Читать книгу Повести - Василий Васильевич Варга - Страница 6

Петя ухаживал за Зоей с восьмого класса, писал ей записки разного содержания. Она сначала рвала их на кусочки, морщилась, а затем, в девятом классе, когда Петр значительно подрос и у него появился едва заметный пушок на верхней губе, несколько переменилась в отношении к нему и, получив записку, не морщила лоб, а слегка улыбалась. Петр уловил эту перемену и усилил атаку. Как—то учитель истории Юлиан Петрович сказал, что капля камень точит, и это высказывание подтвердило его мысль, что он своего добьется: Зоя будет его первой женщиной, а он ее первым мужчиной. Тем более, в девятом классе все девочки старались потерять свою девственность, стать женщинами. Такова была мода. Но так как Зоя не уступала Пете, он стал жаловаться и его жалобу подхватил весь класс.

Девочки стали корить Зою, что, мол, ты из себя строишь недотрогу? В Америке девушки значительно раньше начинают половую жизнь и правильно делают. Не огурцы же квасить в этом месте? Присохнет у тебя там все, паутиной покроется, и в 22 старухой станешь, никто замуж не возьмет.

– Я понимаю, но это должно случиться по любви, в результате любви, это вершина любви, – отбояривалась Зоя.

– Ну и дура же ты. Отдайся и сразу же полюбишь. Вон Петя на тебя жалуется, а Петя парень ничего. Рот у него немного скривленный и слишком… великоват. Но это не помеха для наслаждения. Поверь, я была на седьмом небе от контакта с Юрой Бирюковым Он, правда, переметнулся на Стеллу, но я тоже не лыком шита. Я уже ощупала Сеньку Болотова, у него эта штука – будь здоров. Как огурец на рынке. Хи—хи.

Классный руководитель, Анна Ефимовна, знача, что девочки 9 а класса уже не девочки, а женщины, но не вмешивалась в эти вопросы. На классных часах, на классных уроках разбирались вопросы сбора металлолома, прогулки Ильича по горам Швейцарии с супругой Надеждой Константиновной, об окружение президента Ельцина, а что касается личностных и, упаси Ильич, интимных отношений, то не было указания сверху.

Девочкам так хотелось задать вопрос классному руководителю, когда она впервые познала мужчину и во сколько лет, но воздерживались, полагая, что Анна Ефимовна непременно упадет в обморок.

Не только классный руководитель, но и другие учителя стали замечать, что в 9а классе ученики более раскованные, рассуждают как совершенно взрослые и одеваются не так как раньше. Некоторые даже губки подкрашивают. А что касается Эльвиры, так она волосы покрасила и стала блондинкой. Поголовно все стали носить укороченные юбки, так что попки стали сверкать, и мальчики чаще стали останавливать свои взгляды именно на попках.

Петя в десятом классе он признался в Зое и попытался погладить по мягкой розовой попке, но получил оплеуху. Это было поздним вечером в скверике, в общественной заплеванной курилке, где он долго ее мусолил и слюнявил своими тонкими губошлепами.

У него был неестественно большой рот, как у счастливчиков певцов оперного театра, и когда он улыбался, его внешний вид подводили зубы, особенно коренные, основательно подпорченные, от которых исходил своеобразный запах, приводивший к чиханию.

Зоя морщилась, не разжимала губы навстречу его губам, а потом, превозмогая чувство неловкости, доставшееся ей от матери и привитое ею же, как можно вежливее сказала:

– У тебя запущены зубки. Сходил бы к врачу, хоть это и дорого, правда, но все же зубы – это залог здоровья. Или у тебя нет такой возможности?

– Э, наплевать! Подумаешь зубы! Как только мы поженимся – я тут же вставлю металлические. На всю жизнь. И если ты будешь брыкаться в постели, ссылаться на усталость, я как укушу тебя этими зубами – ты станешь шелковой, и будешь говорить только да, независимо, какой каприз проявится в моей буйной натуре.

– Это так, но все же… – Зоя отодвинулась от него, пытаясь заглянуть ему в глаза в темноте ночи. – Видимо, у твоих родителей туго с деньгами.

– Признаться, такие трудности есть. Мой пахан – козел. Он все грозится уйти от нас с матерью. Я, признаться, готов ему морду набить. И не исключено, что я когда—нибудь это сделаю.

– Я, кажется, его видела однажды. Он мне понравился, он такой галантный. И симпатичный. Ты, видать, в маму? У твоей матери большой рот?

Зоя тут же подумала, что если бы на месте Петра сидел его отец, она сама целовала бы его без конца и, может быть, растворилась бы в нахлынувших чувствах настолько, что стала бы походить на поднявшееся тесто, из которого хозяйка лепит любую фигуру для выпечки. Но она тут же устыдилась этой мысли, а длинные руки Петра, которыми он орудовал несколько беспардонно и требовательно, как опытный самец, отводила от себя и слюнявить свои губы больше ему, в этот вечер, не давала.

Ей нравились мужчины гораздо старше, чем ее сверстники. Но как к ним пробраться, как обратить на себя их внимание? Обычно, они все уже имеют семьи, а если не женились до тридцати, то их никакими силами не заставишь надеть ярмо на шею, как они сами выражаются. Но почему ярмо? Что может быть лучше, если два любящих сердца навечно соединятся друг с другом – перед людьми и перед Богом? Теперь—то и в церкви можно венчаться, не то, что раньше. Зоя вспомнила, как она в шестом классе влюбилась в десятиклассника Борю и хотела выйти за него замуж, а он тогда шутил, что женится только тогда, когда будет разрешено венчаться в церкви, чтобы батюшка от имени Бога благословил его брак. Он говорил ей тогда с ухмылкой на лице, а она стояла, растирая слезы пальцами, испачканными в чернилах, а когда он расхохотался, убежала, куда глаза глядят. Где теперь этот Борис, она не знала, да и потеряла к нему интерес.

И вот теперь Петр, тощий, долговязый, с жидкими волосами на голове и гнилыми зубами в широком, как у лягушки, ртом. Стоит ему засмеяться, а смеется он по всякому пустяковому поводу и без повода, а ты стоишь перед ним съежившись, как в слякотную погоду без зонтика и кажется, что он проглотит тебя, как лягушка стрекозу.

– Да не смейся ты так громко, на весь квартал слышно.

– Да ты понимаешь, я, вчерась, встретился с одним амбалом, как его, бля…, а, Робертом, так он предложил мне соревнование на предмет, кто громче выпустит пар из штанов. Я, бля… клюнул и проиграл. С—сука он, бутылку с меня потребовал и дважды стрельнул у моего носа. Это такая гадость, такая гадость. Я говорю ему: пошел ты на…, ну, сама понимаешь, я его послал на три буквы и бутылку ему не принес.

– Да не вчерась, а вчера, ты что – малограмотный? Ты хоть одну книгу в своей жизни прочитал? – с укором спросила Зоя.

– Мне чтиво по х…, то есть извини, меня чтиво не волнует совершенно. Все, что меня волнует, так это твои… оголенные ножки. Мне бы добраться до того запретного места, откуда растут эти ножки и больше мне ничего не надо. Ты поняла меня?

– Я понимаю, но не одобряю твоих стремлений, потому что… они у тебя единственные. А жизнь так многообразна. Кроме того, что у нас там, есть еще голова, сердце, душа и правильно делает тот мужчина, который стремится завоевать сердце, покорить ум своей эрудицией, а потом уж…, остальное само собой получается. Тогда девушка отдаст ему всю себя с радостью, потому что полюбит его.

– Э, какой там ум, о чем ты говоришь? Я те так скажу: понравилась – заголяй ей юбку, и все проблемы. Один трах – и девушка сама побежит за тобой. Хошь, испробуем?

– А ты уже пробовал?

– Было дело, – гордо произнес Петр и расхохотался.

– Ну и хрюшка же ты, я тебе скажу.

На этом разговор прекратился, и Зоя находила всякие причины, когда он назначал встречу, чтобы отбояриться. Однажды Петя собрался проводить ее домой, но она сказала, что направляется в библиотеку, а библиотека, вон рукой подать.

Но в воскресение она действительно собралась в библиотеку у метро Профсоюзная. Это научная библиотека, однако, здесь можно было получить роман любого писателя, посидеть в читальном зале до восьми вечера, окунувшись в мир героев того или иного писателя прошлого столетия. Ведь так все изменилось, что, читая Толстого, Тургенева, Бальзака или Флобера, можно только удивляться той высокой нравственности и величии духа, от которых, похоже, и следа не осталось. И винить только одного Ленина и его камарилью в том, что они сломали хребет нации, отбросили свою великую страну, которую, очевидно, в глубине своей извращенной души так глубоко ненавидели, на полтысячи лет назад, особенно в нравственном отношении, едва ли справедливо. Судя по американским фильмам, в которых герои только убивают друг друга, а женщины отдаются в первый же день знакомства, можно сделать вывод, что элегантность, замешанная на нравственности и подкрепленная добром – редкое явление в современном мире. Она похожа на цветок эдельвейс, прячущийся в горах и доступный далеко не каждому. А целомудренность, невинность никто уже не почитает, и, похоже, эти недавние понятия, являются предметом насмешек.

Зоя думала об этом, сожалела, но больше всего ей хотелось с кем—то поделиться этими мыслями. Она пробовала поделиться своими мыслями, так бурлящими внутри своей молодой души с Петей, но он был далек от этой проблемы и если, и слушал ее, то понимал в этом ровно столько, сколько она в арабском языке.

Отстояв небольшую очередь, она набрала целую кипу книг, обошла весь читальный зал в поисках места. Уже потеряв всякую надежду, Зоя решила примоститься на подоконнике большого окна, как вдруг к ней подошел мужчина высокого роста, скромно, но элегантно одетый и вполголоса сказал:

– Садитесь за мой столик. Я держал место для своего товарища, но он, видать, еще не проснулся, а если и придет после обеда, несколько мест уже освободится за другими столами.

Сказав это, мужчина помог ей перенести книги и усадил за столик для двоих. Этот столик находился под кроной большого разросшегося цветка, по всей вероятности фикуса, в укромном месте, что благоприятствовало возможности быстро сосредоточиться и углубиться в мир той информации, которая скрывала в себе книга.

Зоя давно хотела прочитать роман Тургенева «Вешние воды», потому что в школе они зубрили, только довольно скучный образ Базарова и потому она раскрыла книгу, склонившись над ней и начала читать. Но чтение давалось с трудом. Она чувствовала какое—то давление со стороны, что—то отвлекало ее: она не могла сосредоточиться. Она невольно повернула голову направо и посмотрела на соседа более внимательно.

Я где—то видела этого человека, мелькнуло у нее в голове. Где это могло быть?

Мужчина так углубился в книгу, что не заметил ее взгляда. И хорошо. Зоя смутилась бы, если бы вот так, пришлось встреться: глаза в глаза. Он, наверно, понял бы, что этого именно она хотела. Зоя снова уткнулась в книгу, но, едва прочитав одну страницу, поняла, что дальше читать бессмысленно и уставилась в неопределенную точку. Снова ее глаза невольно скользнули по сидевшему рядом незнакомцу. В пышной черной шевелюре, кое—где серели тонкие волосинки, сгущаясь у левого виска. Лицо гладкое, продолговатое, нос прямой, высокий, брови густые черные. Теперь она не отворачивалась, она украдкой любовалась этим мужественным лицом. Так продолжалось несколько минут. И вдруг он повернул голову, слегка улыбнулся и полушепотом спросил:

– Вам не работается? Я не мешаю вам?

– Мешаете! – выпалила Зоя.

– Ну, что прикажете делать, может мне уйти? – спросил он добродушно.

– Нет, это мне следует уйти. Но прежде, чем… я хотела спросить, где я вас могла видеть раньше?

– Возможно, здесь в библиотеке. Я здесь часто бываю, особенно по субботам и воскресениям, – сказал мужчина.

– Нет, здесь я не могла вас видеть.

– Почему?

– Если бы я вас здесь видела…, я бы спросила, как вас зовут.

– Серьезно? Вы это можете сделать сейчас. Впрочем, не надо. У меня историческое имя. Родители мне подарили; это, правда, не значит, что я историческая личность. Зовут меня Цезарь. Цезарь Иванович. Я русский мужик, что рядится в тогу интеллигента. А как вас зовут?

– Зоей, – ответила она и засмущалась.

– Очень приятно. Вдвойне приятно. Вы знаете, если соединить наши имена то получится Юлий Цезарь, уже что—то историческое, не так ли? Жаль, что вы так молоды, вернее, что я гораздо старше вас, а то мы, попытались бы, соединить эти два имени.

У Зои при этих словах задрожало что—то внутри, а на молодом лице появился легкий едва заметный румянец. Она не знала, что сказать, как реагировать на слова Цезаря Ивановича и сказала то, что на ум пришло.

– Если вспомнить Пьера Безухова и Наташу Ростову, то у них разница в возрасте была намного больше, чем у нас с вами и кажется, они были счастливы. Кроме того, Пьер был уже женат до Наташи.

– Все это верно, но тогда мужчины носили широкие плечи, за которые жена могла спрятаться в любую неблагоприятную погоду, более твердо и более уверенно стояли на ногах, а сейчас нищий на нищем сидит и нищим погоняет, – сказал Цезарь Иванович.

– Вы имеете в виду нищих духом, не так ли?

– И духом тоже.

Да, но вы… я хотела бы… Словом, я… слишком тороплюсь, не осуждайте меня.

– Зоя, ты прелестная девочка, за что тебя осуждать? Ты красива и умна. Это такая редкость. Я хотел бы иметь такую дочку.

– Считайте, что вы ее уже нашли, – сказала Зоя шепотом.

– Идет. Но надолго ли?

– На всю жизнь, если, конечно, у вас есть то, что рисует мне мое воображение. Но вы, по всей видимости, женаты и у вас четверо детей.

– Гораздо больше. У меня их семьсот с гаком – сыны, дочери, я их всех обучаю разным профессиям, учу их жить по мере сил и опыта.

– Вы преподаватель в школе?

– Хуже. Я – директор, но не школы, а строительного техникума. Хочешь, зачислю тебя студенткой третьего курса?

– Я уже учусь на первом, – ответила Зоя.

– Где?

– В университете имени Ломоносова.

– У вас много мальчиков в группе?

– Много.

– Разве ты ни в одного из них не влюблена?

– Все они – мои сверстники и в этом их недостаток. Я ищу более взрослого человека.

– Ну вот, он перед тобой.

– Вы не шутите?

– Зоя, у меня абонемент в Большой зал консерватории, ты пойдешь сегодня со мной слушать Баха? Там, в антрактах, выясним кое—какие, интересующие нас вопросы.

– В Большой зал пойду. Я была там года два тому назад.

– Тогда в шесть вечера встречаемся у метро «Профсоюзная».

Цезарю Ивановичу Орехову не так давно исполнилось сорок лет. Он считал себя стариком, но какой—то внутренний голос все время будоражил его душу и шептал ему в тишине ночей, отодвигая сон все дальше и дальше, что это не так, что он не получил от жизни то, что получили его сверстники в более раннем возрасте. И поэтому он мысленно рвался к тому, что называется счастьем, но всякий раз спотыкался и терпел сокрушительное поражение. Это поражение являлось и в форме разочарования.

Со своей женой Эвелиной он прожил двадцать лет, и все эти годы можно было выстроить в длинную череду ссор, предательства, измен, начавшуюся почти сразу же после медового месяца.

Эвелина выросла в семье советского офицера, была вторым ребенком, на два года младше сестры Анастасии. Когда ей исполнилось шестнадцать, она догнала старшую сестру, а их мать Зульфия, как бы заключила с ними тайное соглашение стать членами матриархата в семье, который она сама и возглавила. С тех пор бедный отец с погонами капитана был лишен не только последнего слова в семье, но и превратился в домашнего слугу. Мать вошла во вкус семейного геноцида, а дочери хоть и жалели отца, но такое положение, когда над представителем сильного пола властвует слабый, вполне устраивало их.

Семейная традиция властвовать над сильным полом так укоренилась в душе Эвелины, что она ни за что, ни при каких обстоятельствах не могла отказаться от великого блага держать своего мужа под каблуком.

По совету матери она сохранила свою невинность вплоть до замужества. Цезарь дружил с ней более года, но, кроме поцелуев, как будто страстных и затяжных, она ему ничего не позволяла. Он же был уверен в ее высокой и непоколебимой нравственности и прощал ей некую застывшую формулу относительно соблюдения целомудренности.

Новый год они справляли только вдвоем на квартире, тянули коньяк и шампанское, а в районе трех часов утра легли в одну кровать, правда, в одежде. Эвелина охотно давала губки на растерзание, но крепко переплела ножки, и добраться до ее запретного места не было никакой возможности. Она твердо заявила, что она девушка и что со своей девственностью расстанется только после загса.

– Если ты меня любишь и хоть каплю уважаешь, не делай никаких попыток овладеть мной насильно. Я никуда не убегаю и то, что я берегу, я берегу для тебя. Поженимся – я вся твоя, мой дорогой…, Юлий Цезарь.

Через два месяца они сыграли свадьбу. В ту же ночь он увел ее от родителей к себе на квартиру, которую он теперь снимал и она, как овечка улеглась в постель, не снимая венчального платья, но позволила мужу делать с ней все, что ему хочется. Теперь неприступная крепость сдалась без какого—либо сопротивления, но, как это ни странно, эта, сдавшаяся крепость, не принесла Цезарю никакой радости. Ему показалось, что он только что съел недозревшее яблоко, кислое, с горчинкой, которое только свело ему рот. В свои двадцать лет он уже познал женщин. Но это было совсем другое, несравнимое с тем, что подарила ему Эвелина. Вернее, она совсем не подарила, это он купил у нее, заплатив слишком дорогую цену, расстался со своей свободой.

Утверждение, что все женщины одинаковы – глубокое заблуждение, так же, как и то, что невинная девушка – редкий подарок и потому бесценный.

Свое разочарование он запил стаканом водки и тут же заснул мертвецким сном. Эвелина последовала его примеру и сразу захрапела так, что занавески на окнах стали шевелиться. Молодой муж проснулся, стал толкать ее в бок, она повернулась на спину, и еще пуще захрапела.

Медовый месяц проходил так же без радости, без страсти. Она лежала под ним, словно ей дали сильную дозу наркотиков, без движения, без эмоций, никогда не сказала доброго, ласкового слова, не посещала ванную после очередной «страсти» и лишь в редких случаях обнажала свои мелкие, заостренные и неровные зубки.

Что делать на кухне, Эвелина не имела представления, и они с мужем долгое время питались, как Бог на душу положит.

Вскоре Цезарь начал проявлять недовольство, и тут она впервые набросилась на него, как строгая многодетная мать на провинившегося негодного мальчишку.

– Ты не расстраивай меня, не командуй, у нас равноправие: сегодня ты моешь полы, а завтра – я. Сегодня я стираю тряпки, а завтра ты. Впрочем, это касается и штопки. Кстати, ты не знаешь, что такое штопка? Ну, да ладно, можешь не говорить. Но, учти, так будет всегда. Но, учитывая то, что я, ты сейчас обрадуешься и на руках начнешь меня носить… потому, что я беременная, ну хватай меня на руки, что ты стоишь, глазами хлопаешь? Ты не любишь меня! Совратил девчонку, вернее, я тебе досталась девственницей… Так вот: я беременная и полы мыть не буду, и по магазинам ходить не стану. Кухню ты берешь в свои руки, понял?

Беременность у Эвелины проходила невыносимо тяжело. Две семьи были поставлены на ноги. Мать Эвелины Зульфия помогала дочери давать накачку мужу, а родители Цезаря утешали, как могли и всякий раз призывали к терпению, просвещая его, что женщине в период беременности надо прощать все вплоть до истерики по поводу жужжания мухи. А с рождением ребенка все изменится, мать обретет радость, и эта благодать будет распространяться не только на ребенка, но и на него – мужа.

У Цезаря и Эвелины родился сын. По желанию матери ребенку дали имя Петр. Петр родился хилым, капризным мальчиком и таким он оставался в течение года, а затем пошел на поправку.

Цезарь работал с раннего утра и до позднего вечера, а когда приходил домой, находил немытую посуду, кучу грязного белья и отсутствие элементарного порядка в обеих комнатах. Засучив рукава, он приступал к роли домашней хозяйки.

– Ты бы служанку нанял! – предлагала Эвелина.

– Моей зарплаты едва хватает на нас троих, о служанке нечего и думать, – отвечал муж.

– Тогда я устраиваю Петра в ясли и иду работать. Подбери мне хорошее место.

– Поговорю с коллегой.

Эвелина устроилась мастером производственного обучения в одно из профтехучилищ. Уже чрез месяц она повеселела, стала прихорашиваться, и иногда задерживаться допоздна на работе. Причин к этому было много. То педсовет, то секция, то родительское собрание, то огонек.

Цезарь Иванович не придавал этому особого значения. Но однажды, в субботу, во второй половине дня, к нему пришла посетительница, высокая, стройная женщина в меховой шубе и шапке. У нее был озабоченный вид, и злая усмешка сводила уголки ее губ.

– Я пришла к вам по щекотливому вопросу, – начала она, усаживаясь в кресло напротив, – не знаю, с чего начать.

– Начните сначала, – улыбнулся Цезарь Иванович.

– Дело в том, что ваша жена Эвелина спуталась с моим мужем Николаем и они уже давно насыщаются друг другом, используя нетрадиционные методы секса, как все нормальные люди. Если хотите, пойдем, посмотрим. Может, они как раз, в это время там поганятся.

Кровь бросилась в глаза Цезарю Ивановичу. Он вскочил, накинул на себя пальто и сказал:

– Пошли!

В квартире, где поганилась его жена с неким Колей, никого в этот раз не было. Они оба прилипли к окну, благо это был первый этаж, и изнутри не было занавесок. Все, что увидел Цезарь Иванович в однокомнатной квартире, повергло его в ужас. На полу валялись пустые бутылки от шампанского, водки и прочей бормотухи, грязная, неубранная кровать с отвисшей до пола давно не стиранной простыней и масса разбросанных окурков.

– Вы их видели хоть раз здесь? – спросил он женщину.

– Видела и не однажды. Она с него снимала брюки и делала минет, а затем он ставил ее на четвереньки и с разбегу прыгал на нее, как бугай на корову во время половой случки. Тогда я стучала вот здесь, в это окно…

– Достаточно, прошу вас, больше ни слова, – произнес Цезарь Иванович и вернулся к себе на работу.

В этот день он впервые серьезно задумался над тем, что же представляет собой эта рыжая дурнушка. Была девственницей, а вот, поди ж ты, мало ей одного мужика. От жиру бесится, сучка. Прогнать ее, что ли? В райком побежит, жаловаться начнет, неприятности будут. Но ничего, я в долгу не останусь.

В этот вечер он вернулся домой позже, чем обычно, она уже приготовила ужин, ждала его.

– Я давно жду, волнуюсь, где ты пропадаешь, мой дорогой?

– Что это у тебя губы такие покусанные, ты, что – в драке участвовала? И вином несет. Что ты делала весь день?

– Я к подруге ездила, у ее ребенка день рождения, там, малость выпили.

– Это что, твоя подруга живет у магазина «Бухарест» на первом этаже?

– Вообще—то нет, но недалеко от универмага. А почему ты спрашиваешь?

– Ты – сучка и к тому же лживая, я никогда не думал, что ты станешь такой распутной.

– Я не виновата ни в чем, клянусь, чтоб до завтра не дожила, если я тебя обманываю. Клянусь своей бабушкой, которая недавно умерла. Ты что – мне не веришь?

– Нет.

– Если ты мне не будешь верить, я удавлюсь или с балкона брошусь, а у нас шестнадцатый этаж.

Она поднялась, убежала в другую комнату, бросилась на кровать и начала выть.

– Я такая дура, выскочила молодая за такого молодого хрена, отдала тебе свою молодость, ты у меня был первый мужчина, и ты еще задаешь мне всякие глупые, унизительные вопросы. Я завтра же напишу матери, пущай приезжает, забирает меня отсюда. Я хочу жить спокойно и независимо. Разве я не имею права пойти к подруге на день рождения ее ребятенка? Ну, там отец ребенка Дима, поддатый, схватил меня по ошибке в колидоре и пытался поцеловать, я еле вырвалась из его рук. А ты думаешь, Бог знает что. Тоже мне Отелло.

Цезарь уже готов был поверить в эту грубую ложь, как раздался телефонный звонок. Он схватил трубку и, не говоря ни слова, приложил к уху.

– Эллочка, моя сладенькая, у меня снова поднялось, может, придешь, пососешь, ты это отменно делаешь.

Цезарь положил трубку не на рычаг, и на цыпочках прошел в другую комнату, где лежала, надутая, как лягушка на мороз Эвелина.

– Иди, тебя к телефону.

– Кто?

– Как кто? Хахаль, он просит, чтоб ты пришла, пососала, так как ты это классно делаешь.

Но Эвелина не растерялась. Она вскочила, как ужаленная и бросилась к телефону.

– Что вам надо от меня? Я вас впервые слышу. Вас надо за хулиганство отдать в милицию. Кто вам заплатил, чтобы вы мне дома скандал устроили. Фу! какая гадость! Ну, надо же! – Она швырнула трубку и обратилась к мужу: – Ты, наверное, сам это устроил. Ну, признайся, лучше будет. Я готова тебя простить.

Цезарь Иванович вспомнил события почти двадцатилетний давности уже не в первый раз, чтобы оправдать свой поступок в собственных глазах, отправляясь на свидание с девушкой Зоей, которая годилась ему в дочери. Он вышел из дому в пять часов вечера и был у метро без десяти шесть. Зоя уже ждала его. Она первая бросилась ему навстречу и взяла его под руку.

– Мне почему—то хорошо с вами. Мне кажется, мы с вами уже давно знакомы. Правда, я мало знаю вас, и если вы мне хоть немного расскажете о себе, я буду вам благодарна.

– Пожалуйста. Секретов у меня нет. Я женат, у меня сын твоего возраста. С женой мы не в ладах, уже давно, я думаю с самого начала. Мне кажется, что в семье нет, и не может быть уюта. Вот и ты, такая милая, добрая, предупредительная, прямо не по годам, а выйдешь замуж – станешь мегерой, неряхой и вдобавок, начнешь гулять, наставишь рога своему супругу.

– Как ваша жена?

– Возможно и хуже.

– Бедный вы мой, мне вас жалко. Если я смогу, я докажу вам обратное.

В Большом зале консерватории исполнялись Брандер бурские концерты Баха. Зоя сидела, слегка склонив головку, и касаясь плеча Цезаря Ивановича. А он взял ее пальчики в свою руку, и держал, как что—то мягкое, горячее и нежное, и думал при этом, что, возможно, был бы счастлив с этой девочкой, если бы не сидел на скудной зарплате, и не думал о хлебе насущном.

«Нет, нет, я просто не имею права портить жизнь этому существу. Она так чиста и вполне возможно, у нее благородная душа, не то, что у моей мегеры. Есть же люди с человеческим лицом, равно, как и есть счастливчики, которым всю жизнь везет в этой жизни. – Впереди, через ряд, солидный мужчина повернул голову в пол— оборота. Цезарь Иванович, несмотря на занятость своими мыслями, узнал в нем академика Капицу, а затем рядом сидящего академика Велихова с супругой. Он стал осторожно поворачивать голову влево и вправо и понял, что в зале, практически одни профессора и академики, да представители дипломатического корпуса других стран. – Да, мы с Зоей здесь маленькие люди, почти букашки, хотя ученые тоже бедствуют. Значительная часть из них драпанула за границу, в основном в Штаты, где им платят нормальную зарплату, не то, что у нас. У нас всегда все на перекос. Мы допустили к материальным благам быдло, тех, кто умеет считать только на калькуляторе. Кстати ни одного толстосума здесь нет и быть не может, они сидят деньги считают, а кто—то в Париже или Лондоне снимает весь зал в ресторане для себя и для своей любовницы, чтобы показать: вот мы какие, русские. Мы тоже не лыком шиты и не голодранцы, какими вы нас представляете. А те делают квадратные глаза, хотя они далеко не беднее наших дураков».

В антракте он ушел в буфет, взять пирожное, а Зоя осталась в кресле, она хотела подробнее изучить программу концерта, который ей, похоже, нравился. Цезарь Иванович еще не успел выйти из зала и подойти к буфету, как кто—то его дернул за рукав и произнес его имя и отчество. Он повернул голову и увидел Лилю, дочь академика Махмудова из Казани. Лиля жила у него в общежитии два года и канула в неизвестность только в прошлом году.

– Здравствуй Лиля, ты стала такой важной дамой, тебя не узнать.

– Цезарь Иванович! я рада встречи с вами. Это – такая приятная неожиданность. Вы как всегда хорошо выглядите. Я не завидую вашей жене. Кстати, она здесь?

– Мм…

– А, все ясно, ловелас… Но позвольте познакомить вас с моим мужем Майклом Джефферсоном. Мы скоро уезжаем в Америку.

Майкл наклонил голову и произнес по—русски: очен рад. Это был молодой, красивый мужчина, высокого роста, широк в плечах, с крупной шевелюрой на большой голове. Лицо гладкое, немного вытянутое, тщательно бритое, с легким румянцем. Словом красавец, каких не так уж и часто можно встретить в стране земного рая.

– Поздравляю, – сказал Цезарь Иванович, – ты молодец. Где же ты откопала такого молодца? Красавец! Но у него один недостаток.

– Какой? – спросила Лиля.

– Он слишком яркий, заметный, тебе нелегко будет с ним.

– Да, я знаю. Я слишком ревнива… но я сейчас так счастлива!

– O, yes! – произнес Майкл, чтобы что—то сказать. Видно было, что не все понимает. Он, видимо, знал русский ровно столько, сколько Лиля английский.

– Я от души желаю вам счастья. Я просто… завидую тебе.

– Thank you very much! – произнес Майкл, наклонив голову.

Цезарь Иванович отстоял небольшую очередь, но ему досталась только шоколадная плитка, а на что—то большее у него не хватало денег. Стоя в очереди, он вспоминал свои отношения с Лилей. Ее Отец, академик Академии педагогических наук, когда дочь закончила МГУ, используя свои огромные связи в Москве, устроил ее в общежитие к Цезарю Ивановичу, считавшееся образцовым. Команду поселить дочь известного академика Цезарь получил от своего московского начальства.

Вскоре в его кабинете появилась и Лиля, девушка крепкого телосложения, высокая ростом, с довольно миловидным личиком, которое немного портили едва заметные черты татарки. Возможно, среди парней татаркой национальности она считалась красавицей, а учитывая имидж отца – красавицей, которой нет равных.

Цезарь Иванович отнесся к ней, как к представительнице прекрасного пола без особого трепета, но однокомнатную квартиру в общежитии ему пришлось для нее выделить. Однако Лиля, привыкшая везде быть первой и всегда побеждать, пригласила его на новоселье несколько недель спустя, после заселения в квартиру.

Цезарь Иванович купил букет цветов и отправился на новоселье. Но Лиля была не одна, а с гостьей, полячкой из Варшавы. Они щебетали, как сороки, ухаживали за ним и готовы были к более тесным отношениям, но он ушел в себя, и вскоре покинул их. Лиля снова позвонила через какое—то время и пригласила его в гости. Видимо, скучала в этот период. Цезарь Иванович лишь смутно догадывался, что от него требуют, но не мог решиться на нечто большее, чем невинный поцелуй в щеку, от которого Лиля вся залилась краской. Глаза у нее загорелись как у дикой серны. Еще минута, и они могли натворить беды. А за спиной Лилии стоял ее могущественный отец, который мог стереть любого директора в порошок. Цезарь Иванович поблагодарил благодетельницу за гостеприимство и уехал домой.

Через неделю академик Махмудов с женой и сыном сидели в кабинете Цезаря Ивановича, мило беседовали, а жена академика Зульфия, широкоскулая, ярко выраженная татарка, внимательно изучала внешность Цезаря, возможного кандидата в зятя. Вскоре появилась и Лиля. Она, как всегда улыбалась, а когда девушка в возрасте двадцати трех лет улыбается, умеренно, но щедро, отчего личико ее цветет зовущей улыбкой, она всегда становится прелестной и великолепной.

– Вам, Цезарь Иванович, нельзя останавливаться на достигнутом. Поступайте в аспирантуру, вы можете стать ученым. Я помогу вам. Кто знает, как дальше могут развиваться события… Наша дочь очень высоко ценит вас, и кажется проявляет симпатию, а она у нас единственная. В Казани жить она не хочет, ей только Москва нравится. Так почему бы вам ни соединить свои судьбы?

– Но, возможно, Цезарь Иванович женат? – спросила мать Лилии.

– Не задавай глупых вопросов, – сказал академик. – С этим он сам разберется, но, по моим сведениям, у него жена только на бумаге.

На этом визит академика был закончен, но вскоре из пединститута имени Ленина приехали – целая бригада – и стали готовить Цезаря Ивановича к сдаче кандидатского минимума. Они читали ему лекции по марксизму и педагогике прямо у него в кабинете, а он тщательно, как аспирант, вел записи – конспектировал.

Все шло как будто хорошо, но марксистские талмуды раздражали его все больше и больше. Кроме этого иностранные делегации посещали его заведение почти ежедневно, а их следовало принимать ему лично, никому другому, поскольку ему доверяли работники КГБ. Изучать марксистские талмуды, в особенности путаные и никчемные произведения Ленина, было выше его сил. И Цезарь Иванович махнул на них рукой. Таким образом, он не стал кандидатом педагогических наук, а Лилю это разочаровало. Это стало причиной того, что Лиля вскоре она ушла из общежития.

«Ну и везет же людям, – думал он, возвращаясь в партер после первого звонка. – А почему мне никогда ни в чем не везло, и не везет? Вроде живу честно, не гневлю Бога, никому не делаю зла, казалось бы, такого человека Бог не станет наказывать трудной судьбой, ан нет, судьба улыбается, как правило, всяким проходимцам, лишенным чувства благородства, живущим за чертой морали. Неужели и там, в небесах, господствует дисгармония, как и у нас на земле? Кто может ответить на этот вопрос?»

– Чем вы так озабочены? – спросила Зоя, принимая шоколадку. – На вас лица нет.

– Да так, знакомых встретил.

– Они что‒нибудь наговорили вам?

– Нет, просто всякие воспоминания нахлынули. Тебе нравится концерт?

– Вы меня уже спрашивали об этом, – ответила она, хватая его за кисть руки. – Ну же, снизойдите на землю, побудьте со мной, я рядом, я не дам вам скучать.

– Да, да, ты молодчина. Выходит, и ты можешь быть опорой в сложную минуту.

– Конечно. Мы слабые только в одной плоскости, а так, слабый пол очень сильный пол.

– И кусачий, – добавил он.

– Это неправда!

В это время дирижер вышел к пульту, взмахнул палочкой, и музыка полилась. На сцене стоял хор, и вскоре вышла женщина к микрофону. Звуки органа соединились с человеческими голосами в единую, неземную гармонию. В зале воцарился иной мир, так непохож на реальный. И погрузиться в этот иной мир можно было только здесь и то на несколько часов, а потом… впрочем, и в хаосе есть гармония, иначе как объяснить, что большая часть человечества живет в этом хаосе и не рвется выйти из него.

После очередного свидания с Цезарем Ивановичем, Зоя вернулась домой радостная, будто в ее молодой жизни произошло что—то важное, непременно то, что должно повлиять на ее дальнейшую судьбу. На ее губах застыл поцелуй, настоящий поцелуй мужчины, которого она, если еще не успела полюбить, то уже боготворила. Мать ничего не сказала дочери, хоть был уже двенадцатый час ночи, она только наблюдала за ней. Зоя быстро сняла пальто, стала перед большим зеркалом в прихожей и любовалась своим восторженным лицом и особенно губами, на которых не просох этот поцелуй.

Он и грудь ее гладил своей нежной, трепещущий рукой и говорил при этом всякие глупости, типа: я не достоин тебя, ты так молода и красива. Но это совсем не то, совсем не то он говорил, он лучше сказал бы: я тебя люблю, люблю и ничего не хочу знать.

«Да, именно так, именно таких слов я от него ждала, а он… как маленький. Ну и хорошо, я тоже ребенок, мы оба дети, а возраст не имеет никакого значения, ну, совершенно никакого, потому что я так счастлива, так счастлива».

– Мама, почему ты не делаешь мне выговоры за то, что я так поздно домой явилась? Может, я вела себя очень дурно и должна получить настоящий нагоняй? Мамочка, кажется, я, того…, Короче я встретила человека, он не то, что Петр, молокосос, он настоящий мужчина, такой умный, такой добрый, такой элегантный, и предупредительный. Мама, я потеряла голову, совсем, совсем, у меня нет головы больше, ты понимаешь. Только сердце осталось. Есть одно сердце, а больше нет ничего, маменька моя дорогая. Ты была когда— нибудь влюблена? Была? признавайся! Пожалей меня, обними свою блудную дочь. Я себе больше не принадлежу, я принадлежу ему, я вся – его, ты понимаешь?

– Ты ему отдалась? И кто это Он?

– Ты хочешь спросить, были ли мы вместе, раздетые, прижимались ли мы друг к другу, и он сделал из меня женщину?

– Да именно это я и хочу спросить, – произнесла мать дрожащим голосом.

– Нет, мама, он даже не пытался сделать это со мной, хотя, признаться, я этого хотела. Я и сейчас хочу. Я не знаю, что это такое, но хочу узнать. И у меня это должно произойти с ним, только с ним и не с кем больше.

– А как же Петр? Он уже трижды приходил, спрашивал, где ты, что с тобой, почему тебя нет. А я только руками разводила, да пожимала плечами, – что я могла ему ответить. Он хоть и обормот порядочный, но он любит тебя, я это поняла, когда увидела слезы в его глазах. Нельзя быть такой… непостоянной, ты же дружишь с ним, кажется с четвертого класса.

– Ну и что? Оттого что мы так долго дружим, он мне уже надоел. Вы с папой, сколько живете, более двадцати лет. Вы, наверняка, уже надоели друг другу? Или это не так? Ну, признайся же! Я не выдам тебя, не переживай.

– Я об этом просто не думала, дочка. Откуда у тебя такие мысли взялись, и бродят в твоей головке? – спросила мать, поглаживая голову дочери, прижатую к своим коленям. – Ну, хорошо, не будем об этом. Расскажи лучше, кого ты встретила, кто он, где работает, не женат ли?

– Мы об этом не говорили, я не спрашивала, а сам он эту тему не затрагивал. Лет ему, на вид тридцать, тридцать пять, ну, может, сорок, но никак не больше. Мама, зрелый плод – сладкий плод, ты сама об этом говорила. А, потом он умный. Мужчина должен быть умным и сильным. А он сильный. Когда он прижимал меня к себе, у меня косточки трещали. Я была …в прострации, со мной можно было делать все, что угодно, а он… он ничего со мной не делал, глупый. Если будет следующий раз точно так же, я сама скажу: ну, делай это, делай это, меня Бог создал для тебя, мать меня вырастила для того, чтоб ты со мной делал это.

– Успокойся, Зоя, деточка моя дорогая, ты еще такая юная, неужели тебе непременно хочется стать женщиной, потерять девственность, а вдруг что? Что мы тогда делать будем? Он, как только узнает, что у тебя растет животик, смоет пятки салом, он должно быть старый ловелас, не будь глупой.

– Если он это сделает со мной, тогда я, так и быть, выйду замуж за этого молокососа Петра. Никто не узнает, от кого ребенок. Только я буду знать… и радоваться, что он от любимого человека, ты понимаешь, мама? Петр у меня – запасной вариант. Я ему так и скажу, и кажется, я уже говорила об этом, но он глухой, он ничего не понимает, и понимать не хочет.

– А как его зовут, ты хоть знаешь?

– Как же! Цезарь Иванович, он директор…

– Что—о? Я не ослышалась, повтори еще раз.

– Цезарь Иванович, что здесь такого?

– О, Боже, мать моя, царица небесная! Так это же отец Пети, твоего жениха. Откуда он взялся? Где ты с ним познакомилась? Вот это да!

– Петр его сын, ты уверена?

– На сто процентов, дочка.

– Ну что ж! Сама судьба толкает меня в эту семью. Если я не смогла полюбить сына, то полюблю его отца, – говорила дочь, роняя на подол матери чистые, невинные слезы.

– Он с женой не ладит, уже давно. Сам он, кажись, мужик хороший, я его знаю, и папа его знает.

– Спасибо, мама, я очень рада этой новости, ну а то, что это отец и сын, они сами пусть между собой разбираются. Все, что зависит от меня, я разрываться не буду, я выбираю папу. Цезарь Иванович для меня – все.

– Хорошо, доченька, успокойся. Пора на ночлег укладываться, уже час ночи.

Зоя долго крутилась на кровати в своей комнате, пока нижняя простыня, на которой она лежала, не очутилась у ее груди. Во сне она видела Цезаря Ивановича. Он целовал ее в губы и запустил руку в то огненное место, откуда растут ножки. Ей было так хорошо, что она начала стонать как в порно фильмах и проснулась.

«Да, это должно случиться, чему быть, того не миновать, хоть это и страшно, но вместе с тем интересно. Так природа нас создала, чтобы мы испытывали блаженство друг от друга, – Она случайно коснулась огненного места и тут же приняла руку, чувствуя, что там что—то просыпается, становится влажным. – Папа в командировке, это хорошо. Скорее бы и мама отправилась хоть на недельку. Тогда я приглашу его к нам и не отпущу его, пока родители не приедут. Да будет так. Ах, скорее бы все это произошло! Терпение мое на исходе, и я могу совершить какую‒нибудь непредсказуемую глупость. Господи, спаси меня от глупого шага!»

Она заснула под утро, а проснулась, когда мать уже была на работе.

Где—то в обед раздался телефонный звонок. Зоя приложила трубку к левому уху и молчала, боясь, что звонит Петр.

– Доченька, это я звоню. Мне тут предлагают командировку на целую неделю в Питер, ты справишься одна? Может, мне отказаться, пока папа не вернется, а?

– Мама, не волнуйся, все будет хорошо, – защебетала Зоя. – Вы с папой уезжали, когда я еще училась в девятом классе, а теперь я уже студентка. Скоро каникулы заканчиваются, скучать будет некогда, так что езжай спокойно.