Читать книгу Редгонтлет. Или роман о восемнадцатом веке - Вальтер Скотт - Страница 6

Я получил твою нелепую и совершенно банальную эпистолу. Тебе повезло, что мы, как Ловелас и Белфорд,43 условились начистоту говорить друг с другом; будь иначе, клянусь честью, в твоём последнем ответе есть некоторые пассажи, которые заставили б меня тотчас примчаться в Эдинбург только затем, чтобы доказать тебе, что я вовсе не тот, за кого ты меня полагаешь.

Вот, значит, как ты меня представляешь! Я угожу в передрягу, и мне недостанет смелости выбраться из неё… Да я боялся шаг шагнуть, чтобы тебя не покинуть; и столбом торчал из-за твоего холодного, чёрствого сердца, пока весь мир, сломя голову, летел мимо нас. Художник! Портретист! А что, если я расскажу тебе, Алан, за разницей меж нами в четыре года, о голозадом хайлендере с полной пинтой, и о пьяным в стельку лоулендере с такой же точно кружкой, кто чокались себе во здравье?

Каково же у тебя было на сердце, чтобы увидеть себя голландской куклой, чьи чувства, как её руки и ноги, держатся словно на проволочках – повиновение, терпение, и так далее, и тому подобное; смиряя внутренний огонь, без которого никто и никогда не сдвинется ни на дюйм! Но разве я не видел ту силу, что выбрасывала тебя ночью из постели? Или напомнить тебе о наших сумасшедших выходках? Твои вызывающие речи и накрахмаленные манеры всегда плохо скрывали твоё желание взволновать свою кровь какой-нибудь проказой, хотя ты и старался до самого конца не выглядеть её причиной; и не могу от души не посмеяться, когда вспоминаю тебя – будущего председателя высокого шотландского суда – красным, пыхтящим и барахтающимся, как битюг, в болоте, где все попытки выбраться из него погружали тебя ещё глубже, пока кто-то… ну, скажем, я, например, не сжалился над мастодонтом и не вытащил его за хвост и гриву.

Чтоб закончить мой портрет… возможно слишком уродливый, чтобы в этой образине я мог себя узнать! Укажи, где и когда ты видел, во мне хоть искру горячности, коей ты меня наделил, как я представляю, лишь для того, чтобы выделить на моём фоне своё недостижимое достоинство – каменную невозмутимость. Если ты когда-нибудь замечал дрожь во мне, будь уверен, моя плоть, как у старого испанского генерала, всегда трепещет в опасности подгоняемая духом в нетерпенье. Без шуток, Алан, эта вменяемая мне нищета духа – недостойное обвинение против твоего друга. Я углубился в себя насколько смог, будучи, по правде, немного обиженным из-за того, что ты обо мне так плохо думаешь, и не нашёл ничего подобного в себе. Я соглашусь с тобой, пожалуй, по части твоего надо мной превосходства в стойкости и хладнокровии, но я бы презирал себя, если бы почувствовал в себе недостаток смелости, в котором, как мне кажется, ты без всяких на то оснований меня подозреваешь. Однако, я полагаю, что эта нелюбезность проистекает из искреннего твоего беспокойства за меня; и выслушав твой совет, я глотаю его как лекарственный порошок от достопочтенного доктора, веря всем сердцем, что он ошибся в диагнозе по моей невразумительной жалобе.

От этой неприятной порции письма я избавился, и благодарю тебя, Алан. Теперь об остальной части твоего послания. Мне показалось, будто я услышал, как твой добрый батюшка с оттенком пренебрежения и неудовольствия произнес: «Нобл-Хаус», так, словно даже упоминание убогого местечка ему неприятно, и потому ты выбрал из всей Шотландии именно то место, где обедать тебе вовсе не полагалось. Но если он питал особое отвращение к какой-то деревушке с прескверной гостиницей, не послужила ли его вздорность причиной запрещения принять мне любезное приглашение лорда Гленгаллахера застрелить оленя в «его краях», как тот многозначительно выразился? Честно, я страстно желал принять предложение его светлости. Застрелить оленя! Это было бы блестяще, великолепно, учитывая, что я никогда ни в кого не стрелял, кроме как в воробьёв, да еще разок из седельного пистолета, купленного у лавочника в Каугейте! И ты, ваше мужество, помнишь, как я горел тогда желанием выстрелить из пистолета впервые в своей жизни, когда ты отошёл от меня шагов на двадцать; но он не выстрелил, и ты, презирая все законы, кроме закона старшего и сильного, забрал его у меня до самого конца каникул. Убийство ручного оленя в парке не то, что охота на благородного в Хайленде, но я без колебаний откликнулся б на предложение честного лорда подержать в руках ружьё, если бы твой батюшка не восстал против того с исступлённым криком, словно в битве за короля Георга, преданность ганноверской династии и пресвитерианскую веру. Теперь я жалею, что сложил оружие, сколь мало что имел от этих громких призывов после сдачи. Все его представления о горцах навеяны ему воспоминаньями о сорок пятом годе, когда он со своими собратьями-волонтёрами ретировался из Западного Порта и заперся, как все, за крепкими стенами своего дома, едва услышав, что шевалье со своими горцами не далее, как в Кирклистоне44. Бегство после сражения у Фолкерка45, – parma non bene selecta46 – в которое, надо думать, твой батюшка привнёс свою лепту вместе с неустрашимым западным отрядом, отбило у него вкус к угощению горцев; (quaere47, Алан, не из сего ли родового источника твоё хвалёное мужество?) тем более что рассказы о Роб Рое Макгрегоре и сержанте Алане Море Камероне могли приукрасить его воображение густыми багровыми тонами.48

Но, я говорю о стране в целом, всё это осталось в прошлом, которое ныне представляется невероятным.

О претенденте в Хайленде знают не больше, чем об одном из ста восьми портретов в Холируде49, где лик несчастного принца отсутствует; палаши служат чужим рукам; мишени взбивают масло; и горцы спустились, или скатились с гор уже не отпетыми разбойниками, но мелкими воришками. Я уверен в справедливости мнения твоего отца, что на севере Шотландии глядеть не на что, и следуя в другом направлении по известным мне причинам, полагал увидеть нечто большее, чего когда-то лишился.

И то, что я увидел, неописуемо, тем более что я взирал на это, подобно пророку с горной вершины Фасги,50 взирающего на землю обетованную, какую мне возможно видеть лишь издалека – словом, я лицезрел зелёный край Весёлой Англии! радуясь, что я её дитя, и простирая к ней свои руки сквозь рокочущие потоки и зыбучие пески с любовью страждущего сына.

Как ты мог забыть, Алан, куда более всего влекло твоего друга? Вспомни хотя бы из моего первого к тебе письма о моём попечителе Гриффитсе, удвоившем мой доход с полным моим правом поступать как мне вздумается с одним единственным но – ради моего же блага не пересекать границы Англии, разъезжая хоть по всей Британии, или, если мне будет угодно, по континенту. В чём же секрет, Алан, главного блюда на королевском обеде, что приковало взоры гостей, забывших о прочих яствах на богатом столе? Это изгнание из Англии – из моей родины – из страны храбрых, мудрых, и свободных людей – она волнует меня больше моей свободы катиться от неё на все четыре стороны. И я следую вдоль её границы, какую мне запрещено переступать, как бедная лошадка на привязи к вбитому колу, пасущаяся по кругу на всю длину верёвки у самого края.

Не привязывай к романтизму моё влечение на юг, и оставь жажду праздной славы другому, я не рвусь за пределы круга, рискуя вывалиться из удобного седла. Тот, кто вёл меня до дня сего, вполне убедительно доказал без слов, что старается только для моего собственного блага. И я был бы последним дураком, если б возражал против своей судьбы даже если она и кажется мне порой несправедливой, так как в моём возрасте – сколь я предоставлен сам себе – вполне закономерно гадать о причинах моего изгнания из Англии, как мне заблагорассудится. Однако, сетовать мне грех на её дары. Когда-нибудь мне всё откроется, и в истории своей, как ты заметил, возможно, я не найду ничего удивительного.

Но, чёрт возьми, как не удивляться, если скоро из моих писем, как с афиш Каттерфелто51, дождём польются чудеса. Я сгораю от нетерпения, заперев в сундук своё проклятое заклятье, рассказать тебе об одном маленьком приключении, которое случилось со мной намедни; и пусть ты, как обычно, взглянешь на мою историю через подзорную трубу с другого края, и сведёшь к обыденности more tuo52, упрекнув, что снова у улитки я вырастил рога. Господи, Алан! Ты так же не годишься в поверенные юному джентльмену с некоторой толикой воображения, как и немой советник трапезундского Факардина53. Так или иначе, у каждого из нас своя роль. Моя – таращить глаза, болтать, и размахивать руками; твоя, как у того голландца, запертого в дилижансе с гасконцем – слушать и пожимать плечами.

О Дамфрисе, столице здешнего графства, сказать мне особо нечего, и чтобы не злоупотреблять твоим терпением, скажу лишь, что расположен он на берегу прекрасной реки Нит, и с кладбища – самого высокого места в старом городе – можно наблюдать великолепную панораму. Также я не стану служить тебе гидом и повторять всем известную историю о смерти Рыжего Комина от кинжала Роберта Брюса в доминиканской церкви, где последний стал королём и патриотом, осквернив святые стены убийством. Местные жители чтят этот памятный день и покрывают само преступление заявляя, что церковь была папистская, и заслужила быть разрушенной до основания позднее. Бюргеры Дамфриса воистину ревностные пресвитериане; и пришлись бы вполне по сердцу твоему отцу своею протестантской святостью – хотя многие из тамошних знатных домов и подозреваются в ином образе мыслей, и многие из них участвовали в восстании 1715 года, а некоторые даже и в 1745. Город тогда пережил суровое испытание, сколь лорд Элчо с отрядом мятежников наложил на Дамфрис суровый штраф за то, что горожане досаждали тылу принца во время его похода на Англию.

Эти подробности я узнал от пробста К, совершенно случайно встретившегося мне на Рыночной площади и вспомнившего меня близким другом твоего отца, почему и пригласившего меня любезно к себе на обед. Будь добр, передай своему батюшке, что последствия его доброты следуют за мной неотступно повсюду. Однако за двадцать четыре часа мне прискучил милый городок, и я двинулся вдоль берега реки на восток, развлекаясь осмотром местных достопримечательностей, и опробовывая своё новое удилище. Кстати, наставления старины Коттона54, членом благородного общества рыболовов которого я мечтал стать, не стоят тут и фартинга. Мой опыт стоил мне четыре смертных часа ожиданий, и мог стоить ещё дороже, если б не совершенная случайность. Никогда мне не забыть наглого мальчишки – пастушка лет двенадцати, босого, без шляпы, в засученных по колено штанах; этот негодяй презрительно поглядывал на мой подсачек, грузило и великолепный набор мух, которых хватило бы, чтоб выловить всю рыбу из реки. В конце концов я не выдержал и вручил свою удочку самодовольному мерзавцу, чтобы посмотреть, что он с нею будет делать; и этот шпингалет не только за час наловил половину моей корзины, но и научил меня ловить форель руками. Радуясь тому, а также что Сэм раздобыл сена и овса, не забыв про эль, изумительный для паршивой гостиницы, я решил остаться здесь на денёк-другой, и заполучил мальца-рыбачка в товарищи, заплатив по шесть пенсов в день за другого пастушка ему на замену.

Потрясающе, в этой грошовой гостинице в комнатах прибирается милая англичанка, в спальне свежо и чисто от запаха лаванды, и есть створчатое окно, а стены, помимо все прочего, украшены балладами о прекрасной Розамунде и жестокой Барбаре Алан. Речь этой моей соплеменницы довольна груба, но она звучит песней в моих ушах, ибо мне не забыть безотрадного чувства в моей детской душе, внушённого ей вашим тяжёлым, раскатистым северным наречием, которое звучало для меня гласом чужбины. С тех пор я перенял ваш язык, и многое другое, но всё ж английская речь везде во мне находит друга. Даже когда я слышу какого-нибудь побирушку, его попрошайничество не может меня не очаровать. Вам, шотландцам, гордой нации, надо понять, что кроме вас, есть ещё и другие народы.

Утро следующего дня я собирался посвятить рыбалке у ручья, где ловил накануне вечером, но сильный ливень помешал моим планам, и в течение всего утра я слушал, как мой провожатый оголец пересыпал мерзкими шутками, сходно с лакеями на галёрке, шиллинг за место; грубость и дикость – отличительные особенности глухой деревенской жизни.

После обеда прояснилось, и мы, наконец, пришли на берег реки, где мой многохитрый наставник решил надо мной подшутить. Видимо, ему нравилось ловить рыбу больше, чем делиться секретами своего мастерства с таким неловким рыбаком как я; и в надежде истощить моё терпение, чтобы я отдал ему удочку, как это случилось накануне, мой приятель исхитрился привязать мне на лесу совершенно тупой крючок, и я с час проклинал срывавшуюся всякий раз рыбу. Я раскусил злодея, когда он радостно хихикнул, увидев, как большая форель сошла с крючка, и махнув мне на прощание хвостом, скрылась под водою. Я не стерпел и отвесил ему оплеуху, Алан, но тут же пожалел об этом, и чтобы загладить свою вину, отдал мальчишке удочку на весь оставшийся вечер, за что и был возблагодарен ужином из форели от проказника.

Окончив эдак с честью надоевшее мне развлечение, я отправился к морю, или, вернее, к заливу Солуэй, разделяющему два родственных королевства полосой воды шириною с милю, желая себе приятной прогулки по песчаным холмам, местами покрытым квёлою травкой, и которые вы называете links, а мы, англичане – дюнами.

Описание продолжения моего приключения утомили бы мои пальцы, а посему оно отложено до завтра. Но чтобы ты не спешил с ответом, я лишь сообщу, что мы остановились на пороге приключения, о котором я намерен тебе рассказать в следующем письме.