Читать книгу «DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев - Страница 17

Не у всех деревенских девочек, конечно, она складывалась одинаково: классовая дифференциация отразилась и на их судьбе. Кроме того, в конце 19 в[ека] и в начале 20 в[ека] в деревне происходила такая стремительная перестройка быта, что примерно за тридцать лет в нём произошли разительные перемены. Настоящий очерк рассчитан, во-первых, на описание того уклада деревенской жизни, который был за 10–15 лет до конца 19 века, и на описание тех общих черт быта, которые характерны были для всей массы крестьянства, во-вторых.

В жизни деревенских девочек был короткий период раннего детства, когда они не выделялись ничем от общей массы детей: они играли вместе с мальчиками, наряду с мальчиками они выполняли некоторые работы в семье, например, качали ребёнка в зыбке. Но вот девочка уже настолько физически окрепла, что может держать на руках ребёнка и она становится нянькой. Если в семье нет девочек, то функции няньки могут [быть] возложены и на мальчика, но если в семье есть и мальчик, и девочка, то функции няньки считаются исключительной принадлежностью девочки: так определено природой. Особенно роль девочек как нянек велика в летнюю страду, когда малыши остаются на полном их попечении.

Няньки.

Конец июня и начало июля. Горячая пора сенокоса. Деревня совсем опустела: чуть свет все работоспособные из взрослых и подростков уехали на покос. Дома остались только няньки с годовалыми, а то ещё меньшими детьми – девочки 8–10 лет. Вот они, одетые в истрёпанные длинные рубахи с накинутыми поверху такими же юбчонками, а то и без них, с детьми на руках собрались в стайку к одной из подруг. Жарко. Дети капризничают, плачут, а девочкам хочется играть, ох, как хочется! И досада большая – у каждой из них есть мальчики – братья, чуть постарше, а, может быть, и моложе их, взяли с собой на покос, а вот их – оставили дома, и всё из-за этих капризников и ревунов. Дети в грязных рубашонках, к ним пристают мухи. Няньки то возьмут детей на руки, поукачивают их на руках, то положат их в тень на еланку, сунув им в рты пережёванный мякиш хлеба, а сами опять за игры. Играют и в «дядю Трифона», и «в разлучки». Дети, как дети! Вот появилась тучка, брызнул дождичек, и няньки запели:

Дождик, дождик перестань,

Мы поедем на рестань,

Богу молиться.

Царю поклониться.

Царь сирота,

Отворяй ворота

Крю́чком, замочком,

Шёлковым платочком,

Подшалочком.

Удивительно ли после этого, что у таких нянек часто мрут дети. Спроси́те, что было с ребёнком, и последует стереотипный ответ: да чё-то животиком помаялся и умер.

Немногие девочки учились в школе, и не потому, что не в чем было в школу ходить, а потому, что нужно было няньчиться с детьми: мать ткёт и не отрывает рук от бёрда, а какая-либо Дунька или Маланька сидит на печи или на полатях с ребёнком и водится с ним. Выскочит на босую ногу «до ветру» и опять за своё дело. В этот период няньчанья мало что девочки получали и из одежды: разные обноски, пимы или ботинки с чужой ноги. В более зажиточных семьях, правда, им перепадало больше: валенки скатают, сошьют новую рубаху или юбку, на голову купят платок. Но вот девочке исполнилось 15 лет, она уже подходит к тому возрасту, когда нужно думать о выдаче её замуж. На всё заботы и семейные расходы.

Подростки.

Если мальчики-подростки имеют какую-то определённую производственную физиономию в качестве борноволоков, то девочки-подростки являются чем-то неопределённым и в то же время находящимся в постоянном движении – своеобразным perpetuum mobile.[78] Вот они собрались компанией в лес за ягодами. Отправились в борки и дальше по беликульской дороге, через три-четыре часа, отобрав ягоды на блюдечки и прикрыв их фартуками, с платочками на голове и надевши какие-либо материны кофты, бегают по домам и продают землянику по 4–5 коп. за блюдечко, чтобы потом купить себе платок. Под «Девятую» они гурьбой идут к реке и волочат на коромыслах разные тряпки, половики, а в руках разные чашки, поварёшки, ступки, пестики, чтобы выполоскать в воде тряпки и вычередить, т. е. с песком протереть ложки, поварёшки, а иногда и самовары. Тут же немного в стороне от мальчишек купаются, кричат, визжат и брызгаются водой.

Вечером идут за телятами на гумна и с вицами в руках гонят их домой. На завтра их отправили на реку пасти гусей и следить, чтобы коршун не напал на гусят. Вот они подняли тревогу, кричат, бегают по берегу, кидают камни, чтобы отогнать стервятника. Выдумывают разные были и небылицы и рассказывают их друг другу. На следующий день их послали сушить выбеленные холсты на берегу реки, вечером – поливать огурцы, принести воды, поласкать бельё. Там, глядишь, появились грибы, и они с корзинами направляются в лес. Родители начинают ценить в них уже производственную силу: купят то платок, то ситца на юбку или кофточку. Они уже не ходят простоволосыми и вихристыми, как детстве, а с платком на голове. Заметно, что и в обиду себя мальчишкам не дают, а при случае и на кулачки пойдут, когда чувствуют, что сила на их стороне. Если при случае придётся поводиться с ребёнком, то они уже не поступят так легкомысленно, как в детстве, а пообиходят его и приласкают. Приучаются прибирать дома: протирать пол, двери, скамейки с песком – «чередить», дать коровам пойло.

Девичество.

Короткий это период – два-три года и пролетит стрелой. Сшились, наконец, ботинки на её ногу, скатали валенки, сшили шубу-частобор, купили шаль и подшалок, сшили сарафан и рубаху, разукрашенную на вороте и на рукавах вышивкой. Купили пояс, с вытканными на нём словами и с пышными кистями; в косу вплели разноцветные ленты, через шею перекинули стеклянные бусы – бери, получай красавицу писанную, любуйтесь парни! Да, она стала красавицей. Только в эту пору ей и покрасоваться, а как хочется радости, веселья! Никто так этого не понимал, как мать, и девушке по возможности предоставлялась свобода погулять, повеселиться: зимой «вечорки», весной и летом – «луг».

При устройстве «вечорок», прежде всего, ставился вопрос о керосине: веселиться – веселитесь, но керосин себе добывайте сами, – это значит, у отцов выпрашивать по копейке. Второй вопрос о помещении. Хорошо, если кто согласится предоставить избу, ну, а если нет, то значит – в бане. Устраивались «вечорки» под предлогом посиделок, и девушки приходили с прялками, но разве парни дадут прять: не за тем они приходят, что наблюдать за пряхами. Греха настоящего не было, но нет, это не то: ни поиграть, ни поплясать не где, хотя приходил и гармонист. Одним словом, если не настоящие Содом и Гоморра, то близко к этому. Не простительно было отцам и матерям, что они даже помещением для «вечорок» не обеспечивали свою молодёжь.

Другое дело – «луг»: собирались где-либо на околице, на вольном воздухе, играли, танцевали, пели. Весной на опушке леса всё кругом было зелено: луг зелёный, лес опушился зелёной листвой, воздух был хмельной и, конечно, Лель блуждал где-то в перелеске. И парни, и девушки одеты во всё лучшее. Прекрасная пора, но сердце должно быть на замке: оно не властно собой распоряжаться.

Как обстояло дело с нравами и их оценкой? Прежде существовал обычай у родителей «гулящих» девиц мазать ворота дёгтем: позорить их. То ли это вышло из моды, то ли улучшились нравы, но в описываемое время, помнится, был только один такой случай в жизни. Конечно, домостроевское предписание женщинам «стыдением украшатися» было уже не в моде – не те времена, – но и помимо этого оставалось ещё достаточное количество нравственных норм, определявших поведение девушек. Попадались среди них девицы поразвязнее из тех, которые побывали в городе в няньках или служанках, как, например, Агашка, которая купалась с парнями у мостика и других увлекала за собой, но это были единицы, считались «отчаянными», на них и смотрели все, как на какое-то исключение, отступление от норм девического поведения. Нет! Наши девушки держались строгих правил: играть играй, а рукам воли не давай.

За время девичества девушка должна была приобрести кое-что и из навыков по хозяйствованию. Считалось, что девушка к моменту выхода замуж должна научиться и жать, и косить, и стряпать, и кое-что шить. На славе были рукодельницы, которые могли вязать чулки или разные кружева на коклюшах. Про таких разные кумушки так и говорили: «Ох, и мастерица она: всё-то она умеет делать». За время девичества нужно сделать и кое-какое приданое.

Невеста.

Когда Фамусов высказал известную всем сентенцию – «Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом» – то он, очевидно, в роли отца имел в виду себя, и не подозревал, что он в этих словах высказал общечеловеческую мысль, мысль о положении отцов всего мира без различия их национальности, вероисповедания и классового происхождения. Для деревенского отца села Течи, может быть, не меньшей, а ещё большей «комиссией» было быть отцом «взрослой дочери». Нужно было выбрать жениха, чтобы была «ровня», чтобы знать, к кому потом поедешь в гости, и как там тебя будут «привечать» и потчевать. Невеста тут не при чём: не она выходит замуж, а её выдают. Такой порядок идёт от дедов. Некоторое время она является, так сказать, потенциальной невестой, как это хорошо было сказано у римлян – virgo viripotens, девица, готовая к замужеству, как только найдут ей жениха. Возраст в 17 лет считался критическим для выдачи замуж: если немного до этого возраста недостаёт, нужно хлопотать перед консисторией, а если, наоборот, засидеться до 19–20 лет, «жди вдовца» – перестарок.[79] Всё это надо учесть, но главное, чтобы была «ровня», а если нет, на этот счёт существовало правило: «Запрягай дровни и поезжай по ровню». Когда в Тече узнали, что протоиерейская дочь вышла замуж за диаконского сына, только и разговоров было на селе: как это её отдали за «неровню». Сколько резонов ни приводили им в оправдание этого факта, нет, они стояли на своём: не «ровня» и баста! Вот после этого и поймёшь какого-либо теченского отца взрослой дочери, какой «комиссией» было его положение. Но вот пришли сваты, выяснено, что жених «ровня». Начинаются разговоры о приданом: что невеста должна принести из одежды, в какую примерно сумму должна выразиться стоимость приданого: в 100–80–40–20 рублей. Об этом точнее всего мог бы сказать Антон Лазаревич Новиков, так как у него именно закупаются товары. Ударили по руками. В качестве проформы устроены смотрины, и невеста из потенциально объявленной невестой de facto она узнает, куда её отдают замуж – в своё ли село или в другое и в какую семью ей придётся войти. Выдачи замуж в другое село иногда вызывались именно тем, что в своём не находили «ровню», или тем, что кто-либо из другого села по своей бедности подобрал себе тоже «ровню» в другом селе. Если невеста из состоятельной семьи, ей покупали у Новикова цветы на голову – кра́соту. В течение нескольких дней её с подружками катали по селу: она была в центре с кра́сотой на голове, а подружки окружали её в экипаже и пели песни. Устраивались посиделки с подружками, на которых приходили и парни. Были игры. В обычае было, чтобы невеста делала жениху подарок в виде материи на рубашку. Невеста ходила за благословением к своему «хрёстному» батюшке, а иногда делала ему подарок – полотенце или что-либо. Наконец, накануне венчания «расплет» косы, который делает мать. Это – похороны девичества.

Свадьба.

На венчание ехали «поездом» в несколько подвод. Впереди ехал «тысяцкий» с невестой и иконой. Иногда он объезжал сначала кругом церкви. «Тысяцким» был крёстный отец. После венчания поезд направлялся в дом к жениху, от которого и приходили люди за невестой перед тем, как ей ехать в церковь. Родители жениха встречали молодых с хлебом-солью. Начиналось застолье.… Свадьба» сыграна», и девица вступала в новую жизнь. Редко бывали свадьбы с «убёгом», причём трагедии иногда разыгрывались у церкви и даже на паперти: отец невесты кричал, ругался, протестовал, но дверь в церковь была закрыта изнутри и венчание продолжалось.

Семейная жизнь.

По-разному складывалась она для выданных замуж. Начиналась она обычно с того, что «молодуха» пекла для гостей блины на другой день свадьбы. Это был как бы первый экзамен. Свадьбы чаще всего «играли» в промежговенье между Рождеством и Великим постом, и полагалось в «чистый понедельник» (понедельник первой недели поста) обмывать молодых – катать в снегу.

Бывало иногда и так, что женитьба какого-либо парня обозначала появление на полатях ещё одного нового человека, и пословица: «в тесноте да не в обиде» звучала злой насмешкой над молодыми, издевательством над ними.

За «закрытой дверью», конечно, много из семейных отношений было скрыто от постороннего глаза, но были известны случаи, когда мужья зверски избивали своих жён. Так, на Горушках была известна одна молодая чета, в которой муж на глазах у людей избивал молодую жену до полусмерти: пинал сапожищем во что ни попало. Говорили, что она принимала это за выражение любви, при этом она рассуждала по следующему силлогизму: бьёт – значит, ревнует, ревнует – значит, любит. Логично – не правда ли? Года два тому назад в Тече умерла старушка, ростом маленькая, как подросток – Парасковья Петровна. В девичестве её называли Парунькой сугоякской, потому что в детстве она служила у кого-то в Сугояке нянькой. Так вот рассказывали, что муж над ней лютовал, как зверь. Была она маленькая, а он зверь зверем. Знали об этом все, но не выступали в защиту, рассуждали: «муж и жена – одна сатана» – впутываться в их отношения нельзя.

Отношения свёкра и свекрови были различные, но никогда не было слышно насчёт…[80]. Об этом мы позднее узнали из рассказа А. М. Горького «На плотах» и кинофильма «Бабы рязанские».

Насчёт моральных устоев в семье и в частности о поведении жён могли бы порассказать те, кто исповедует их, т. е. священнослужители. А так особенно «греховных» случаев по селу не было. Говорили, правда, про одну обитательницу Горушек – Марью-прачку, чёрну с…ку, как её называли, что летом она имела обыкновение ходить на штатское и прятаться под опрокинутый бат, где её и находили черепановские парни, но всё это были только слухи, а известно, что «не пойман – не вор». Болтали также про Григория Семёновича Макарова, что он «грешил» с женой Алексея Егоровича Южакова, но опять же никто этого не видел. Подозрительным было только то, что иногда какая-либо из теченских женщин жаловалась на бродягу, дескать, бродяга её принудил сделать «это». Правда, реденько в Течу заходили бродяги, но жалобы иногда раздавались в такое время, когда о бродягах не было ни слуху, ни духу и являлось естественное подозрение в том, что не был ли этот бродяга теченским или черепановским, а вся история эта была придумана, чтобы свалить вину на мифического бродягу. Но всё это, так сказать, слухи, а так про женщин – матерей семейств ничего плохого не было слышно.

Правда, во время праздников бывали опасные моменты для соблюдения чистоты нравов, когда все, в том числе и женщины, перепивались, как говорили у нас, до положения риз или в дрезину и валялись где попало: под столами, под скамейками и в самых причудливых позах и соседстве, а потом в обнимку все – и мужики, и бабы ходили по деревне и горланили песни, но с пьяного что возьмёшь – ему море по колено.

Были зато и благочестивые женщины, например, кирдинские Анна Ивановна и Мария Ильинична: каждый год в Великом посте по-дважды говели: на первой неделе и на Страстной.

Чадородием Бог не обижал: были, пожалуй, и не рады, а «средствий» от предупреждения тогда ещё не знали. Бывало, привезут ребёнка «кстить», а кумы нет; придут к сестре уговаривать её в кумы, а она отговаривается: дескать, она не счастливая – восприемники, мол, у ней не живучи, а ей в ответ: нам такую и надо.

О работах деревенских женщин много писано в стихах и в прозе. Они жали, косили, а иногда в поле и рожали. А сколько своих бабьих дел ворочали! Выдёргивать из земли лён – их дело. Трепать, чесать коноплю и лён – их дело. Ткать целые зимы напролёт, сидеть за прялкой их дело. Как с осени поставят под полати кросна[81], так она и ткёт холсты из некрашенной нитки на исподнее, на руке – тёрты, онучи; ткёт в сарпинку с красной и синей ниткой на верхние рубахи; ткёт в стрелку из нитки в три света на модные штаны мужикам; ткёт в две нитки – льняную и шерстяную – на понишки; ткёт в шерстяную нитку на зипуны. А дальше шитьё. Машины только ещё начали появляться, да они и не годились для шитья из грубого деревенского материала. Шили суровой ниткой голой рукой, только напёрсток был «механизацией». Вместо пуговиц пришивали на рубашки оловянные застёжки.

По хозяйству уход за коровами лежит на ней. Стричь овец – с мужиками и она. Толочь в ступе ячмень – делать обдирку – её дело. А стряпня, топить баню, стирать бель – всё её дело. И вот видишь, как она летом, согнувшись, тащит на коромысле горы рубах, штанов на реку полоскать. Видишь, как она полощит, подоткнув свою становину под пояс, как она бьёт по белью вальном, и брызги летят во все стороны. Потом обратное шествие с горой белья.

Огород по существу целиком лежал на ней. Хозяин спашет землю, а дальше все работы на ней: делать груды, полоть, поливать. И какую же красоту они разводили в огородах! Тут мак цветёт, там подсолнухи, а кое-где и цветы «ноготки» растут. К празднику всю избу «вычередит»: с песком пол, скамейки, двери протрёт.

В праздник сама приоденется, семью оденет, настряпает разного угощения: и шаньги, и кральки, и пироги.

И при всём этом – при тяжёлой работе и заботах – не теряет бодрость. Едет ли с поля после работы – запоёт; на Рождестве – в компании замаскируется и сходит по соседям; в «бабье лето» с подругами «клюкнет», потанцует, попоёт.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 58–72.

Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.