Читать книгу Краткий курс теории смерти - Валерий Нартов - Страница 3

В кафе на Ленинградском вокзале свободно. Один столик заставлен пивными кружками, там украинские строители раздирают сушёную рыбу. На последние деньги Глеб берёт пива, но хищная пена отъедает половину.

А за стеклом двое в импортных плащах ведут третьего. Будто друзья сажают выпившего на поезд, но настырная уверенность выдаёт конвоиров. Для милиционеров чересчур респектабельны, но и не бандиты. Третий – джентльмен в английском пальто и кожаной шляпе – прижимает тёмный портфель, светясь благородным недоумением и непричастностью к происходящему. Может, его на перроне столкнут под поезд?

«Необычно, Москва!» – Глотнул пива Глеб.

Без денег особенно легко, когда имущество умещает потёртый чемоданчик. Пятнадцать лет назад с ним, новым и красивым, Глеб улетал в Сибирь. Родители подарили, переживали страшно. И вот, с ним же, – в Европу.

– Внимание!.. Москва – Санкт-Петербург… двадцать минут.

Недавно появились платные туалеты, но народ поверил, пошёл. Из мужской половины выскочил пассажир, обтирая руку бумагой. Округлил глаза на круглые вокзальные часы и побежал к удаляющемуся в туманной дымке составу, навстречу унизительной безвыходности, тяжелой злости на самого себя.

Глеб заливал внутрь пиво и не торопился. Добраться до вагона хватит минуты. Суметь бы добыть чтиво… Словно услышав Глеба, бог помог. Встревожились строители – надо бы отлить – и вывалились из кафе. Глеб воровато оглянулся на чужой столик, там под остатками воблы томилась газета. Вытянул, встряхнул и с чемоданчиком – на перрон, к вечному запаху железной дороги и одинаковым вагонам.

Задумчивая хозяйка тамбура, привалившись к стенке, изучает зелёную купюру. Служебное тело не противится, чтобы Глеб миновал его.

– Опаздывают и бегут, – бурчит проводница, покосившись на билет.

Пушкин назвал природу равнодушной, а проводница, как и кабан, неотъемлемая часть русского ландшафта.

В купе сидела неопределённая женщина в бесформенной хламиде дорожного назначения. Нет декольте или кружевного бюстгальтера под просвечивающей блузкой. Не видно нежной шеи, плавно переходящей в грудь четвёртого размера. Бёдра не обтянуты короткой юбкой. Одинокая жизнь сформировала в Глебе тактильный голод. Мгновенно разочарованный, он отвернулся и забросил чемодан.

Вошёл другой мужчина, тот самый, из вокзальных конвоиров, и плюхнул кожаную дорожную сумку. В двери упёрся человек при шляпе и портфеле. Сзади его толкала проводница.

– Не было СВ, только купе, – процедил пёс конвойный.

Снаружи в окно заглядывал второй. Приплюснутое к стеклу лицо было строго. Человек в шляпе недоумённо огляделся.

– Может, позволите переодеться? Чтобы соответствовать этому, – он покрутил рукой.

– Одну минуту, – конвоир достал красное удостоверение. – Граждане пассажиры, сообщите место работы!

Тон был служебный, властный.

– Сибгидро.

– Три тысячи километров? Неплохо обставились. Только вместо Сибгидро теперь Диснейленд.

Взгляд конвоира ловит реакцию Глебовых зрачков.

– Да, – усмехнулся Глеб. – А я работаю Микки Маусом.

– Ладно, вы? – палец ткнул женщину.

– Можно вежливей? Фирма «Лечебные чаи и травы».

– Везёте траву?

– Да.

– Анашу?

– Вы что себе позволяете? Шлемник байкальский.

Ладонь конвоира рубанула воздух.

– С попутчиком разговоры не вести. Еду – питьё не предлагать. Упаси боже лезть с картами или интервью.

– Женщина-то нормальная, а он подсадной, – проводница скривилась на Глеба. – Вишь, зырит!

Конвоир насторожился среднеазиатской овчаркой и минуту соображал.

– С поезда уже не снять! – прорычал он. – Глаз не спускай!

Вагон резко дёрнул и погнал служебных людей. Мимо поплыл серый кирпичный забор с предупреждением «Не пытайтесь встать на пути товарного состава!» Провожающие бежали продлить счастливые секунды. Глеб с женщиной вышли в коридор, и она открыла сумочку.

– Здесь самое ценное. А у вас? Неужели оставили в купе? – удивилась женщина.

– Да, бумажник в кармане пуховика. Я потом покажу.

– Однажды едут со мной военный и жена, – доверительно понизила голос попутчица, – в дороге хорошо беседуем. А перед Питером жду у туалета, когда освободится. Военный подходит, вдруг засунул руку мне под футболку и хвать за грудь. Спрашивает – можно? Что бы вы сделали на моём месте?

Глеб оглядел бесформенную хламиду и пожал плечами.

– Вернулась в купе, а жена удивляется, – у меня вид, будто обидели!

– Так на вас защитная форма?

Она кивнула. Из купе потянуло духами.

– Думаю, разведчик возвращается с холода, – дрогнул женский голос. – Нелегал по типу Абеля.

Разведчик продолжал возню и утихомирился нескоро. На стенке повисли серый костюм и английское пальто с меховым воротником. Полку украсил прозрачный контейнер с мылом и бритвенными принадлежностями. На столике толстый том «ДОЗ–120».

Мужчина в фуфайке с надписью San Francisco прямо держал очкастую голову. Глеб, переодевшись, залёг наверх лицезреть картины московской жизни, радостные глазу провинциала. Женщина сдвинула «ДОЗ–120» и разложила продукты питания.

– Скушайте это, – протянула Глебу срезы колбасы на чёрном хлебе.

Глеб обрадовался, а разведчик слышно сглотнул.

– Может, и вам? – нарушила запрет попутчица, и разведчик вздрогнул.

– Пожалуйста, не провоцируйте, – ответил сиплый голос.

Многоэтажная Москва закончилась, жизнь опустилась ближе к земле. С украденной газетой повезло. «Одесский вестник» хоть и пахнет рыбой, наполнен смертельными историями. Первую полосу заняло последнее интервью певицы Вадим «Что делать, если бросил парень?». Вадим прогремела, когда обнажилась перед Роскосмосом, протестуя против отправки на Марс свиньи. Роскосмос ответил, что свинья – это утка, а полёты на красную планету – дело далёкого будущего. А вот и главное! Считала, что в жизни всего достигла, осталось родить ребёнка. А родив, вообще перестала действовать, даже ребёнка выращивать. Он не стал страховкой от неожиданной смерти.

Глеб бесшумно уснул, а проснулся от громких слов – внизу заполыхала беседа. Разведчик вовсю закусывал, попутчица раскраснелась.

– Спускайтесь к нам! – увидела женщина Глебово лицо.

– Не зови, пусть там! – раздалось из дверной щели. – Ты баба нормальная, а он кто?

– Утром пьют заваренные травы и молятся. А океан ждёт! – говорил набитый рот разведчика. – Зарядка и плавание, свежие фрукты. Прибегают – горячий душ, салат из овощей. Духовность и здоровье в одном флаконе.

– Эх, сто двадцать! Тоже хочу, но не заработала. Давайте!

Они чокнулись под столом и опрокинули стопки.

– Буква «о» – третий кит, – просипел разведчик. – Обеспеченность. Способность позволить духовность и здоровье.

– А «д» это что? Уже забыла.

– Ещё раз. ДОЗ – духовность, обеспеченность, здоровье. Число 120 – дожитие до ста двадцати лет.

Человек из Сан – Франциско хрустнул огурцом.

– Хорош, а? Потому что просолился. И духовное здоровье пропитывает, чтобы ты хранилась как огурец в погребе.

– Сначала подумала, вы странный, – закусила жареной колбаской женщина. – Заняли нижнюю полку, где положено есть!

– С дамами обычно не полемизирую. Говорил с одной, даже неприятно. В каждом предложении обида: квартиру снимает, платят мало.

– Значит, у вас серьёзно. Я думала, брехня.

Разведчик подал женщине визитку:

– Рывкин Марк Владиленович, член РООУ, МАПН, ААН и БПА.

– Да вы что? Вот это да, – поразилась женщина.

Смутное подозрение проявилось на фоне нетрезвого лица.

– А сами алкоголь… позволяете?

– Только по пятницам и с молитвой. Под рыбу на пару и жареную картошку.

– Одного не поняла. Духовность жизнь продляет, а суставы она лечит?

Рывкин поднял колено и снял носок. Вдруг тощая стопа поднялась над столом, пальцами схватила пластиковую вилку и подала хозяйке. Три свидетеля были потрясены, а Рывкин подсел к попутчице развить успех.

Дверь стыдливо прикрылась, Глеб отвернулся к стене и развернул медицинскую полосу «Проходите, раздевайтесь». Внизу шушукались, а он лениво перебирал глазами мятые строчки. Но что это? Неужели? Просто не верится!

Тем временем щупальца осьминога обхватили рыбину, женщина хихикала. Но учёному привычно ломать другому кайф. Глеб свесился и полюбопытствовал:

– Народный артист Савельев как поживает?

Рывкин остановил щупальца и вернул в исходное положение. Потом тщательно вытер салфеткой руки.

– Пожалуйста.

Он открыл том «ДОЗ-120», полистал и пригладил страницу.

– В деле имеются… профилактические обследования… нежелание сниматься в фильмах… счастье ремонта дома… покупка антикварной мебели… диета, регулярные голодания, очистка организма. Интимные подробности не разглашаем.

Рывкин вопросительно поднял очки.

– Можно про диету? – попросил Глеб.

– Обед. Крупа заваривается в термосе. Мёд, семечки, изюм, оливковое масло, – Рывкин смолк.

– А ужин?

– Сырые овощи, каша, соя. Из магазина натуральных продуктов.

– Ничего не пропустили?

– Овощные соки в течение дня.

– А клизмирование?

– Обязательно.

– И последний вопрос – как он умер?

В тишине Рывкин протёр очки скатертью. Засучил ногами, надевая тапки, и вышел. Попутчица вскрикнула и расширила глаза.

– Умер? Разве такое возможно?

Явилась проводница и давай набивать сумку вещами господина из Сан – Франциско. Рывкин поглядывал из коридора.

– Он отдал душу телу! – всхлипнула женщина. – Всего себя отдал телу!

– Прекратите, милая девушка, – строго произнесла проводница. – Не видите, журналист подсадной. Чтобы опорочить эксперимент.

– Вот так найдёшь мужа, а он в гроб! – простонала женщина.

Рывкин кашлял долго и добросовестно. Покраснел и налился слезами, хрипло выбрасывая воздух. Очистив голос, шагнул в купе.

– Мне ответить на языке масс? – Заговорил он нетрезво. – Не знаю, хочу ли? Имею ли право? Но отвечу, как неоднократно на высоте трибун.

– Молчите. Переодевайте брюки! – командовала проводница.

Рывкин сунул худую ногу в штанину:

– Ещё раз! Биологи и медики не понимают рака! – Он поднял палец. – Многократно повторял и вот опять! Рак – это случайная катастрофа, вроде аварии! И не имеет отношения к здоровью!

Застегнув брюки, он высунулся в коридор.

– Братья и сёстры! Стыдно умирать больным! Умирать здоровым – это престижно!

Проводница втянула Рывкина в купе и продела руку учёного в пиджак.

– Савельев успешно стартовал в направлении ста двадцати. Средства имеются, дисциплина фанатичная, методика наша с Кирсановым! В прекрасной форме артист одолел шестьдесят восемь лет и двинулся дальше. На пляже Сан-Франциско сдал нормы ГТО для двадцати восьми. Но случайно и беспричинно, как кирпич с крыши или пьяный водитель, его убил рак!

– Помолчите, враг записывает! – Проводница накинула на Рывкина пальто.

– Думаю, есть причина, – возразил Глеб. – Савельев больше не пожелал сниматься. А каждая роль, это всегда новый опыт. Зато долгожительство однообразно: молитва, крупа в термосе, пробежки. Савельев – это дискета, роль – новый файл. Если дискета файлы не пишет, вы её скопируете на винчестер и выбросите. Вот и душу Савельева переписали в ноосферу, а самого в утиль.

Рывкин пьяно хихикнул и погрозил пальцем:

– Убило долгожительство? Остроумно. Но почему рак, а не пьяный водитель?

– В газете пишут, что всю жизнь боялся рака. Чего боимся, от того умираем. А прямую кишку подставило клизмирование.

– Постойте, уважаемый! – выпятил губы Рывкин. – Я клизмы с детства боготворю.

– Нездоровое чувство. Клизмы нарушили флору толстой кишки, то есть иммунитет. Там опухоль и разрослась.

– Просто и понятно, – улыбнулась женщина зубами, белыми и ровными, словно не было перестройки.

Рывкин открыл рот, но проводница ткнула в бок.

– Правда, умер не от рака, – закончил Глеб. – Страшно боялся жестокой боли, и сознание гуманно отключило чувства, а потом себя. Организовались тромбы и поступили в мозг. Четыре месяца Савельев пролежал слепым, немым и парализованным. Тело доживало овощем.

– Давайте в тамбур, профессор, – гнула линию проводница. – Во избежание.

Она сгребла контейнер с томом в сумку и вытолкнула учёного из купе. За окном, размытый полосами дождя, приближался кирпичный вокзал. Тверь?

– Я неделю не усну! – опустила голову попутчица. – Откуда такое?

– В «Одесском вестнике» статья «Не выдержал ДОЗы?» В Россию информацию не пустили, а про Украину забыли.

Попутчица схватила газету и недоверчиво обнюхала.

– Кто в трагическую бумагу заворачивал воблу? Я бы живым закопала, а через год повесила.

Поезд вновь разогнался. За окном акварельная пастораль середины осени. Не только природа разбрасывает краски, серые платформы запятнаны яркими зонтами и дождевыми накидками. Стоят вёдра облепихи, поздних яблок и грибов. В отличие от сибирских садоводов, местные умеют обороняться. Ставят водку с крысиным ядом на стол пустой осенней дачки? Поочерёдно несут промозглую вахту? А может, организовали дружину и погнали воров обратно в сёла?

Болдинская осень для пенсионера – тропинка к Пушкину. Когда в кармане льготный проездной, а ведро наполнено урожаем, достань из кармана томик Александра Сергеевича. Полистай в электричке заскорузлым пальцем, другого времени не будет.

Поэзия осени озарила романтикой тему бегства от бандитов. Старой разбитой дорогой пробраться в затерянное садоводство. Найти брошенный домик, с печкой и сортиром. Пересидеть у огня зиму, мечтая и сочиняя стихи. А весной отыскать первый цветок и подарить девушке.

Неумолимое движение поезда прерывали станции. Люди уходили из вагона как из жизни. Глеб прочитал, что генерала ДПС убило листом ДСП.