Читать книгу Мужской взгляд. Дневник охотника за приключениями - Валерий Скляров - Страница 9

«Все равно мы все умрем, парни! Так что выше нос! Вам терять нечего! Правый борт, пошел!!!»

Этой «отеческой» тирадой наш командир роты по кличке Майор Пэйн провожал нас с борта АН-26 на встречу с Землей всякий раз, когда был «выпускающим».

Задача выпускающего офицера – контролировать процесс десантирования личного состава с борта самолета. Он один стоит спиной к рампе и не видит этой разверзшейся у наших ног бездны. Выпускающий всегда смотрит нам в глаза, и каждый раз его разбирает смех. Наверное, очень уж забавные у нас делаются физиономии, когда мы совершаем последний шаг в пустоту.

«Все равно мы все умрем». Голос командира, заглушающий рев самолетных двигателей и шум ветра, до сих пор стоит у меня в ушах. Неужели все-таки умрем? Майор Пэйн на личном примере попытался доказать правоту своих слов, когда банально умер от алкоголизма после того, как его комиссовали по ранению из боевого подразделения и перевели на штабную работу.

И все равно как-то не верится, что смерть придет. Как-то невозможно себя представить холодной, недвижной и ко всему безразличной тушкой. Неправильно это, несправедливо.

Вот живет хороший парень, мой боевой товарищ, к которому в спецназе прилипла смешная кличка Барсук. И служит Барсук на «отлично», и смело лезет в огонь, воду, и в трубы торпедных аппаратов, и всегда улыбается. Все-то ему смешно и весело. А после того, как служба заканчивается, мы принимаемся за такой мирный, рутинный, казалось бы, труд, как развитие оптовой и розничной торговли, старшина спецназа по кличке Барсук 21 года от роду трагически погибает…

Разве мы могли знать – безбашенные дембеля – что торговать замороженным мясом – дело гораздо более опасное для жизни, чем прыжки с парашютом и прочий флотский экстрим.

Чтобы отправить все, что осталось от друга, на родину в Ленинградскую область, мне пришлось стать и гробовщиком, и жестянщиком, и санитаром в морге, потому что лето, жара, надо спешить, а людей, как всегда, не хватает. Но, даже прикасаясь к смерти, ощущая ее холод и лицезрея ее уродство, – я не хотел и не мог в нее поверить. Наверное, поэтому я до сих пор вижу Барсука на улицах своего города и только усилием воли не гонюсь за ним вслед, потому что точно знаю: опять обознался, опять мне почудилось. Все это миражи и привидения.

А вы знаете верный способ избавиться от привидений? Мой старшина Женька Буравлев, которому есть что в жизни забыть и которого его друзья своими посмертными появлениями достают гораздо чаще, поделился со мной опытом: «Если вдруг увидишь привидение, не вздумай от него шарахаться. Обязательно догони его, хлопни по плечу и поздоровайся по-приятельски. И больше оно не будет тебя доставать. Гарантирую…».

Да что там говорить о других. Даже когда сам падаешь навзничь после марш-броска, а, приходя в сознание, слышишь где-то высоко вверху голос медика: «Все, этот спекся! Обширный инфаркт миокарда!» – все равно не веришь, что «отпрыгался». Нет никакой смертной тоски, нет никаких тоннелей с потусторонним светом на том конце, ангелы не хлопают крыльями над твоей головой, вся жизнь не пробегает перед твоими глазами. И единственное, что ты чувствуешь, – это раздражение от бестолковых людей, которые суетятся, что-то кричат и не догадываются просто разойтись и дать доступ воздуху в твои разгоряченные многочасовой беготней легкие.

Вот и церковь успокаивает нас и предлагает поверить в бессмертие. Сам я истово «чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Хотя бы потому, что мне, живому и пока еще теплому, легче поверить в восстание из праха и последующее вечное порхание над райскими кущами в сопровождении игры на арфе, чем примириться с холодом, темнотой, небытием. Аминь. Одно только озадачивает – почему бессмертие в этом случае приходит исключительно после смерти? В этом есть какой-то подвох, какая-то недосказанность. Зачем эти лишние переживания и хлопоты? Зачем эти венки и речи? Нет ли здесь какого-то надувательства? Если человек бессмертен, то пусть он будет бессмертен уже при жизни, а не когда-нибудь.

Философы по-своему успокаивают нас и призывают плодиться и размножаться, поскольку дети наши и есть залог бессмертной жизни родителей. Эта теория очень мила, но как бы ни был мой ребенок на меня похож, он – не я. И как бы мы ни старались воспитывать своих детей по своему образу и подобию, они будут другими, не такими, как мы.

Художники, писатели, зодчие, амбициозные политики пытаются остаться в памяти потомков и тем самым обрести жизнь вечную. Бронза, гранит, холст и книжный переплет – тот еще вариант вечной жизни. А вот сам подход к решению этого вопроса – уже интересный, деятельный. Если время нельзя остановить или заставить идти вспять, то его можно… растянуть.

Для каждого из нас время имеет разную ценность, разную степень глубины. Чем больше мы успеваем сделать, чем более важные события происходят в нашей жизни, тем острее, глубже ощущение каждого мгновения. Жизнь покажется для каждого из нас бесконечно долгой, если будет полна замечательными событиями и мы будем измерять ее поступками, а не временем.

Почему для нас, когда мы были детьми, время тянулось бесконечно долго? Потому что каждый прожитый час открывал нечто неизведанное, любопытное. Память отмечала все новые факты, и это порождало ощущение медленного хода времени.

Мы сегодняшние – не успеваем считать недели, потому что быт наш и привычки устоялись, и каждый новый день похож на предыдущий как две капли воды. А значит, и памяти нашей не за что зацепиться, так что время ускоряет свой бег. И чем скучнее наша жизнь, чем меньше в ней ярких переживаний, тем она короче.

Чтобы стать бессмертным, нужно жить так, чтобы день ощущался, как год, а год – как жизнь. Путешествовать, менять работу, творить, любить, растить детей, рисковать, искать себя, добиваться большего, снова рисковать, не избегать трудностей, наслаждаться каждым мгновением.

И ничего не бояться. Потому что это и есть единственный способ жить вечно.