Читать книгу Погружение - Вайнона Рей - Страница 7

На кухне Эмма столкнулась со Стивом, который сразу радостно ее обнял. Он был любитель полапать кого-нибудь, да просто кого угодно. Из-за его спины на нее недовольно уставилась Эмбер, которая пыталась скормить ложку пюре дочке, как только она отвлеклась, тарелка с едой тут же полетела со стола, и пюре из брокколи с хлюпаньем соприкоснулось с полом. Маленькая Рози весело захохотала, обдав мать новыми брызгами с ложки. Эмбер ничего не сказала сестре и принялась вытирать лужу, прикрикнув на Стива:

– Займись ребенком!

Эмма впервые видела свою племянницу вживую, а не на фото. Но время для знакомства точно было выбрано не очень-то удачно. Эмбер бесилась из-за испачканных волосы и тормозившего мужа. Рози хохотала.

Эмма быстро попятилась и уже через секунду оказалась на крутой лестнице, направляясь в комнату матери. Дверь была закрыта, но Эмма знала, что Лил там. Спит или просто прячется от всех. Она вообще любила спрятаться куда-нибудь. Когда ее дети были маленькими, она могла запереться в какой-нибудь дальней комнате или на чердаке и делать вид, что не слышит, как напуганные дочери зовут ее. Странное такое поведение для матери, но Лил это нисколько не смущало. Ей просто хотелось покоя вместо возни с детьми. После бегства мужа ей нелегко приходилось. Она выживала, как могла.

Эмма взялась за круглую дверную ручку со знакомым сколом внизу и открыла дверь. Она ожидала существенных перемен, ведь столько лет прошло, но в комнате матери все оставалось по-прежнему и на своих привычных местах: кровать с гладкой деревянной спинкой, небольшой комод, перекрашенный из белого в темно-коричневый, бежевые занавески, бежевые обои, бежевый пол. Как и во всем доме, все было бежево-коричневое. Эмму просто тошнило от этих цветов. Она любила все синее и темно-голубое, как небо или морская вода (только бы не озерная), или летние сумерки. Коричневые стены напоминали ей о замкнутых пространствах, давлении, головной боли, червяках, копошащихся в земле, и прочем.

Лил лежала на кровати, одетая в платье-футляр, к тому же перетянутое широким поясом, ее голова с пышными пористыми кудрями, седина в которых была тщательно замаскирована аммиачной стойкой краской, от которой у нее нередко случалась аллергия, повернута к окну. Даже теперь Лил была при полном параде, будто кто-то увидит ее здесь. Эмма внимательно осмотрела мать с ног до головы, будто видела ее впервые, настолько чужой для нее была эта женщина. Больше всего она напоминала ей бесстрастную статую или даже рыбу. Все в ней навевало мысли о холоде и усталости. Так себе впечатление.

– Надо же, здесь все осталось прежним. Никакой перестановки, – заговорила дочь.

Лил медленно повернула голову в ее сторону и без спешки оглядела дочь с ног до головы. Эмме сразу стало неуютно, она почувствовала себя глупой и нелепой.

– Это ты, не нужно было приезжать, Эмбер зря всех всполошила, со мной все в полном порядке, – сказала ей мать.

– И ты не пыталась себя убить, утопиться в озере? – спросил Эмма и села на шаткий стул подальше от кровати. Радостных объятий все равно ждать не приходилось, так лучше ей побыть тут в темном углу.

– Бред, я бы никогда этого не сделала, я просто ходила во сне и случайно упала в воду, – Лил сжала и без того тонкие губы, отчего у ее рта появились злые заломы. Вопрос дочери ее явно обидел. Она умела обижаться на все, что угодно. Это было лучше, чем самой испытывать вину.

– Хорошо, пусть так, – кивнула Эмма, стараясь оставаться в тени, но мать снова принялась ее пристально разглядывать, холодно и оценивающе.

– Опять одета, как мальчишка, и твои волосы… что ты сделала с волосами, – начала Лил, но Эмма резко ее остановила, подняв ладонь, пытаясь отгородиться от токсичных излучений. Лил завелась.

– Слушай, не начинай это, не заводи свою пластинку, я приехала увидеть тебя, узнать, как ты, просто сделай вид, что рада меня видеть, как мать рада дочери, просто попробуй, ты же не сломаешься, – помотала головой Эмма и поморщилась, словно ее обожгло.

А чего она вообще ожидала, конечно все было, как прежде. Здесь ничего не менялось, и не могло. Просто Эмме пора было убрать свою наивность в самый дальний ящик и заколотить его гигантскими гвоздями, а потом сбросить его с самого высокого моста, предварительно залив цементом. Ей вообще со многими своим мыслями и чертами нужно поступить так же или еще похуже.

– Ты все такая же упрямая, – Лил отвернулась и уставилась в окно.

Там через листву деревьев с кривыми стволами и ветками тускло поблескивало озеро.

Многим этот вид показался бы просто отличным и подходящим для спальни, но только не Эмме. Она бы предпочла этому виду отсутствие окна.

– Так что с тобой произошло там, в озере? Ты разучилась плавать или продолжала спать? – Эмма оглядывала унылые стены, чтобы невольно не проследить за взглядом матери.

– Я просто оступилась на мостике, – оборвала ее Лил. Ее недовольство все продолжало набирать обороты.

– Если ты ходишь во сне, то тебе небезопасно жить здесь, прямо у озера, в котором утонули десятки людей. Может, ты уже переедешь отсюда? – предложила Эмма, наперед зная, какой будет реакция матери. Она вросла в этот дом, как трутовик в ствол накренившегося дерева.

– Я не могу, ты же знаешь, как дом дорог мне. Эмбер поможет, она же хочет получит этот дом теперь, когда ее никчемный муженек лишился работы, – Лил посмотрела на дочь, сдвинув тонкие брови. В ее взгляде читалась какая-то рассеянность, затуманенность.

«От таблеток», – решила Эмма. Кто угодно находился бы не в самом бодром состоянии, если бы так подсел на лекарства.

– Чем ты вообще тут занимаешься, кроме того, что бродишь во сне? – спросила она.

– Я жду, – через минуту транса ответила ей Лил и вдруг странно заулыбалась.

Эмма никогда не видела на ее лице подобного выражения, но попыталась скрыть свое смятение. Ей стало не по себе так, будто она застала мать за поеданием земли или еще какими странными действиями.

– Чего? – Эмма немного подалась вперед, чтобы получше видеть лицо Лил.

Ее улыбка точно не была здоровой и больше походила на оскал.

– Когда его осушат, – Лил заулыбалась еще страннее, ее руки, прижатые к груди, немного задергались, как от нервных спазмов или конвульсий. Ногти у нее были грязные от долгого копания в земле. Раньше она была внимательнее к собственной гигиене.

– Осушат озеро? – с тихим удивлением спросила Эмма.

– Да, да, – Лил затрясла головой, как болванчик в машине на горной дороге, – власти выкупили эту землю для строительства каких-то объектов, я не знаю, в чем там точно дело, но они его осушат. Скоро, очень скоро. Это называется деривация, они отведут воду в реку, и озера не станет. Скоро, скоро…

– Ладно, мам, ты только успокойся, ляг, поспи, не надо сейчас думать про озеро, просто забудь о нем на время, – Эмма приблизилась к ней и осторожно надавила на плечи, чтобы прижать ее голову к подушке, а Лил даже начала тихо посмеиваться, отчего Эмме стало страшно и гадко, будто она вляпалась во что-то липкое, тягучее, неживое…

Между тем Лил утихла и закрыла глаза, будто вдруг уснула. Эмма расправила ее скрюченные кисти рук и тут заметила на них несколько темных разводов, будто кто-то пытался сделать татуировку в виде черных водорослей. Выглядело это не очень-то приятно. Может, это был ожог. Эмма отступила от кровати и задернула занавески, чтобы мать не могла смотреть на озеро, а потом вышла из комнаты, резко закрыв дверь. Она прислонилась лбом к деревянной панели двери, отдававшей застарелой краской, и тяжело вздохнула. Эта сцена до чертиков ее напугала. С матерью явно не все в порядке, и это была не просто депрессия или нервный срыв, это было что-то похуже, какой-то серьезный сдвиг в ее мозгу. Лучше бы это поскорее прекратилось, если вообще было обратимо.

Эмма вошла в свою комнату, окна которой выходили на подъездную дорогу, а не на озеро, чему она всегда была очень рада. Она бы вообще не смогла спать, если бы видела его. Эмма плюхнулась на кровать, стараясь не смотреть по сторонам, ведь если б она заметила, что хоть одна книга или безделушка стоит неровно, то тут же принялась бы все перекладывать, выравнивать и считать, отчего обсессии начали бы учащаться и ухудшаться, и улучшение, которого она добилась за последние годы пошло бы насмарку. Разговоры с матерью всегда плохо на нее влияли. Эмма сразу становилась дерганной и неуверенной с себе. Лил знала, куда надавить, чтобы надолго выбить дочь из колеи.

Лестница в коридоре заскрипела. Эмма точно знала, что это Колин: шаг был очень тяжелым. Он заглянул к ней. Эмма приоткрыла один глаз и махнула ему рукой, приглашая войти.

– Вижу, Лил хорошо тебя выпила, кажется, у тебя лицо посерело, – усмехнулся Колин и сел на край кровати, отчего пружины надрывно заныли, щелкнули и стихли.

– С ней что-то не так. Я имею в виду не то, что бывает обычно, а что-то более серьезное, основательное «не так», – Эмма села и прижала ладони к глазам. Она не знала, как объяснить Колину, что именно ее смутило. Как описать что-то плохое и незримое, не имеющее физического воплощения или точного названия.

– Ну не драматизируй, у Лил не раз случались такие моменты, она отойдет и будет, как новенькая, – ответил ей отчим. Его оптимизму не было предела, он точно был не из этих мест.

– Я в этом очень сомневаюсь, – Эмма внимательно глянула на него.

– Внучка приведет ее в чувства, я в этом уверен, – закивал Колин.

– Что у нее с руками? – вдруг спросила Эмма, пропустив мимо ушей его уверения.

– Возможно, обожглась ядовитым плющом, скоро пройдет, – пожал плечами Колин. Для него все было проще. Все имело объяснение и точную причину. Он делал это место менее унылым, даже слегка оздоравливал его.

– Слушай, спасибо, что ты здесь, спасибо вообще за все, что ты мне дал, ты всегда был настоящим просветом в этой трясине, – Эмма прижалась к его плечу, – ты должен попытаться наладить свою жизнь, подальше отсюда, я очень этого хотела бы. Ты этого заслуживаешь.

Колин засмеялся и прижал ладонь к ее голове:

– Все будет отлично, малышка, вот увидишь…

Эмма выглядела очень трогательной, он и забыл, что она уже такая взрослая. Глаза у него защипало от слез. Он любил эту девчонку как собственную дочь и не жалел ни об одной минуте, проведенной в этом доме, как бы тяжело и безрадостно ему не было. Ведь все начиналось с любви и мыслях о счастье. Когда-то он любил Лил. Все закончилось плохо, но ведь были у них и хорошие дни. Он продолжал хранить память о них в своем сердце, безмерно дорожил ею. Своих детей у него не было, его семьей были Лил с дочерьми. Ему нравилось заботиться о них, только ему уже давно казалось, что он допустил слишком много ошибок.