешил Сергей Тимофеевич. – А куда они наших-то подевали?..»
– …рассмотрев уголовное дело…
– Боже мой! Да что же это такое!.. – вскричал Полезаев. – Лиличка!.. Лилия Петровна! И вы туда же? Вы с ними?.. Но ничего же не было! Ничего!..
Но и она не слышала его. Лишь глядела в потолок своими мёртвыми глазами. И по щекам её катились красные слёзы.
– …приговорил подсудимого Полезаева, – железным голосом отчеканивал неумолимый Мясогузов, – к высшей…
– Нет! – взвыл Сергей Тимофеевич, вскакивая на непослушных ногах.
– …мере наказания…
– Вы не имеете права! Я буду жаловаться!..
– Приговор привести в исполнение немедленно!.. Здесь, в зале суда!.. И сейчас!.. – с нескрываемым злорадством взревел Мясогузов и зашёлся страшным демоническим хохотом, от коего посыпались вниз блестящие осколки вдрызг разлетающихся люстр.
Зал взорвался аплодисментами, криками «Браво!» и «Бис!».
И погасла последняя люстра… И почувствовал Сергей Тимофеевич всей дрожащею шкурой своей, как во тьме поднимаются те, кто был в зале, и как медленно и жутко надвигаются они на него, сверкая страшными нечеловеческими очами…
* * *
Когда Сергей Тимофеевич пробудился и открыл глаза, первой мыслью его была мысль о Лиличке.
«Как же она?.. Что с ней?.. А вдруг этот ужасный сон неспроста? Может, он вещий?.. А что, если этот подонок с исковерканным носом… Такие ведь на всё способны!.. О господи! А вдруг её и в живых уже нет?.. И лежит она, может быть, сейчас на дне какой-нибудь ямы, присыпанная мусором и листвою… Или там, у пляжа, в воде… А утром кто-нибудь наступит ногой на её безобразно раздувшийся труп и заблажит: “Утопленница! Утопленница!” А потом её выволокут за ноги на берег – грубо и бесцеремонно, будто какой-нибудь мешок картошки. И вокруг соберутся горластые зеваки. И она будет лежать на золотом песке страшной бесформенной грудой, окутанная водорослями, облепленная копошащимися тварями морскими… А на свёрнутой напрочь шее её – вчера ещё такой тонкой, такой обворожительной и прекрасной – ужасные лиловые следы от безжалостных пальцев убийцы…»
Полезаев моментально вскочил и – как был, необутый, в пижаме, – бросился со всех ног на четвёртый этаж.
Все ещё спали. Не встретив ни единой души, достиг Сергей Тимофеевич Лиличкиной двери и с ходу забарабанил в неё, не жалея кулаков.
Никто не отозвался, никто не открыл Полезаеву. Только заспанные соседи опасливо выглядывали из дверей и снова прятались, словно суслики в свои уютные норки.
И тогда Полезаев помчался вниз, на первый этаж, где должен быть телефон и кто-нибудь из обслуживающего персонала.
Дежурная сестра бдительно похрапывала за столом, уронив седую голову на руки, и свет настольной лампы золотым нимбом падал ей на затылок.
– Просыпайтесь! Подъём! – выпалил ей в ухо Сергей Тимофеевич.
– Что там стряслось? – спокойно, не удосужась даже приподнять голову, спросила дежурная. – Пожар, что ли?
– Хуже! – ещё громче заорал Полезаев. – Убийство!
Дежурная наконец подняла голову и, широко зевнув, уставилась на него круглыми совиными глазами.
– Да ну? Не может быть! У нас отродясь такого не бывало… Правда, два сезона тому… Напился тут один ухарь…
– Прекратите! Как вы можете? Тут такое… Тут…
– Неужели правда? – всплеснула дежурная руками. – Вот это да!
– Где у вас телефон? Ну чего вы сидите, как… Телефон у вас есть, спрашиваю?
– Телефон? Да сломался он давно. И никто не чинит. Я говорила старшей сестре. И не раз. А она говорит…
– А ещё? Другой телефон… – Полезаев не мог стоять на месте. Ему нужно было куда-то бежать, что-то делать. А ещё ему сильно хотелось влепить этой дуре пощёчину. И он еле сдерживался. – Есть ещё где-нибудь телефон?
– Есть, – кивнула дежурная. – В кабинете главного. Но он запирает его. И ключ с собой уносит.
– А от сорок четвёртой комнаты есть ключ?
– От сорок четвёртой? Это где маленькая такая, крашеная, общипанная вся?
– Сами вы общипанная! – зашипел Полезаев, уязвлённый до глубины души. – Давайте ключ, вам говорят! Есть у вас ключ или нет?
– Есть. От сорок четвёртой есть. Как же без ключа… Только не велено…
– Да там же… Неужели вам не понятно? Человек пропал! В милицию звонить надо, всех на ноги поднимать! А вы…
– Ладно, берите уж, – сдалась дежурная. – Но с одним условием. Пойдём вместе.
– Идёмте! Только скорее, ради бога!
Дежурная мигом отыскала ключ. И они торопливо отправились на четвёртый этаж.
Дверь не была закрыта на внутреннюю щеколду и поддалась легко. Полезаев первым заскочил в комнату, щёлкнул выключателем… И не поверил глазам своим…
Лиличка сладко спала, живописно разметавшись на постели. И лунный луч целовал её розовую щеку.
– Кто здесь? – просыпаясь, испуганно спросила она. Но, разглядев незваных гостей, тут же успокоилась. – Ах, вот это кто! Сергей Тимофеевич! Собственной персоной! И что вы тут, интересно, потеряли, посреди ночи? А ну вон отсюда!..
– Подождите! Лиличка!.. Вы должны меня… Я…
– Вон!
– Но я…
– Вам непонятно?.. – Лиличка, кутаясь в простыню, поднялась с кровати и выразительно, как в театре, указала тоненьким розовом пальчиком своим на дверь. – Вон отсюда, вам говорят!.. Или я вызываю милицию!..
Дежурная мигом уяснила ситуацию и сконфуженно выскочила в коридор, где уже слышался рокот собирающейся толпы. А Полезаев застыл на месте, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногою.
– Лиличка!.. Лилия Петровна! – бормотал он, будто рыба хватая ртом раскалённый воздух. – Я…
– Вон! – неумолимо твердила она. – Вон! Вон! Вон!..
Сергей Тимофеевич, поняв наконец бесполезность любых своих слов и оправданий, потерянно вздохнул, повернулся и пошёл прочь с виновато опущенной головою.
Долог и тяжек был путь его к своей комнате под злорадными взглядами и шушуканьями в спину…