Читать книгу Повести - Василий Васильевич Варга - Страница 5

Отец не вернулся из командировки. Уехал во Францию и там застрял. Остались мать с дочкой двенадцати лет.

– Убили, – сказала Полина Антоновна дочери и обе стали реветь.

– Мама, нет, не убили. Такого не может быть, не должно быть, я не хочу, я не признаю этого. Убить человека ни за что, ни про что, это гадко, несправедливо, отправляйся, мамочка, поищи его, ты его обязательно найдешь. А я буду смотреть за домом.

Обе поплакали, не обедали и не ужинали, и дурно спали в эту ночь. Маша часто заходила в спальню матери справляться, заснула ли она и только потом возвращалась в свою комнату, накрывалась одеялом с головой, но сон не наступал.

«Папу загрызли собаки или волки. Должно быть ушел на охоту, он любил охоту…,охоту, охо..» шептала она до тех пор, пока не наступил сон.

Утром позавтракали.

– Что ж, доченька, пойду искать папу, сказала мать целуя Машу в лобик.

– Или, мам, не возвращайся без папы.

Полина Антоновна ринулась в министерство иностранных дел, там ей посоветовали обратиться в министерство культуры, в министерстве культуры ее отправили в ФСБ.

– Мы выясним в ближайшее время и вам сообщим, пригласим вас на беседу, – сказал ей молодой, щуплый майор с двумя выбитыми зубами на верхней челюсти, немного шепелявя.

– Что это меня гоняют по кругу, куда бы я ни обратилась? Вы тоже – выясним, сообщим, а на деле… ничего не будет. Что это за государство такое. Порядка нет нигде?

– В таком случае, значится, если без вокруг, да около, позвоните в посольство Франции, поплачьте на приеме, назовите фамилию, оставьте заявление и ждите. Еще хорошо бы встретиться хоть с одним членом делегации и от него, члена делегации можете получить ценную информацию, которой нет цены. И напишите мне. Вот моя визитка.

Полина Анатольевна снова вернулась в Министерство культуры и попросила список членов делегации, в которой числился ее муж.

– Ну, так бы сразу сказали.

– А вы не знаете сами, ну и работники.

– А вы не очень.

– Хорошо, не очень, но я жду от вас списки с домашними адресами.

– Посидите в колидоре, – сказала дама с неприятными глазами.

Получив, наконец, список она выписала несколько фамилий и домашних адресов делегатов – москвичей и удовлетворенная, отправилась домой. Дома – шаром покати. Даже хлеба и сахара нет. Благо, магазин на первом этаже.

– Ну, мама, нашла папу?

– Пока нет.

– Ну, собаки съели папу с потрохами, – сказала девочка и щедро расплакалась.

Мать утешала ее как могла. Она прекрасно знала, какая собака скушала папу. Это была, по ее мнению, сучка Мусью, Маси, гораздо моложе ее и более искушенная в постели, чем она, что, оказывается, так может повлиять на мужчину, которому перевалило за тридцать пять. И она того же возраста, но уже не так свежа, как эта Мусью, которой не больше двадцати, но которая уже прошла огни и воды, что дало ей возможность приобрести колоссальный опыт в покорении мужского сердца. Так было и в далекие—далекие времена, с самого зарождения цивилизации. И она, еще не опытная, в свои девятнадцать лет и предположить не могла, что гораздо позже, покажется своему мужу несколько увядшей и что его потянет к другой, молодой, вертлявой, кому мужчины прощают любую глупость. И даже в глупости склонны видеть нечто умное, нечто необычное. И потому она сказала дочери:

– Нашего папочку, должно быть, съела одна иностранная сучка… на двух ногах. Ты это поймешь, когда подрастешь, а когда подрастешь и поймешь, может быть, нам с тобой удастся увидеть нашего папочку, худого, бледного, немощного. И если он попросится к нам, мы, может быть, пожалеем его и вернем к себе залечивать раны. А пока, доченька, не кручинься, прошу тебя, будь умницей, не ты первая, не ты последняя.

Это наставление не только запомнилось девочке, но и успокоило ее на какое—то время. А затем, с течением времени, образ папы стал покрываться легкой, но сгущающейся дымкой тумана, пока и вовсе не стал забытым сном.

Встреча с делегатом Ивановым подтвердила то, что ей пришло на ум, куда девался ее муж.

– Знаете, все бывает в жизни, – сказал Иванов. – Женщина – слабое существо, но и муж слабое существо, особенно если в деле замешана женщина. Если выложить всю правду и только правду, то…, говорить, не говорить и сам не знаю.

– Всю правду, прошу вас. Буду знать, легче перенесу.

– Знацца, дело было так. Сидели в кафе, али в ресторане. Народу полно. Ваш муж, сверкая глазами, пригласил одну молодую француженку на танец… Она скрестила руки на его шее, впилась в губы, а потом, а потом опустила правую руку за брючный ремень. Мы только ахать начали. Ваш Петя залился краской, пытался взять себя в руки, но ничего не выходило. А была, не было, сказал он, как нам показалось и тоже опустил руку. Потомычки, она ведет за руку к нам, наклоняется и говорит адью.

– Петя, ты куда, грю я ему.

– Провожу до машины и вернусь.

– Озращайся, Петя, жена дома, дочка дома.

Но только мы его видели. Исчез парень, как сквозь землю провалился. Эх, я бы так не поступил. Ни при каких случаях, ить у всех баб одно и тоже. Она станет старой, дряхлой через несколько лет, а там, в этом месте – куча болезней и всякие шашни забудутся, как пить дать забудутся. Вы еще молодая, хорошо выглядите, вам встретится неплохой мужик и заживете новой жизнью. Только не отпускайте мужа по заграницам, нечего им тама делать, пусть дома сидят и свою супругу ублажают.

Маша неплохо училась в школе, она достаточно хорошо выглядела и периодически меняла наряды. Мать старалась, как могла. Что ни сделаешь для единственной дочери – последней надежды, когда никого—никого нет возле тебя.

Старание матери заработать копейку привели ее к тому, что она вдруг, сама того не предполагая, стала хозяйкой небольшой фирмы, производящей рабочую одежду, ставшую вдруг нужной не только строительным фирмам, но даже военным.

А причина такого спроса проста: русский дикий капитализм, грянувший так неожиданно, привел к тому, что все стали воображать себя богатыми, а богатство исключает ручной тяжелый труд. Богатство – это сплошное удовольствие в жизни, это прогулки по набережным, встречи в ресторанах и саунах, где можно расслабиться, принять вид первобытного человека, не стеснявшегося своей наготы.

Вот тут—то Полина Антоновна правильно сориентировалась и приступила к великой миссии – производства рабочей одежды для тех, кто остался по ту сторону роскошной жизни. И богатые обрадовались и стали покупать рабочую одежду. Не голышом же трудиться простому люду?

На волне востребования Полина Антоновна поневоле стала ходить с приподнятой головой, величественно восседать в кресле в своем кабинете, который не только расширялся, но и обогащался всякими статуэтками, графинами и прочими изделиями, привлекавшими внимание посетителей. И в этом не было ничего удивительного. Зарождение капитализма в бывшей коммунистической империи было очень контрастным и удивительным не только для западного обывателя, но и для тех русских граждан, кого судьба оставила как бы за бортом сытой жизни.

Выложив почти сорок тысяч долларов за красивый джип, способный двигаться по пересеченной местности и чувствуя себя неуверенно за рулем, Антоновна бросилась на поиски хорошего водителя, а точнее, личного шофера.

Коллеги по бизнесу порекомендовали ей Мамедова, крепкого тридцати трех-летнего мужчину, не имевшего ни московской прописки ни российского гражданства. Полина Антоновна поморщилась, но все же дала согласие. Именно, молодой мужчина, его запах, его повадки, и даже его капризы, вполне вписывались в ее требования, в данную минуту, при сложившийся ситуации.

Сколько лет она, как женщина, прожила без мужского внимания, без мужской ласки, поцелуев и объятий, и того, что за этим следовало! В конце— концов это вредно для организма, отрицательно сказывается на психике и это не выдумка, это позывы организма, которые подтверждаются научными статьями.

Рекомендованный Аслан Мармеладов, прибыл в офис Полины Анатольевны уже через несколько дней, во вторник, после рекомендации. От крепкого телосложения, которым Аслан был награжден от рождения, несло мужским потом, и этот пот был не отталкивающий, а завораживающий, возбуждающий женскую плоть. Она так и почувствовала наплыв влаги в стыдном месте и невольно стала думать: соблазнюсь и соблазню его. Даже секретарь Женя стала поглядывать на водителя пытливыми глазами, а когда ее взгляд упал ниже пупка, покраснела и подумала: вот это мужчина не то, что наши хлюпики. Как бы его захомутать. Но Аслан неимоверно долго сидел в кабинете директора. Никак эта мымра, от которой муж сбежал во Францию десять лет тому назад, обрабатывает его, как мужика. Зайду, погляжу… Она тут же поднялась, ухватилась за ручку двери и потянула на себя.

– Я вас не вызывала. Или вам показалось? – строго спросила директриса.

– Да, да, показалось. И люди сидят в приемной, вас дожидаются

– Женя, закрой дверь и без вызова не смей входить.

Полина Антоновна слишком долго обсуждала месячную ставку водителя, неопределённый рабочий режим, практически круглосуточный, всегда при ней. Обед и ужин вместе и сон в отдельной комнате ее дома только этажом выше, а она с дочкой – этажом ниже. Дочке скоро 20. Упаси Бог заходить в ее комнату, где она часто спит совершенно голенькой. Зарплата 700 долларов в месяц, плюс питание, плюс одежда, плюс отпуск.

– Моя согласна, – коротко произнес Аслан.

– Но, если твоя согласна, вот ключи от машины и гаража, иди осваивай, потому что уже через час едем в сторону Речного вокала, а оттуда в Южный порт. Ты ориентируешься в городе?

– Не на сто, но на девяносто ориентируюсь. Усо будэт в порядке, – сказала Аслан и показал свои ровные белые зубы.

«Эх, мужик, уложить бы тебя в постель рядом с собой, прямо сегодня. Сколько лет я не слышала такого сексуального запаха, а молодость уходит», подумала Полина и улыбаясь неизвестно чему, спросила:

– Вас проводить?

– Не нада, моя сама найдет, а если не найдет – спросит: язык до Калыма доведет.

– Тогда хорошо, очень хорошо, молодой человек, – сказала Полина Анатольевна. – Идите и осваивайте технику. Минут через пятьдесят зайдите в секретарскую, я выйду, и мы поедем.

Время прошло довольно быстро, по-существу впустую, на выяснение отношений с налоговой, где всегда верх держала налоговая и чтобы не опоздать в Южный порт, Полина Анатольевна согласилась с инспектором налоговой Васильевым выделить рабочую одежду на пятьсот долларов для дворников, и ремонтников тепловых сетей налоговой инспекции. Повесив трубку и облегченно вздохнув, она подошла к платяному шкафу, подумав, что некому подать ей плащ и одевшись, вошла в секретарскую. Но Аслана там не было.

– А где же водитель?

Секретарь пожала плечами, и это оскорбило хозяйку.

– Что это ты пожимаешь плечами? раз я тебя спрашиваю, ты должна ответить… конкретно, а не пожимать плечами.

– Полина Антоновна, этот ваш водитель вихрем промчался мимо меня, не сказав ни слова. Откуда я знаю, где он, что с ним и вообще должен ли он был вернуться сюда к назначенному вами времени.

– Не трещи, как сорока, – произнесла она командирским голосом.– Водитель, должно быть, внизу накачивает шины. Я уехала в Южный порт. Возможно, и не вернусь сегодня, не знаю, как будет там, а ты после семи вечера свободна. Можешь, не ждать меня, – закончила хозяйка, закрывая за собой входную дверь офиса.

Во дворе она не только услышала, но и увидела свой черный джип и ужаснулась. Колеса визжали, зажатые мощными тормозами и оставляли после себя следы от шин.

– Ты что делаешь, поганец? разве так можно?

– Моя проверяет прочность тормозов и определяет тормозной путь. А почему у вас руль справа? такие машины у нас непопулярны. Они очень неудобны для водителя. Заманили меня, понимаешь. Моя потому и не пришла вовремя к секлетарю. Пардон, мадам, как сказал бы хранцуз. Ваша может сесть, моя может ехать.

Полина Антоновна взялась за ручку задней двери, но Аслан запротестовал.

– Прошу спердонить, – сказал он, довольно нагло глядя в глаза хозяйке. – Садитесь рядом. Моя вас не укусит, моя плохо знает дорога, моя не любит, когда хозяин смотрит в затылок, моя это чуйствует и теряется, а на трассе теряться нельзя: поездка может плохо кончится. Твоя поняла?

– Ты слишком дерзок, Аслан. У меня дома муж. И если ты посмеешь поставить свою ладонь на мое колено – будешь сразу же уволен.

– Моя может положить ладонь только на твоя грудь. Моя на мелочи не разменивается. А что касается муж, то как говорят на Россия: муж объелся груш. Садись, Полина Антоновичева.

– Антоновна, балда. А откуда ты знаешь, как меня зовут.

– Моя не только это знает, моя знает и то, что у тебя нет муж. И моя видит, что ты хочешь мужик.

– Не болтай глупости.

Тем не менее, Полина Антоновна покорилась – уселась на переднем сиденье и ее серые глубоко посаженные глаза стали смотреть на плечи водителя, устремившего глаза вперед. Машина двигалась плавно, а в центре, окруженная многими другими машинами, ползла как черепаха.

– Мы опоздаем, – сказала она.

– Моя ничего не может сделать. Моя отвечает за ваша жизнь больше, чем за своя жизнь…

– Хорошо, хорошо. Следующий раз будем выезжать раньше. А пока езжай так, как положено. Ты прав…, ты молодец.

Однажды Полина Антоновна подверглась срочной госпитализации. Аслан увез ее с какого—то совещания, поскольку она корчилась от боли. Она давно чувствовала, что над ней что—то висит, некая огромная гиря, весом с тонну и эта гиря упадет ей на голову, это будет удар грома, брызнут искры из глаз, а потом все потемнеет, установится вечная тишина.

Всякого человека что—то ждет до поры до времени, думала она и не делилась этой грустной мыслью даже с дочерью, которая к тому времени уже оканчивала институт культуры.

И вот на тебе. Этот гром грянул. Все, конец, думала она и полушепотом давала наставления Аслану:

– Позаботься о моей дочери, ты хороший парень, я знаю, я это чувствую. Обещай мне, ладно?!

– Всо будэт в порядке, не надо переживать. Вот уже больница, там тебя ждут прекрасные врачи.

Врачи действительно ждали, разрезали живот, извлекли маленький отросток, именуемый аппендицитом, и дело пошло на поправку. Дочь показалась только дважды, а Аслан приходил по нескольку раз в день, приносил цветы, фрукты, напитки, деликатесы и задавал один и тот же вопрос:

– Как дэла?

Уже на третий день Полина стала награждать его той женской улыбкой, от которой у мужчины не только сердце колотится, но просыпается плоть в неизменной надежде, что взаимность неминуемо наступит.

– Ты хороший парень, – повторяла Полина, поглаживая его кудрявую шевелюру, – жаль, что ты такой молодой, а то я бы тебя захомутала и никому не уступила.

– А ти так и сдэлай, увидишь, тебе хорошо будет. Я люблю зрелый женшина, зрелый женшига – сладкий женшина, мне друзья об этом говорили. Со мной такого ишшо не случалось, но я очен хотела бы, чтоб это случилось.

– Тогда потерпи немного. Выпишут меня отсюда, ты меня заберешь, увезешь домой и у меня останешься. Я же тебе обещала комнату.

– А как же твой дочь? Он возражать не будет?

– Разберемся с дочерью. Это уж моя проблема.

Аслан приложил губы к рукам Полины. Это были горячие мужские губы, от которых исходили флюиды молодости, страсти и некой неведомой силы, увлекающей в неизвестность.

– Ну, ну, успокойся, сюда могут войти.

Полина говорила совсем не то, что думала. Если бы он не покорился, а наоборот, прилип бы к ее губам, она была бы невероятно счастлива.

Аслан на радостях отправился к главврачу, положил на стол конверт, где было пять стодолларовых бумажек, и стал просить выписать Полину как можно раньше.

– Это не в интересах Полины Анатольевны и ваших тоже. Вы можете натворить такого, что ей придется вернуться в больницу и пробыть здесь два—три месяца. Потерпите. Я обещаю вам усиленную терапию, и денька через четыре она сможет покинуть наше заведение. Но вы должны быть с ней предельно осторожны. У вас разница в возрасте двенадцать лет? Это не так уж и мало. Женский организм…

– Моя знает, моя знает, спасибо доктор. Моя хочет быть свободна, разрешите откланяться. В пятницу я ее могу забрать, правильно я говорю, или неправильно?

– Успехов вам, молодой человек, – сказал профессор, протягивая руку. Аслан хотел облобызать руку профессора, но вспомнив, что это рука не Полины, остепенился и бодрым шагом направился в сторону выхода.

Аслан ждал пятницы как манны небесной, и как только рассвело, его машина уже стояла у главного корпуса больницы. Аслан сидел за рулем и внимательно смотрел на каждого медицинского работника. Первыми появились нянечки, за ними уборщицы, медицинские сестры и только потом врачи. Но главного врача, носившего смешную украинскую фамилию Червячок, не было. Аслан не сомневался в том, что он узнает его издалека. Червячок прихрамывал на левую ногу, ходил без головного убора, светил абсолютно лысой головой, как раз от лба почти до затылка, а седые пряди волос ниспадали на плечи. Аслан принимал его за дурачка, не зная, что Червячок опубликовал больше тридцати научных работ, имел звание доктора наук, и был широко известен на пост советском пространстве.

Когда стрелки приблизились к десяти, Аслан не выдержал, вылез из машины, подрыгал отекшими ногами и пошел выяснять, где же главврач. Делал он это несколько бестолково, с южным напором и потому все, кого спрашивал, где Червячок, давали короткий ответ: не знаю и уходили по своим делам.

– Гдэ Червяк? – спрашивал Аслан, топая ногами. – Почему его нет, раздавлю Червяк, как увижу, один каша останется.

На угрозу откликнулась одна медсестра. Она взяла его под руку, тут же выяснила, в чем он нуждается, а затем повела к старшей медсестре Жужанне, та всплеснула руками, так же грубовато спросила:

– Где это вас черти носят? Жена давно ждет вас. Мы еще вчера получили указание выписать госпожу Гнилозубову. А разве она носит свою девичью фамилию? У вас на Кавказе нет таких фамилий.

– Жужука, возьми сот доллар и веди меня на палата, я давно не видел и не имел женшина, Полин мой женшина.

– Только дома, у себя дома, а здесь палата, не сметь безобразничать в палате, – произнесла Жужика и повела его в конец коридора.

Полина Антоновна встретила своего шофера едва заметной улыбкой и схватила авоську. Аслан тут же подхватил авоську, а вот язык у него перестал работать. Вместо слов он только бормотал что—то непонятное. Он очень переживал и стеснялся, злился на себя за свою стеснительность, не зная, что Полине это больше всего нравилось в нем.

– Ну как ты… без меня, чем занимался? – спросила она, держась за его руку, когда они спускались по ступенькам. – Машину в чистоте содержал? Ого, она вся блестит…

– Как твой тухелька на ногах, – произнес Аслан и закусил губу, поняв, что надо было произнести «туфелька». Дальше пошло сплошное мычание до тех самых пор, пока он не схватился за руль. Он включил музыку, на этот раз свою национальную, «Мой Азербайджан».

– Отвези меня на Калужское шоссе, – сказала Полина, чувствуя прилив нежности в своем сердце. – Затем свернем налево, там река Десна, широкая, тихая, нежная, как женское сердце. Сто лет не была в тех местах, а давно— давно, в ранней молодости, еще будучи пионеркой ночевала на берегу Десны вместе с пионерским отрядом.

– И я любить речку, – произнес Аслан радостно. – Толко надо что—то прикупить, колбаса там, шашлык и батон хлеба.

– Остановись у любого магазина, вот тебе пять тысяч рублей, купи, что тебе хочется.

В пятницу на Десне очень мало народу. Счастливые обладатели новеньких авто, которые не построили себе роскошных особняков в Подмосковье, приезжают сюда как правило на субботу и воскресение, а в обычные дни и река, и ее берега отдыхают от туристов, оставляющих после себя не только битую посуду, но и непотушенные костры.

Машину Аслан остановил у самого берега. Полина вышла из машины, вдохнула свежий влажный воздух полной грудью и приблизилась к Аслану, положив ему на волосатую грудь мягкую ладошку, и прижалась к его плоти своим запретным местом. Аслан побледнел и нежно поднял ее на руки.

– Отнеси меня дальше, вон за этот куст, чтоб я не стеснялась, – лепетала она, шаря рукой в области ширинки и пытаясь расстегнуть молнию.

Бог создал женщину для мужчины, а мужчину для женщины и любые другие однополые контакты это признак необратимого нравственного падения, свидетельствующий о серьезном нарушении психики.

Близость Полины с Асланом хоть и произошла довольно скоропалительно, без признания в любви, без предварительных душевных и сердечных мук, оказалась не только физической, но и душевной близостью. Полина стала другой, она почерпнула из своего внутреннего запаса целый контейнер нежности, а Аслан стал тем объектом, на котором эта нежность могла быть реализована.

– Ну что ж! теперь ты— мой. А раз ты мой, то отныне мы будем жить вместе, и ночевать ты будешь в моей комнате вместе со мной. И спать я тебе не дам. Будешь отсыпаться в машине, когда я буду находиться на работе. У тебя эта штука… короче ты – гигант. У моего бывшего мужа… короче он мог только обслюнявить. А ты гигант. Дай, я подержусь.

– Ммм, – промычал, проталкивая большой кусок докторской колбасы в рот полный белоснежных зубов. Полина подумала, что у кавказцев, по крайней мере, два достоинства – белоснежные зубы и удивительно выносливое мужское достоинство. Не зря русские бабы так бросаются на кавказцев, когда приезжают на Черное море.

– Аслан, скажи мне, только честно. У тебя есть жена в Азербайджане? Или ты холост?

– Ммм.

– Не мычи, я это не люблю. Скажи, как есть. Я многое могу простить, а вот ложь прощать очень тяжело. Это простить нельзя, сделаешь вид, что прощаешь, а на душе все равно остается какой—то осадок, какое—то черное, несмываемое пятно.

– Моя давно не живет с первый жена, – начал Асланов и осекся.

– Сколько у нее детей от тебя?

– Пять человек. У нас на Азербайджан можно иметь два жена. Три жена…

– О господи! Ты уж молчи лучше. Сколько я тебе должна платить, чтоб ты мог содержать свою семью в Азербайджане?

– Полтора тысяч доллар, – без стеснения произнес Аслан.

– И ты искал богатую женщину, которая могла бы содержать не только тебя, но и твою семью и теперь нашел ее, не так ли, жеребец кавказский?

– Я будэт тебя лубить и без денег, толко кушать давай.

– Ну вот это уже легче.

Маша встретила нового «папу» в штыки. Умная, самостоятельная, довольно избалованная жизнью и вниманием матери, она не могла себе представить, что в квартире, где так тихо и уютно, куда она ни разу не приводила мальчиков, может появиться еще кто—то, кроме матери. И вот вдруг, совершенно чужой, неказистый, тучный дядя, хоть и молодой, но обросший растительностью, как овца после стрижки, шлепает мимо ее спальни в длинных сандалиях, неестественно громко причмокивая.

Маша заперлась в своей комнате и не выходила даже по малой нужде. Мать вернулась с работы необычно рано, а он неизвестно по какой причине ждал ее дома, хотя обязан был подъехать к ее офису и привезти на машине, поскольку он по—прежнему числился водителем. Но почему ее привез другой водитель, а Аслан бродил по комнатам в неестественно длинном халате, а когда она вошла в дверь, впился ей в губы и смешно чмокал. Маша, увидев это в щелку чуть приоткрытой двери, прижала дверное полотно коленкой и бросилась в кровать лицом в подушку, и расплакалась еще пуще, чем вчера.

Вскоре раздался стук в дверь и не ожидая разрешения, мать вошла, стала посреди комнаты и не мешкая спросила:

– Маша, что случилось? тебе нездоровится?

– Мама, я не могу! хоть режь – не могу! Что ты в нем нашла? Я не могу представить, чтобы этот волосатый бирюк топтал твое тело, тело из которого я вышла. Это так гадко, мама.

– Машенька, я так давно… обнимала мужчину, что уже и забыла, как это делается. Я еще не старая женщина и мне, как всякому живому существу… нужна мужская ласка, чтоб не стать нервной, больной. Воздержание никому не приносит пользу… К тому же, у него эта штука то ли 18, то ли 20 сантиметров, он сразу уносит женщину в иные миры. Наш папа, если даже вернется, я уже не смогу с ним делить постель. Ты даже не знаешь, что это такое. А это такой кайф, передать невозможно.

– А как же я, мама? У меня никого нет, и я даже не думаю об этом.

– И хорошо, и хорошо. Боже тебя упаси попробовать Аслана. Ты еще слишком молода, у тебя все впереди.

– Полин, мой сладкий дэвочка, иды, я тэбе ужин приготовил, – произнес Аслан, приоткрывая дверь в спальню Маши. Маша выставила руку, приказывая ему жестом не входить в комнату.

Аслан покорно прикрыл дверь, и так же шлепая в длинных сандалетах, направился на кухню.

Мать повернулась лицом к двери, а Маша закрыла лицо ладошками рук, уткнулась в подушку, и еще пуще расплакалась.

– Ну, успокойся, я прошу тебя.

– Мама, уйди, не хочу тебя видеть.

Мама ушла, оставив дочь у разбитого корыта. Маша перестала плакать, она повернулась на спину и устремила глаза в потолок.

«Что делать? я лишу их возможности совокупляться, они не имеют права, мама не должна изменять отцу, который родил меня. Он не умер, он где—то есть, может в Америке, может на Дальнем востоке. Даже если у него другая женщина, мать не может изменять ему с каким‒то чуркой. Как только они войдут в спальню, и я туда же. Пусть попробуют. Ушат воды холодной на его волосатое пузо, и у него эта штука сразу – крючком. Пусть мама злиться, пусть лопнет от злости. Мне все равно».

Маша встала, походила по комнате, потом вышла, направилась в ванную. Аслан на кухне в обществе матери гундосил какую—то азербайджанскую песню и всякий раз чмокал ее в розовую щеку. Мать держала ладошку на его волосатой груди, и это было так противно, что Маша тут же повернулась и зашла на кухню.

– Перестаньте! как не стыдно, мама. Ты когда—то меня журила, если я задерживалась даже в школе на кружке, все боялась, как бы кто не поцеловал меня, а теперь я стану заботиться о твоей нравственности, мама.

– Дэточка, красавица ти наша, иди, посиди рядом с нами, ми тебе нальем…, – начал, было, Аслан и осекся.

– Закрой поддувало, тебя ни о чем не спрашивают, – грубо сказала Маша, награждая «отца» презрительной улыбкой.

Мать вынуждена была пойти на не привычный для Аслана шаг. Она сняла его толстую руку со своего плеча и отодвинулась вместе с креслом на расстоянии вытянутой руки.

– Маша, посиди с нами. Мы не враги тебе.

– Вот, кто мой враг! – сказала Маша, показывая пальцем на Аслана.

– Я любит тэбе, ти есть такой красивый дэвочка, дай пальчик я тебя поцелует.

– Поцелуй кобыле хвост, – рассмеялась Маша.

Мать хоть и была расстроена поведением дочери, но терпела, как могла, надеясь, что дочь остепенится и образумится.

– Ну что, пристроился? Теплое местечко присмотрел? присосался. Небось, жена дома и пятеро детей и тебе все надоело: и жена, и дети. Поразвлечься решил. Но я тебе помеха.

– Маша, не скули. Тебе—то что? Жалко? Вон пойди, найди себе бой—френда и тащи в постель, я ничего не скажу.

– Нет, мама, я никого тащить не собираюсь, но и ты этого не делай. Нашла…, хоть бы что—то приличное, а то дворника, землекопа.

– Не говори так. Аслан меня любит. Любит. Ты понимаешь, что это значит? Нет, ничего ты еще не понимаешь, рано еще. Я в твои годы…, я так себя не вела.

– Мама, я буду вести себя хорошо, только ты своего бой—френда отправь куда подальше, к молодым, ты почти уже бабушка, а он …мальчик по сравнению с тобой. Посмотри на себя в зеркало. Поставь его рядом с собой и увидишь. Ты в матери ему годишься.

– Да о чем ты говоришь? Любви все возрасты покорны. Ты ведь любишь меня, Аслан, не правда ли? тебе все равно, сколько мне и сколько тебе лет. Шекспир был…

– Шейк Спир, а кто такой Шейк Спир. Это тот, что удрал в Израиль?

– Ха—ха—ха! – Маша не могла остановиться. Полы халата разошлись так, что не только колени, но и то, что было гораздо выше колен начало сверкать и слепить глаза Аслану, у которого был естественный южный темперамент.

Полина поднялась с места, схватила его за руку, чтобы утащить к себе в спальню, но Аслан тихо произнес:

– Подожды, дорогая.

Маша измерила его недобрым взглядом, но в этом недобром взгляде был признак сугубо женский вызов, перекрывающий все обиды, казавшиеся Аслану наигранными.

– Не смей ходить с мамой в спальню, – тихо произнесла Маша, радуясь, что мать не слышала ее слов.

Аслан улыбнулся, но покорно поднялся и последовал за Полиной.

Дочка налила себе полный двухсотграммовый стакан вина и залпом выпила его, а потом вернулась к себе и легла в халате, подложив под голову две подушки и внимательно слушая, что происходит за стенкой. Но там было тихо. Должно быть, любовная игра была очень осторожной и кратковременной.

«А что если…, – подумала Маша и тут же отогнала от себя крамольную мысль. – Образумить маму может только факт обнаружения измены. Мне надо найти подругу и уложить ее в постель вместе с Асланом и в это время позвонить матери, пусть придет, посмотрит».

На этой мысли она заснула и видела мать в любовных играх с Асланом. Эти игры производили на нее неприятное впечатление, но все закончилось тем, что она вдруг очутилась в объятиях Аслана и испытывала при этом нечто необычное, то, чего в реальной жизни никогда не было.

Утром следующего дня Маша проснулась позже обычного и обнаружила, что матери уже нет дома, а Аслан спал как младенец на скомканной простыне и показался ей не таким уж гадким, каким она представляла его раньше.

«Ну и наглец же ты, – думала она, стоя в двери в куцем халатике, переминаясь с ноги на ногу. – Погоди, я тебе покажу, кто я такая».

Полина срочно отправилась в командировку, на очередную встречу с коллегами по бизнесу. Она никак не могла взять с собой Аслана: там машина была не нужна. И потом до Сочи можно добраться самолетом. И ее московские коллеги отправлялись именно этим видом транспорта. И потом: известие о том, что надо отправляться она получила сегодня, а завтра уже надо было вылетать. Собраться с мыслями и что—то решить она просто не успела.

– Мой Асланчик, мой сладкий, шоколадка моя вкусная, веди себя хорошо. Не ссорьтесь с Машей, занимайся машиной, а на нее не обращай внимания. Я через три дня вернусь. А может быть и раньше. Уже завтра я тебе звоню по мобильному.

Аслан был также внимателен, довез ее до аэропорта, просил сообщить день и время прилета в Москву и на прощанье подарил несколько гвоздик.

– Странный ты, – сказала Полина. – Цветы дарят во время встречи, а когда провожают, просто целуют.

В тот день Аслан вернулся домой очень поздно. Маша уже спала, чуть посапывая. Чтобы не разбудить ее, он ходил на цыпочках. Закрыв за собой дверь на кухне, достал из холодильника бутылку французского коньяка, выпил две миниатюрные рюмки и сам отправился спать. На широкой и мягкой кровати заснуть, сразу не удалось. Здесь впервые ему пришли крамольные мысли в голову: а что если каким—то образом заполучить Машу. А что такого? что мать, что дочь – одно и то же. Просто дочь молодая, а мать – старый гриб. Должно быть горячая, упругая, уведет в заоблачные дали, а потом не отлепишься. Полина вернется, будет огромный скандал.

Аслан плотно закрыл глаза, зарылся в подушку, но и тут под подушкой засверкали серые глаза Маши, и раскрылась ее обворожительная улыбка.

– О Аллах! Ала—мала—ла! – произнес он, сам не зная, на каком языке и вскочил с кровати.

Босым, на цыпочках, он подошел к двери спальни Маши и погрузился в пугающую тишину и застыл перед дверью. Открыть или не открыть. От этого зависело многое. А что, если она начнет звать на помощь? А вдруг у нее пестик под подушкой, а возможно уже и зажат в руке. Грохнет по темени и будет права. Мать за нее заступится, а его, Аслана, прогонит в три шеи.

В это время Маша повернулась на правый бок, а Аслан вернулся в свою спальню и сделал все, чтобы заснуть. Надо сказать, что это ему удалось. И странно, никаких снов. А, может, они и были, но он не мог вспомнить ни один. Когда открылись глаза, часы на противоположной стене показывали девять. Вместе с пробуждением, неизвестно откуда явились силы, в том числе и мужские. Ниже пупка одеяло было приподнято сантиметров на двадцать ввысь. А когда он протянул руку и ухватился за шланг, его поразило до чего он твердый. Такое происходило с ним только после долгой разлуки с женщиной, без которой он больше недели просто не мог быть.

Аслан решил, что это напор жидкости, которую немедленно следует отлить, и он срочно отправился в туалет. Но там уже была Маша.

– Не смей входить, я голая, – сказала она, как бы между прочим.

– Моя не может долго стоять, – произнес Аслан.

Маша вскоре вышла в миниатюрном не застегнутом халатике.

– Ого, – произнесла она и хихикнула. Аслан смутился, но уже чувствовал, что не обойдется без того, чтобы не заглянуть к ней в спальню. Когда он вышел из ванной, сомнения уже не было, надо идти. Без стука он приоткрыл дверь.

– Маша, прости! Но ти видишь, какой я. Можешь взять палка, и стукнуть по мой палка со всей силой, может, мой палка перестанет меня мучить.

Маша хлопала глазами, и в ответ выставила ножку из—под одеяла. То, что она увидела, было, противно и гадко, но в то же время оно обладало некой силой и парализовало ее волю наподобие змеи, гипнотизирующий лягушку, когда лягушка сама лезет в открытую пасть. Она поманила пальцем, чтобы он подошел ближе, поскольку язык не повиновался ей.

Аслан повиновался. Маша обняла ладошкой необыкновенно твердый, как бы дышащий предмет, крепко сдавливая его, и обратила внимание, что из ствола слезится влага. Она пальчиком размазала эту слезу по головке, наполненной кровью, и хотела, что—то сказать, но смогла только мычать. За нее говорил обезумевший взгляд, красное лицо. Не зная, что делать дальше, она машинально сдернула с себя одеяло и сбросила ночную рубашку, представ перед ним в костюме Евы. Молодая точеная фигура была соблазнительно хороша. Аслан не понимал этой красоты и руководствовался инстинктом. Раскрывшаяся роза ждала необыкновенного массажа и потому наступила та минута, когда оба не отдавали себе отчета в том, что делают. У Маши ноги стали ватными, а Аслан уже подкладывал подушку под ее попку.

Они оба сгорели быстро и даже не поняли, что произошло. И только во второй раз Маша испытала оргазм. Он был бурный. Это был какой—то взрыв. Все тело покрылось потом. Она так и осталась лежать с полузакрытыми глазами и слабым голосом попросила его отодвинуться. А когда пришла в себя, сказала:

– Сходи в ванную, прими душ. От тебя исходит дурной запах.

Аслан повиновался. Уже в ванной он понял, что Маша это не Полина и что после Маши он не сможет принести радость Полине. То скрытое, стыдное место, в котором он только что побывал, завладело его сутью, подавило его мужскую волю, автоматически соорудило некий барьер между ним и Полиной, его благодетельницей.

Приняв душ и натерев тело полотенцем, Аслан вышел из ванной и увидел Машу полностью обнаженной с халатом под плечом. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу.

– Заходи, вода хороший, – сказал Аслан.

– Ладно, иди, – холодно произнесла Маша, не глядя на своего соблазнителя. В ванной она тщательно намывала свое тело и особенно то место, которое осквернил Аслан. «Жирный вепрь, – подумала она. – Как я могла? Не отдамся больше. Если только перед тем, как послышится ключ в замочной скважине и войдет мать. Пусть увидит своего вепря в обнаженном виде. Увидит и прогонит его. И мне легче будет. А любовника я себе найду другого. Все же для половой связи нужна любовь, а если нет любви, то должна быть симпатия хотя бы. А то так можно, и с кобелем. Так от кобеля детей не будет. Фу, какой он противный. Сейчас оденусь и куда—нибудь убегу».

Аслан стоял в проеме двери.

– Что дэлать будем, киса моя?

– А что нам делать? мать вернется – ты иди к ней.

– Моя не сможет к ней вернуться. Она старая, холодная, а ты…, я тебя лубить.

– А я тебя – нет. И поделать с собой ничего не могу. Ты уж прости.

Маша оделась и ушла. Вернулась только под вечер. А вечером, после новостей по телевизору, легла, выключила свет, оставив ночник; пришел Аслан, и было все то же, что было утром. И была ванная и было презрение к Аслану и к самой себе, но она не прогнала его, а легла рядом.

Когда скрипнула входная дверь и подошла мать на цыпочках к двери спальни дочери, Маша лежала под Асланом и нарочито издавала слабые, рожденные восторгом звуки.

– О, Боже! – воскликнула мать и упала в обморок.

– Ти есть дура, – произнес Аслан. – Я тебя не любить, я любить твой дочь. Моя получит развод и женится на Маша.

– Убирайся к чертям из моего дома, – завопила Полина. – Видеть тебя больше не желаю. И ты сучка можешь следовать за ним. Это ты его соблазнила.

– Я? никогда в жизни. Я просто хотела показать тебе, насколько ты заблуждаешься. Он мне не нужен и тебе тоже. Неужели ты не можешь найти приличного человека? Я удивляюсь тебе, мама.

Аслан получил расчет. Бабы и обрадовались и затосковали. Маша первая. После ухода Аслана она быстро нашла себе любовника, молодого перспективного парня. Неделю спустя после знакомства пригласила домой и отдалась. Но секс получился какой—то такой, ни два, ни полтора. Парень старался, но Маше показалось, что у него эта штука слишком коротка и потому оргазма не было и вообще, он ее только расстроил.

Они лежали рядом, он на свою беду задремал, а потом засопел. Маша присела и увидела банан – короткий, сморщенный, как у шестилетнего ребенка.

– Э, нет, с тобой кашу не сваришь, – произнесла она и надела халат на покатые плечи. Коля повернулся на спину и захрапел. Маша достала простынь, накрыла его тело, а сама оделась и ушла. Куда глаза глядят.

«Что произошло? Ведь я раньше, прежде, чем лечь в постель, мяла сосиску во время прогулки в Битцевском лесу. Он мне показался не великаном, но вполне нормальным. Живчик, еще тот. Мне даже жалко было его так мучить. А согрешить было просто негде. И домой вести просто не хотелось. Надо попробовать еще кого—то. А вот Ромка. Надо захомутать Ромку.

И тут Ромка пригласил ее в кафе.

– Отлично, – сказала она и подарила ему губки. В кафе танцульки, поцелуи и когда ей удалось протянуть руку от подбородка до банана, то оказалось, что он уже был вполне пригоден к сражению. Надо увезти скорее, матери сегодня дома не будет, я этого Ромку заставлю пощекотать клитор… языком. А за одно и проверю на выносливость. Он обещал три сеанса, сделал только два с горем пополам, а от третьего, напрочь отказался.

– Мамочка, что происходит? Мои любовники ни на что негожи, ни одного из троих нельзя выбрать в мужья. У них мужские приборы слишком коротки и слишком вялые. Я не смогу быть верна мужу, я буду все время в поисках.

– У тебя нет никаких сведений об Аслане? Может, он виноват. У меня та же проблема.

– Мама, нет, но я постараюсь узнать, и сообщу тебе, если будет хоть что—то. Но ты держись, мамочка. Обе мы дуры несусветные. Разве можно было связываться с этим аборигеном, мама?

– А ты почему связалась*

– Увидела и обомлела, представляешь?

– Вот и со мной было, тоже самое.

В районе трех дня Маша шагала по Черноморскому Бульвару и заметила южанина с метлой в руках. Он усиленно подметал, потом сгребал в ведро мусор и уносил в большую квадратную тележку. Кровь бросилась в лицо Маше: Аслан! Она приблизилась, наступила ножкой на метелку.

– Ты что здесь делаешь, старый развратник?

– Мой дэвочка, ти скучаешь, да? Я знал: твоя будэт скучать и с женшин не вступал в связь. Идем, моя твоя облагородит.

Маша задрожала всем телом. А там, в том грешном месте началась буря, которую надо было погасить, во что бы то ни стало.

– Наглец, – сказала она. – Лучше спросил бы, как мы с мамой живем… без тебя, лошадиная морда.

– Идем, мой дэвочка, возьми метелку на плечо, а я ведро и тележку. Вот за тот дом, на первом этаже наш контора. Там пока никого нет. И удобств нет. Придется лечь на пол, а на полу много солярки, испачкаешь плечи, мой девочка.

– Мне все равно, – сказал Маша, взгромождая длинную палку на плечо.

– Мой банан такой же крепкий и длинный, можешь взять в ладошка, помять.

– Еще чего!

Они дошли, открыли дверь. Там два слесаря стучали в домино. Аслан моргнул им и ни тут же ретировались.

– Ну, дэвочка, ложись, на удовольствий, платье постираешь дома. Видишь везде солярка. Он приспустил штаны. Болванка повисла и Маша поняла, что это ее предмет и взяла в руку.

– Помни – сдавливай и отпускай, чтоб был кайф.

Она легла на спину на грязный пол. Когда оживший банан стал входить в пещеру, она вскрикнула от восторга и впилась в грязные губы Аслана. Счастливый Аслан еще поднажал. Звук радости вырвался из ее груди, и она произнесла: еще! До конца. О, мама мия. Чтоб ты издох вместе с твоим прибором. Давай еще!

– Целуй его! – потребовал Аслан. Она тут же приняла сидячее положение и стала разглядывать все еще живой и грязный банан, внутри которого остатки жидкости выходили наружу и растекались по стволу. Она ухватилась пальцами, но пальчики тут же стали мокрые и ее потянуло на рвоту.

Ти что? у тебя есть платок? Вытри платком насухо м бери в рот. Она так и сделала, и шланг оказался во рту.

– Ти правильно дэлать дэвочка, ми его передвинем, куда надо. Он может всю ночь.

– Послушай, отпусти меня, я накушалась, я приду еще к тебе. Скажи, ты всех женщин портишь, так как меня испортил. И маму тоже. Давай ставай, поедем к маме. Ни один жених ей не подходит, ровно, как и мне.

– Пять тысяч доллар, за один контакт с твоя мать. Мать старый, дряхлый, холодный. Мой банан не выдерживает.

– Мама, он просит пять тысяч долларов за один контакт, – сказа Маша матери, когда вернулась домой

– Придется платить. А ты – как?

– С меня он ничего не требовал. Но мама, я легкая как перышко и голова ясная и душа на месте. И все это от грязи от похоти. Что с нами происходит. Я больше не пойду.

– Как знать. Дала слово – взяла слово.

июнь 2006 июль 2022 год