Читать книгу Редгонтлет. Или роман о восемнадцатом веке - Вальтер Скотт - Страница 5

Negatur23, дружище Дарси – в тебе достаточно знаний права, чтобы понять – почему. Я отвергаю ваши выводы как несостоятельные. Ибо, когда я взгромоздился на эту чёртову клячу, мне осталось лишь с жалостью слушать тяжкие стоны и пыхтение бедной скотины, несравнимые с теми, что издавала кобыла бедняка, которая издохла

Поверь, Дарси, мой вздох, вырвавшийся ненароком, касается меня, но не тебя, и он не был связан ни с замечательным нравом лошади, ни с твоим решением отправиться в путешествие. Разумеется, я мог бы с тобой прогуляться; и убедить тебя, что без зазрения совести готов оплачивать наши обоюдные расходы из твоего кошелька. Но, увы, мой батюшка полагает каждый день, отнятый у закона, ступенькой вниз; и я слишком обязан его беспокойству на мой счёт, хотя иногда его опека и кажется мне чрезмерной. Вот пример тому.

У лавки на площади Брауна, я догадался, что старик скорее всего будет раздражён к ночи, поскольку вечер остался без его забот о домашних ларах. Утвердившись в своей догадке по лицу Джеймса, чьё чело было выразительнее взгляда, я отправил его в портшез-хайленд – конюшню, поставить моего «Буцефала» в стойло, а сам бесшумно пробрался в свою нору, где принялся пережёвывать губами и перелистывать в памяти свод городских законов. Не успел я углубиться в это занятие, как сквозь приоткрытую дверь в меня вонзился взгляд отца; узрев меня за делом, он сказал лишь – гм! чем, казалось, подверг сомнению мою усидчивость. Если и так, я не мог судить его, сколь так увлёкся твоим письмом, что минул час, как я споткнувшись о Ступеньку25 передо мной, и перешагнув через три или четыре страницы, тщетно искал чувство ясности излагаемого чистым языком Его Светлости, ибо оно потерялось у меня напрочь.

Прежде, чем я вышел из дрейфа, Джеймс явился за мной, позвать к нашему скромному ужину – редис, сыр и бутылка старого эля, всего две тарелки, и без стула для м-ра Дарси – ох, уж этот внимательный Джеймс Уилкинсон, с его вытянутой физиономией, длинными волосами, сплетёнными в длиннющую тугую косичку кожаным ремешком. Он, по обыкновению, застыл во весь свой рост за стулом отца, как безжизненный страж у врат в кукольный театр.

– Вы можете идти, Джеймс, – сказал ему отец.

Уилкинсон вышел, и я стал гадать – что будет дальше? Но по виду отца погоды нельзя было предсказать.

Прежде всего его недовольный взгляд приняли мои туфли, и он спросил с усмешкой уголками губ, в какую из сторон я путешествовал. Если бы я ответил: «Я никуда не ездил», он с обычной своей ухмылкой упомянул бы мою манеру неаккуратной ходьбы в туфлях ценой двадцать шиллингов за пару. Но я смиренно ответил, что обедал в «Нобл-Хаус». Ты знаком с выражением его лица в подобных случаях, оно меня убедило, что я вернулся из Иерихона; и как я старательно не замечал его изумления, и продолжал жевать в спокойствии свою редиску, оно слегка покраснело.

– В Нобл-Хаус?! Что вы там забыли, сэр? Вам напомнить, что вы изучаете право, сэр? Что вы стоите перед судом Шотландии? Что всякая минута вашего времени на его пороге стоит больше иных часов? А у вас они находятся, чтобы разгуливать в Нобл-Хаус, сэр, надолго забрасывая свои книги? Я мог бы еще согласиться с прогулкой на луга, или даже с игрой в гольф… Но, Нобл-Хаус, сэр!

– Я отъехал дальше положенного, сэр, провожая Дарси Латимера в его путешествие.

– Дарси Латимера? – переспросил он чуть мягче. – В этом я не могу винить вас – вы всегда были добры с ним; но достаточно было б проводить его до поста, не платя за проезд, и распрощаться – вы бы не мучили лошадь, и не стоили б обеда.

– Латимер заплатил за всё, сэр, – ответил я, думая, что это смягчит старика; но лучше бы я промолчал.

– Заплатил?! – отец снова нахмурился. – Разве ты пьяница, чтобы за тебя платили в трактире? Сэр, ни один человек не может переступить порога гостиницы, если не имеет чем заплатить за неё.

– Я чту общие правила, сэр, – ответил я, – но это был мой прощальный ужин с Дарси; и я полагал, он был doch an dorroch, так сказать, на дорожку.

– Ты полагаешь себя остроумным, – улыбнулся отец той выразительной улыбкой, когда он предвкушал торжество. – Однако, вы же не обедали стоя, как евреи в свою Пасху? Или как в случае с судебными приставами в Купар-Ангусе, когда корова Лаки Симпсона выпила эль Лаки Джемисона во время их освежительной прогулки по двору?26 Тогда посчитали, что корова безвинна, и не обязана платить, поскольку пила стоя у дороги. Это и есть то обстоятельство doch an dorroch, когда не платят за выпитое. Ха, сэр! Что скажет ваша честь (fieri)27 на это? Exeptio firmat regulam.28 Наполни свой стакан, Алан; я не против, что ты проявил внимание к Дарси Латимеру, со временем он остепенится; и коль со школьной скамьи он жил вместе с нами под одной крышей, нет ничего необычного в том, что ты исполнил свой маленький долг перед ним.

Осознание выигранного сражения в юридической баталии вернуло совести отца успокоенье, и я возблагодарил Небо за милость к побеждённому, не претендуя на справедливость, и лишь позволил себе заметить, что нынешний вечер из-за твоего отсутствия несколько скучнее против вчерашнего. Дословно отец ответил следующее. Ты знаком с его характером, и потому его слова не оскорбят тебя; тем более, что тебе равно известны его противоположности, уживающиеся вместе: крайний педантизм по делу и без дела, и глубокая проницательность, помноженная на жизненный опыт добропорядочного человека.

– И впрямь, – сказал он, – с Дарси приятно было вечерять… если бы ему добавить серьёзности, и убавить мальчишества… Кстати, надо позвать Уилкинсона налить нам по пинте эля, кварта – это слишком каждый вечер… хотя обойдёмся без его помощи. Так, Дарси, как я говорил… проказлив и несколько ветрен, я желаю ему всего хорошего на этом свете, но серьёзности в нём маловато, Алан, маловато.

Меня мучают угрызения совести, Дарси, что мне пришлось это выслушать в отсутствие моего друга, поэтому я скажу немного больше, чем мне дозволено ею в отношении моего отца – по его мнению, ваше бегство от изучения права приведёт вас к закону с противной стороны.

– Пролитую воду не собрать, – сказал отец, – как речёт Септуагинта29 – efusa est sicut aqua – non crescat. Он ходит на балы, и читает романы. Sat est.30

Я попытался оспорить его изречения, заметив, что под балами следует подразумевать всего один ночной бал-маскарад; а под романами (касаемо пристрастия к ним Дарси) единственную книгу – «Историю Тома Джонса»31.

– Но он протанцевал всю ночь до утра, – пожал плечами отец, – и читал дрянную книжонку, за которую автора надо было высечь, по меньшей мере, раз двадцать. Кроме того, Дарси не выпускал её из рук.

Я попробовал намекнуть ему, что возможно тебе хватает денег, чтобы оставить учёбу в области права, и получить от жизни большее удовольствие. Этот аргумент оказался наихудшим из всех.

– Если его не устраивает закон, – отвечал резко отец, – ему же хуже. Если ему не нужен закон для денег, я уверен, он необходим, чтобы их не потерять; и было б лучше для него самого поучиться, нежели лындать по стране лоботрясом, ходить туда, не знаю куда, искать то, не знаю что, и угощать обедом в Нобл-Хаус таких же придурков, как он сам. (Тут его злой взгляд пал на мою бедную головушку). Нечего сказать – и впрямь «Знатный Дом»!32 – в крайнем возбуждении насмешливо повторил он, будто в том названии было что-то оскорбительное, хотя, любое место, где возможно расточительство в виде разовой траты в пять шиллингов, уязвило бы его, и заслужило бы с его стороны нарекание.

Вспомнив, что, возможно, отец знает о твоём прошлом больше, чем говорит, я рискнул забросить удочку.

– Не понимаю, – сказал я, – как шотландские законы могут быть полезны джентльмену, чьё состояние, судя по всему, находится в Англии.

Мне было интересно – как отец сорвётся с крючка.

– Вы хотите зайти ко мне с тыла, сэр, per ambages,33 как выразился советник-адвокат Ченселлор Пешт? Что вам за дело, в каких одёжках бродит счастье Дарси Латимера, и где его состояние есть, и есть ли? И чем бы ему помешали шотландские законы, будь он не менее богат чем Стайр, или Бэнктон, сэр? Разве в основы нашего самоуправления не заложены древние законы Римской Империи, какая отличалась всемирно известным гражданским правом, сэр, и мудростью? Ступайте в кровать, сэр, после вашей прогулки в Нобл-Хаус свет лампы до утра укажет вам путь к свету знаний в вашей книге. Ars longa, vita brevis est34 – не погрешить против истины, назвав божественную науку права краеугольным камнем всех прочих познаний.

Итак, дорогой Дарси, мой светоч горел до утра, хотя её покорный слуга и возлёг в тёплую постельку, полагая, что её мерцание будет достаточным свидетельством его всенощного бдения. На третье утро твоего отъезда, стало немного тише; но свет от лампы ещё и теперь лучится в моей каморке, и On the Pandects Войта веют на меня сокрытыми в них мощами35, которые я прикрываю лёгкими страницами испещрёнными Дарси Латимером, чтобы они немного отвлекли меня от книги.

Кого, чёрт возьми, ты коришь за притворство! Того, кто под таким давлением и подозрением со стороны моего отца, тем не менее героически противостоит зависти к тебе – твоей свободе и независимости.

Но, Латимер, врать тебе не стану. Мне хотелось бы, чтобы отец чуть больше доверял мне, дал мне немного свободы, и я сам с великой радостью устремился б к его удовольствию, к тому, к чему он меня принуждает. Немного воли и денег для сладости жизни не навредили б никак ни моей юности, ни учёбе; как мне досадно видеть, что многие мои сверстники дышат вольнее, пока я сижу в своей клетке, словно глупая чечётка, поющая одно и то ж с рассвета до заката, внимая лекциям без счёта о вреде безделья, как если б я баклуши бил и развлекался! Но не дано душою мне судить ни строгости мотива, ни субъекта. Поскольку мотив – беспокойное и неослабное рвение моего любящего отца к моему совершенству с чувством чести в той профессии, какой он меня предназначил.

У нас с отцом нет никого ближе друг друга, связь между нами сильней и теснее, чем то назначено самой природой. Все надежды, тревоги и страхи моего отца были, и будут связаны лишь с его единственным сыном – со мной; какое же право я имею жаловаться, когда отцовские чувства заставляют его нести непрестанно тяжкое бремя ответственности за все мои действия? Больше того, я должен, Дарси, помнить, и я помню, что мой батюшка настолько же строг, сколь и добр. Съезжая с нашей прежней квартиры среди ювелирных мастерских – лакенбут, он сердце вынул из груди, но исполнил предписание доктора Р36, ради свежего воздуха для меня (я страдал тогда от слишком быстрого роста), и покинул свой любимый дом и улицу, чтобы мы поселились в пригороде – в самом сердце Мидлотиана, в одном из новомодных домов.37 Или, например, когда он оказал мне незабываемую услугу, и принял тебя в его доме, иначе ты, хотя и будучи уже не ребёнком, остался бы в обществе переростков. Это было сделано им вопреки его строгим представлениям о домоводстве, бережливости, и заботе о моих нравственности и прилежании, кои он оберегал от влияния непутёвых моих сверстников; и я удивляюсь сам себе, как это я возымел наглость спорить с ним, когда обязан был слепо ему подчиниться.

Касаемо меня – объекта его забот… Не смейся, Дарси, и не плещи руками, мой добрый друг, но истина в том, что мне нравится то, чему я отдаюсь всецело – учёба, и я серьёзно отношусь к своей будущей профессии. Закон – моё призвание, призвание наследственное; и хотя я не имею чести принадлежать к высоким фамилиям Шотландии, чьи представители по примеру Франции отличают себя нарядами, и перед нами задирают носы выше, чем дворяне свои мечи, поскольку в жилах их течёт кровь фараонов, но мой дед, я говорю об этом с гордостью, был превосходным человеком, и имел честь расписаться против Унии в своей горечи и с достоинством перед городским клерком в древнем городке Бёрлхигройт; и есть причина, не знаю, что лучше – надеяться, или подозревать, что он был внебрачным сыном двоюродного брата того Фэрфорда, кто мог быть последним в своём роду бароном. Моему батюшке удалось приподняться на служебной лесенке Права, как нам обоим известно, в силу своих выдающихся способностей, и стать уважаемым адвокатом с печатью Его Величества; и мне должно стремиться выше, чтобы иметь честь покрыть себя мантией, под коей милосердие чисто перед грехом. Судьба мне не оставляет выбора, кроме как взбираться по лестнице вверх без оглядки, иначе я сверну себе шею упав. Я покорен ей, и пока ты с горных вершин взираешь на озёра и лиманы далеко внизу под собою, я вздымаюсь de apicibus juris38, и тешусь виденьями лиловых и пурпурных тог с приданными к ним, согласно статусу, накидками, и прибавлениями к жалованью.

Ты скалишься, Дарси, шире прежнего, и говоришь, что не стоит прельщаться низменными мечтами; что у нас тобой, напротив, схожие характеры и высокие стремления героев, презирающих под пурпурною тряпкой и сессионными грамотами обыкновенный стул, украшенный наподобие готического трона пустым блеском жемчуга и злата. А что ты хотел? Sua quemque trahit voluptas.39 Мои планы на будущее, до осуществления коих ещё много воды утечёт, тем не менее скорее сбудутся, чем твои надежды на бог знает что. Помнишь поговорку моего отца? «Мечтая о богатом платье, заработай хотя бы на его рукав». Таков мой взгляд. Но куда же смотришь ты? В тайну своего загадочного рождения, как ты это называешь, чая, что она сама собою вдруг перед тобой раскроется, превратившись в волшебную и невероятную будущность? И всё по воле свыше без каких-либо усилий с твоей стороны. Я знаю твою гордость и вспыльчивость, и от чистого сердца желаю твоей мне благодарности за выволочку, нежели тем, чья благодарность для тебя приятна. Я бы выбил из твоей головы донкихотство, чтобы ты не увяз в какой глупой романтической истории, и не вообразил в обывателе и чинуше, кто не может позволить себе из нужды отвечать на письма чаще одного раза в квартал, какого-нибудь волшебника Алькандра, или мудрого Алкифа40 магического своего покровителя. Не убоюсь, что голова твоя стала покрепче, а рука моя изнежилась; стоит ли говорить о том, что внешность твоя уже не располагает с тобою спорить на кулачках, которые смогли бы мне внушить уважение, если не больше.

И раз уж я сказал это, хуже не будет, если я присоветую тебе почаще кулаки свои держать в карманах. Потому что излишняя храбрость подобна горячему скакуну, который может занести хозяина в такую передрягу, из которой трудно будет выбраться, особенно, если он, забыв узду и шпоры, несётся по краю обрыва. Помни, Дарси, от природы ты горяч – но не стоек, а я – напротив; мы давно сошлись в том, что в этом моё преимущество перед тобою, как у спартанцев перед афинянами. Моя смелость в хладнокровии и презрении к опасности; я не ищу приключений, но полагаюсь всецело на свой опыт и своё спокойствие в любом серьёзном деле. Но ты желаешь выпрыгнуть из себя самого, побуждая свою смелость и дух рисковать ради отличия; чувства, толкающие тебя к славе, глухи к опасности, перед серьёзностью которой могут схлынуть. Я думаю, что согласен с мнением моего отца, но у меня есть и свои причины опасаться твоей безрассудной погони по лесам и оврагам за мечтой и приключениями, где может подстеречь тебя беда. Что ждёт тогда Алана Фэрфорда? Он хотел бы стать лорд-адвокатом или генеральным солиситором, если бы ему хватило духа мечтать об этом. Все мои усилия направлены на то, чтобы однажды вырасти в твоих глазах; и я фартинга не дал бы за вышитую шёлком мантию, что не дороже фартука старухи, если бы меня не согревала надежда видеть тебя рядом с собой в минуту моего торжества гордым за своего друга, и, возможно, немного ему завидующим.

Чтобы это случилось, умоляю – будь осторожен! Не зри Дульсинею в каждой белокурой милашке с голубыми глазами, погоняющей в разодранном пледе ивовым прутиком коровок на заимку. Не помысли в первом встречном всаднике Валентина, или Орсона в каждом гуртовщике Хайленда.41 Смотри на вещи трезво, не дополняй их своими фантазиями. Припоминается, как ты взирал на старую каменоломню, пока не устроил из груды камней бухты, проливы, горы и пропасти, словом, весь грандиозный пейзаж Фарерского архипелага там, где все привыкли видеть обыкновенный конский пруд для водопоя. А сколько раз я наблюдал, как ты смотрел на ящерицу, словно бы на крокодила? Да, воображенье то теперь смешно – в луже не утонешь, и ящерка тебя не съест. Среди людей всё по-другому, нельзя ошибиться в тех, кому доверился; нельзя недооценивать и наоборот, на что способны люди, чтобы не подвергнуться не только насмешкам, но и не дать с тобой случиться куда как большим неприятностям. Потому, Дарси, не выказывай никому свои мечты; твоё геройство, поверь же старому другу, наиболее опасная черта для славного и доброго паренька. Adieu! Надеюсь на взаимную откровенность, но главное – sis memor mei42. А. Ф.